Айзек Азимов
Роботы и Империя
Часть первая
Аврора
Глава первая
Потомок
1
Глэдия пощупала шезлонг на лужайке и, убедившись, что он не слишком влажный, села. Одним прикосновением к кнопке она установила шезлонг в полулежачее положение, другим включила диамагнитное поле, что, как обычно, дало ей ощущение полного покоя. Она буквально парила в сантиметре от кресла.
Была теплая ласковая ночь, одна из лучших, что бывают на Авроре, — благоухающая и звездная.
Неожиданно погрустнев, она принялась разглядывать звездный узор на небе; крохотные искорки стали ярче, потому что она велела уменьшить освещение в доме.
Однако сколько же их! — поразилась Глэдия: за все двести тридцать лет своей жизни она никогда не интересовалась их названиями и никогда не отыскивала на небе ту или иную звезду. Вокруг одной из них кружилась ее родная планета Солярия, до тридцати пяти лет Глэдия называла эту звезду солнцем.
Когда-то Глэдию называли Глэдией с Солярии. Это было двести обычных галактических лет назад, когда она появилась на Авроре, и означало, что к чужестранке относятся не слишком дружелюбно.
Месяц назад исполнилось двести лет со дня ее прибытия, но она не отметила это событие, потому что вспоминать о тех днях не хотелось. Тогда, на Солярии, она была Глэдией Дельмар.
Глэдия недовольно шевельнулась. Она почти забыла свое первое имя — то ли потому, что это было так давно, то ли просто старалась забыть.
Все эти годы она не жалела о Солярии, не скучала по ней.
Сейчас она совершенно неожиданно осознала, что пережила Солярию. Солярия исчезла, ушла в историю, а она, Глэдия, все живет. Не потому ли она скучает по планете?
Она нахмурилась. Нет, она не скучает. Ей не нужна Солярия, она вовсе не хочет возвращаться.
Это просто странное сожаление о том, что было частью ее, хотя и неприятной, а теперь ушло.
Солярия! Последний из Внешних миров, ставший домом для человечества. И по какому-то таинственному закону симметрии он должен был погибнуть первым. Первым? Значит, за ним последует второй, третий и … Глэдия опечалилась еще больше. Кое-кто предполагал, что так и будет.
Значит, Авроре, ставшей ее домом и заселенной первой из Внешних миров, по тому же закону симметрии суждено умереть последней из пятидесяти планет. Вполне возможно, что это случится еще при жизни Глэдии. А что тогда?
Она снова устремила взгляд к звездам. Нет, это безнадежно: она не сможет определить, какая из этих светящихся точек — солнце Солярии. Она почему-то думала, что оно ярче других, но на небе сверкали сотни одинаковых звезд.
Она подняла руку и сделала жест, который про себя называла «жест-Дэниел». Правда, было темно, но это не имело значения. Робот Дэниел Оливо немедленно очутился рядом. Те, кто знал его двести лет назад, когда он был сконструирован Хеном Фастольфом, не заметили бы в нем никаких перемен. Его широкое, с высокими скулами лицо, короткие волосы цвета бронзы, зачесанные назад, голубые глаза, хорошо сложенное человекоподобное тело не менялись; робот всегда выглядел молодым.
— Могу быть вам чем-нибудь полезен, мадам Глэдия? — спросил он.
— Да, Дэниел. Какая из этих звезд солнце Солярии?
Дэниел даже не взглянул на небо.
— Никакая, мадам. В это время года солнце Солярии поднимается в три двадцать.
— Разве?
Глэдия смутилась. Она почему-то решила, что любая заинтересовавшая ее звезда должна быть все время видна на небе. Конечно же, они поднимаются в разное время — ведь она это прекрасно знает.
— Значит, я зря искала?
Дэниел попытался ее утешить:
— Люди говорят, что звезды прекрасны, даже если их не видно.
— Говорят, — с досадой проворчала Глэдия.
Она нажала на кнопку — спинка шезлонга поднялась — и встала.
— Не так уж мне хочется видеть солнце Солярии, чтобы сидеть здесь до трех часов.
— В любом случае вам понадобилась бы подзорная труба.
— Труба?
— Невооруженным глазом ее не видно, мадам Глэдия.
— Час от часу не легче! Мне следовало бы сначала спросить у тебя, Дэниел.
Тот, кто знал Глэдию два столетия назад, когда она впервые появилась на Авроре, нашел бы в ней перемены. В отличие от Дэниела, она была человеком. Ростом сто пятьдесят пять сантиметров — на десять сантиметров ниже идеального роста женщины Галактики.
Она следила за собой и сохранила стройную фигуру. Однако в волосах серебрилась седина, вокруг глаз лежали тонкие морщинки, кожа немного увяла. Она могла бы прожить еще сто, сто двадцать лет, но сомнений не было: она уже не молода. Но это не беспокоило ее.
— Ты знаешь все звезды, Дэниел?
— Только те, что видны невооруженным глазом, мадам.
