Даль Роальд

Свиньи

Роалд ДАЛЬ

Свиньи

Перевод Ганны Палагуты

Давно это было. В городе Нью-Йорке появился на свет чудный малыш, и счастливые родители назвали его Лексингтоном.

Не успела молодая мама войти в свой дом с младенцем на руках, как в ее голове родилась идея.

- Милый, - сказала она мужу, - сегодня вечером мы должны пойти в самый шикарный ресторан и отпраздновать рождение нашего сына и наследника.

Муж заключил ее в нежные объятия и сказал, что женщина, подарившая ему такое чудо, как Лексингтон, может требовать все, что ей заблагорассудится. Но при этом он поинтересовался, достаточно ли она окрепла для ночных похождений.

- Нет, - сказала она, - Ну и что.

Итак, в тот же вечер, облачившись в выходные наряды и оставив крошку Лексингтона на попечение опытной няньки, которая стоила им двадцать долларов в день и к тому же была шотландкой, они отправились в самый лучший и самый дорогой ресторан. Здесь они усидели бутылку шампанского в придачу к двум гигантским омарам, потом завернули в ночной клуб, где угостились еще одной бутылкой, после чего, взявшись за руки и потеряв счет времени, вспоминали, обсуждали и восхищались каждой черточкой своего несравненного чада.

К своему манхеттенскому особняку они добрались около двух часов ночи. Муж расплатился с таксистом и принялся шарить в карманах, ища ключ от входной двери. Через несколько минут он заявил, что, по всей видимости, оставил ключ в другом костюме, и посему предложил позвонить и разбудить няньку, чтобы та их впустила. За двадцать долларов в день, сказал он, не грех и среди ночи побегать.

Он позвонил. Прошло время, но ответа не последовало. Он позвонил снова, длительно и громко. И снова без толку. Тогда они вышли на улицу и принялись кричать в нянькино окно на втором этаже, вызывая ее по имени МакПоттл. Но тщетно. В доме было темно и глухо. Жена начала нервничать. Мой маленький, думала она, заперт в доме один с этой МакПоттл.

А кто такая эта МакПоттл? Они знали ее всего два дня: у нее были тонкие губы, маленькие недовольные глаза, накрахмаленная манишка и - как становилось ясно - богатырский сон. А если звонок не может ее разбудить, разве услышит она, как плачет ребенок?

Боже, в эту самую минуту бедняжка, может быть, давится своим язычком или задыхается под подушкой!

- У него нет подушки, - сказал муж. - Не паникуй. Я этого так не оставлю.

После всех возлияний он чувствовал себя в ударе.

Нагнувшись, он расшнуровал лакированную туфлю и снял с ноги. Затем, взяв за носок, мощным движением послал ее прямо в окно столовой, находившейся на первом этаже.

- Вот так-то! - победно ухмыльнувшись, сказал он.

- А ущерб вычтем из жалованья МакПоттл.

Он подошел, осторожно просунул руку в дыру, освободил затвор и поднял окно.

- Сначала я подсажу тебя, мамочка, - сказал он, и, обняв жену за талию, приподнял над землей. Таким образом, ее полные яркие губы оказались на одном уровне с его собственными, и к тому же слишком близко, чтобы избежать поцелуя. По опыту он знал, что женщинам очень нравится целоваться в таком положении, тесно прижавшись и болтая ногами, поэтому он продлил это удовольствие, доведя жену до сладострастных спазмов в горле. Наконец он повернул ее к себе спиной и начал бережно проталкивать через окно в столовую. В этот момент по улице, с приглушенным мотором, проезжал полицейский патруль. Он остановился в тридцати ярдах. Три полицейских-ирландца выскочили из машины и ринулись в сторону супругов, угрожающе размахивая револьверами.

- Руки вверх! - кричали полисмены. - Руки вверх!

Но озадаченный супруг не мог подчиниться этому требованию, не выпустив из рук жену, которая в таком случае либо свалилась бы на землю, либо осталась торчать в окне, что для женщины крайне неловко, поэтому он продолжал осторожно проталкивать ее внутрь.

Полицейские, каждый из которых недавно получил медаль за ликвидацию грабителей на месте преступления, немедленно открыли огонь. И хотя стреляли они на бегу, а жена представляла своей видимой частью совсем небольшую мишень, они преуспели в меткости попаданий - достаточных в обоих случаях, чтобы стать роковыми.

И вот так, будучи двенадцати дней от роду, малыш Лексингтон стал сиротой.

Новость об этом убийстве, за которое трое полицейских уже успели получить благодарность, была охотно сообщена газетными репортерами всем родственникам погибшей пары. На следующее утро ближайшие родственники вместе с двумя служащими похоронного бюро, тремя юристами и священником забрались в такси и направились к месту происшествия. Собравшись в гостиной, они расселись по диванам и креслам, дымя сигаретами и потягивая шерри, и принялись обсуждать, что же делать теперь с сироткой Лексингтоном.