— И можешь сказать когда они восходят, в какое время года видны и все остальное?
— Да, мадам Глэдия. Доктор Фастольф как-то попросил меня собрать астрономические сведения, чтобы всегда иметь их под рукой и не обращаться всякий раз к компьютеру. Он сказал, что ему приятнее, когда я сообщаю ему данные, а не компьютер. — И, предвосхитив следующий вопрос, робот добавил: — Но он не объяснил, зачем ему это нужно.
Глэдия подняла левую руку и сделала жест. В доме тут же зажегся свет, стали видны темные фигуры нескольких роботов, но Глэдия не обратила на них внимания. В любом порядочном доме роботы всегда рядом с человеком — как для обслуживания, так и для охраны.
Глэдия в последний раз бросила взгляд на небо и пожала плечами. Донкихотство! Даже если бы она могла увидеть солнце погибшего теперь мира — ну и что? Можно выбрать наугад любую звезду и считать ее солнцем Солярии. Ее внимание снова вернулось к Дэниелу. Он терпеливо ждал, стоя в тени. Глэдия снова подумала, как мало он изменился с тех пор, как она впервые увидела его в доме доктора Фастольфа. Конечно, его конструкцию совершенствовали. Она знала, но старалась не думать об этом.
Это общая участь, которой подвержены и люди. Космониты гордились железным здоровьем и долголетием — от трех до четырех столетий, — но они не обладали абсолютным иммунитетом к возрастным изменениям.
В одно бедро Глэдии была вставлена титаново-силиконовая трубка, большой палец левой руки искусственный, хотя это нельзя заметить без тщательной ультрасонограммы, даже некоторые нервы заново подтянуты. Все это могло быть у любого космонита ее возраста в любом из пятидесяти Внешних миров, нет, из сорока девяти, поскольку Солярию больше не учитывали.
Упоминать о подобных вещах считалось до крайности неприличным. Медицинские записи хранились, поскольку могло потребоваться дальнейшее лечение, но никто не имел к ним доступа. Хирурги зарабатывали порой лучше, чем сам Председатель. Происходило это отчасти потому, что они были практически изгнаны из светского общества.
Потому что они знали.
Все это было частью стремления космонитов к долгой жизни, их нежелания признать, что старость существует, но Глэдия не задерживалась на анализе причин: ей просто было неприятно думать о себе в этой связи. Имей она трехмерную карту своего тела, где все протезы, все исправления отмечались красным на сером фоне природного, даже издали можно было заметить эти красные пятна.
Однако мозг ее был цел и невредим, и, пока это так, она цела и невредима, что бы ни произошло с ее телом.
Ее мысли вернулись к Дэниелу.
Она знала его двести лет, но только год была его хозяйкой. Когда Фастольф умирал, он, по обычаю, завещал все городу, но две вещи оставил Глэдии, не считая того, что официально ввел ее во владение домом, в котором она жила, со всеми его роботами, имуществом и земельным участком.
Одной из этих двух вещей был Дэниел.
— Ты помнишь все, что случилось за двести лет? — спросила Глэдия.
— Думаю, что да, мадам Глэдия. Если бы я что-то забыл, я бы не знал об этом, потому что мне нужно было бы забыть.
— Я не об этом. Скажем, ты прекрасно помнил что-то, но вдруг забыл. Что-то вертится на языке, а что — никак не поймешь.
— Я не понимаю, мадам. Если я что-то знаю, то всегда вспомню, когда понадобится.
— Отличная память.
— Обычная, мадам. Так я сконструирован.
— И это надолго?
— Не понял, мадам?
— Я имею в виду — как долго может функционировать твой мозг? Ведь в нем воспоминания за два столетия — сколько еще в нем поместится?
— Не знаю, мадам. Пока я не испытываю затруднений.
— Да, но когда-нибудь ты обнаружишь, что больше не в состоянии запоминать.
Дэниел задумался.
— Такое возможно, мадам.
— Знаешь, Дэниел, не все твои воспоминания одинаково важны.
— Я не могу выбрать, мадам.
— Другие могут. Твой мозг можно очистить и снова наполнить воспоминаниями, скажем, процентов десять от того, что было. Тогда тебя хватит еще на несколько столетий. А если такие чистки делать регулярно, ты стал бы вечным. Правда, это дорогостоящая процедура, но я не постояла бы за ценой.
— А со мной посоветуются, мадам? Спросят моего согласия?
— Конечно. Я не стану приказывать тебе: это означало бы не оправдать доверия доктора Фастольфа.
— Спасибо, мадам. В таком случае должен сказать, что никогда не соглашусь добровольно на такую процедуру, если только сам не обнаружу, что моя память перестала функционировать.
Они дошли до двери. Глэдия остановилась, честно недоумевая:
— А почему, Дэниел?
— Есть воспоминания, — тихо сказал Дэниел, — которые я могу потерять из-за небрежности или неразумности тех, кто станет проводить операцию. Я не хочу рисковать.