Как вскоре выяснилось, никто из родственников не был в состоянии обеспечить будущность ребенка. Дебаты затянулись до вечера. Все демонстрировали огромное, почти непреодолимое желание взять его к себе, и сделали бы это с превеликим удовольствием, если бы у них дом был побольше, или не имей они уже одного ребенка, чтобы позволить себе второго, или просто не зная, куда деть бедняжку на время летнего турне за границу, или из-за преклонного возраста, что, безусловно, причинит массу неудобств подрастающему мальчику, и так далее, и тому подобное. И, конечно, ни для кого не было секретом, что отец ребенка давно и основательно увяз в долгах, что дом его заложен и, соответственно, денег на воспитание его отпрыска нет никаких.

Они все еще продолжали неистово препираться, когда вечером в шесть часов неожиданно для всех в гостиную ворвалась мисс Глосспэн, старая тетка покойного, приехавшая из Вирджинии. Не снимая пальто и даже не присев передохнуть, она отвергла предложенный коктейль и непререкаемым тоном заявила, что с этой минуты ответственность за ребенка она полностью и безраздельно берет на себя и, более того, обеспечит всю финансовую сторону дела, включая образование

- Можете разъезжаться по домам, - сказала она, - и пусть ваша совесть будет спокойна.

Произнеся эту фразу, она взбежала по лестнице в детскую, выхватила Лексингтона из кроватки и пулей вылетела из дому, крепко прижав младенца к груди.

Родственники наблюдали эту сцену молча, с выражением приятного облегчения на лицах, а над ними, стоя на лестнице, каменно возвышалась нянька МакПоттл, осуждающе поджав губы и сложив руки на крахмальной манишке.

Вот таким образом младенец по имени Лексингтон тринадцати дней от роду покинул город Нью-Йорк и отправился на юг, в штат Вирджиния со своей двоюродной бабушкой Глосспэн.

Мисс Глосспэн было почти семьдесят, когда она стала опекуншей Лексингтона, но на вид вы никогда бы не дали ей столько. Энергии этой женщины хватило бы на двоих, а ее маленькое, покрытое морщинами лицо с карими глазами, лучащимися теплотой, до сих пор сохранило привлекательность. Она никогда не была замужем, но и об этом вы никогда бы не догадались - на старую деву мисс Глосспэн была совсем не похожа.

Она не впадала в депрессию и не раздражалась; у нее не было усиков; она ничуть не завидовала другим людям, что само по себе большая редкость среди старых дев и увядших девственниц, хотя, конечно, неизвестно, относилась ли мисс Глосспэн к обеим категориям.

Но, вне всякого сомнения, она была эксцентричной особой. Последние тридцать лет она вела странную жизнь, в полном одиночестве удалившись в крохотный домик на склоне Голубого хребта за несколько миль до ближайшего поселка. Здесь у нее было пять акров пастбищной земли, огород, сад с цветником, три коровы, дюжина несушек и красавец петух.

А теперь у нее был еще и Лексингтон.

Будучи строгой вегетарианкой, она считала употребление в пищу мяса не только вредным и отвратительным, но и чудовищно жестоким. Ее рацион составляли простые, здоровые продукты: молоко, масло, яйца, сыр, овощи, орехи, зелень, фрукты,- и ей было приятно сознавать, что ни одно живое существо, от быка до креветки, не пострадает ради ее нужд. Однажды, когда ее рябая курочка скончалась в расцвете сил, не сумев разродиться, мисс Глосспэн так расстроилась, что чуть было вообще не отказалась от яиц.

Она понятия не имела, как обращаться с младенцами, но это ее не смущало. На Нью-йорском вокзале, ожидая поезд, она купила шесть бутылочек, две дюжины сосок, коробку безопасных булавок, упаковку молока на всю дорогу и дешевую книжицу, которая называлась "Уход за младенцами". Словом, все необходимое. Когда поезд тронулся, она дала ребенку молока, перепеленала его, как сумела, и уложила спать на сидение. Потом от корки до корки проштудировала "Уход за младенцем".

- Ничего сложного, - сказала она, вышвырнула книжку за окно. - Сущая ерунда.

И, как ни странно, так оно и было. Дома все пошло как по маслу. Малыш Лексингтон пил свое молоко, срыгивал, кричал и спал, как всякий нормальный ребенок, а бабушка Глосспэн сияла от радости, глядя на него, и с утра до вечера осыпала поцелуями.

4

Прошло шесть лет. Лексингтон превратился в прелестного мальчика с длинными золотистыми кудрями и глазами цвета васильков. Он был жизнерадостным и смышленым ребенком и уже начинал помогать бабушке по хозяйству: выбирал яйца из курятника, крутил ручку маслобойки, копал картошку и собирал травы на склоне горы. А бабушка Глосспэн начинала подумывать о его образовании.

Но мысль о том, что ей придется с ним расстаться на время учебы, была невыносима. Она любила его так сильно, что просто не пережила бы разлуки. В долине какая-то школа, но все это место казалось ей таким ужасным, что она не сомневалась - в первый же день его заставят есть там мясо.

Однажды, как он сидел на кухне, наблюдая, как делается сыр, она сказала: - Знаешь что, мое солнышко? Я сама буду тебя учить.

Мальчик поднял на нее свои большие синие глаза и доверчиво улыбнулся.

- Хорошо, бабушка, - сказал он.