Даль Роальд
Вкус
Роальд Даль
Вкус
В тот вечер за ужином в доме моего друга Майка Скофилда в Лондоне нас было шестеро: Майк, его жена и его дочь, моя жена и я, а также гость по имени Ричард Пратт.
Ричард Пратт, знаменитый гурман, был председателем небольшого общества под названием "Эпикурейцы". Каждый месяц он в частном порядке рассылал членам общества брошюру о различных винах и блюдах и занимался также тем, что устраивал банкеты, на которых подавались изысканные деликатесы и редкие вина. Чтобы не утратить своих вкусовых способностей, он не курил, и когда говорил о винах, имел странную, почти эксцентричную манеру описывать каждое из них как живое существо.
"Интеллигентное вино", -- говорил он, к примеру, -- "немного робкое и сдержанное, но очень интеллигентное". Или: "Симпатичное вино, ласковое и веселое, быть может, немного фривольное, но тем не менее симпатичное".
Майк уже два раза приглашал меня с Праттом к себе в дом, и в обоих случаях Скофилды не побоялись ни трудностей, ни расходов, чтобы предложить знаменитому гурману отменнейшее меню. А на этот раз они явно хотели превзойти сами себя. Когда мы вошли в столовую, я сразу увидел, что стол был накрыт для торжественной трапезы. Высокие тонкие свечи, желтые розы, блеск серебра кругом, по три винных бокала у каждого прибора и к тому же легкий запах жаркого из кухни -- от всего этого мой рот быстро наполнился густой слюной.
Мы расселись, и на ум мне вдруг пришло, что Майк во время каждого из предыдущих вечеров спрашивал, не согласится ли Ричард Пратт на вкус определить год и точное место происхождения красного французского вина, подаваемого к столу. Когда Пратт ответил, что это, пожалуй, не составит для него особого труда, если только, конечно, вино хорошего года, Майк выразил свои сомнения и предложил ему пари. Пратт принял его предложение и оба раза выиграл ящик вина, о котором шла речь.
Я был уверен, что эта маленькая игра повторится и нынешним вечером, ибо Майк охотно шел на прогрыш, если мог доказать этим, что его вино было достаточно хорошего качества, чтобы быть отданным на суд знатока. А что касалось Пратта, то он находил большое, правда, плохо скрываемое удовольствие в том, чтобы лишний раз выставить напоказ свои способности.
Подали первое блюдо: хрустящие, прожаренные в масле шпроты. К ним было предложено мозельское. Майк встал и собственноручно наполнил бокалы. Когда он снова сел, я заметил, что он наблюдает за Праттом. Он поставил бутылку передо мной так, чтобы я мог прочесть этикетку.
"Гейерслей Олигсберг, 1945" значилось на ней. Он наклонился ко мне и прошептал, что Гейерслей -- это маленькая деревушка на берегу Мозеля, почти неизвестная за пределами Германии. Это вино, добавил он, большая редкость, поскольку продукция местного виноградника столь незначительна, что у человека из других мест нет почти никакой надежды заполучить бутылку-другую в свои руки. Он сам ездил в Гейерслей прошлым летом и только с большим трудом ему удалось приобрести там пару десятков бутылок.
-- Сомневаюсь, что у кого-нибудь, кроме меня, в Англии есть это вино, -- сказал он, посматривая на Ричарда Пратта. -- Что в мозельском хорошо, -продолжил он более громким голосом, -- так это то, что его без боязни можно пить перед красным вином. Многие пьют вместо него рейнвейн, но делают это только потому, что слабо разбираются в винных тонкостях. Рейнвейн подминает под себя любое красное вино деликатного характера, вы об этом не знали? Это просто варварство подавать рейнское перед красным. Но мозельское -- ах! -мозельское тут в самый раз.
Майк Скофилд, обходительный человек средних лет, был биржевым маклером. Перекупщиком на бирже, если точнее. И, казалось, он, как и многие люди его типа, испытывал неловкость, если не сказать стыд, от того, что зарабатывал столько денег на работе, для выполнения которой требовалось так мало образования. В глубине своего сердца он знал, что в действительности он был немногим более простого букмекера -- исполненного достоинства, бесконечно уважаемого всеми, но втайне все же беспардонного букмекера, -- и он знал, что его друзья это знали. Поэтому он стремился сейчас стать человеком культуры, совершенствовался в литературной и эстетической областях, собирал картины, пластинки, книги и все остальное, что сюда относится. Его маленькая речь о рейнских и мозельских винах была частью этого образования, этой культуры, к которой он стремился.
-- Славное винишко, не правда ли? -- спросил он меня, продолжая, однако, наблюдать за Ричардом Праттом. Я заметил, что всякий раз, когда он опускал голову, чтобы ухватить ртом с вилки кусочек рыбы, он украдкой бросал в сторону Пратта короткий взгляд. Я почти физически чувствовал, как он ждал того момента, когда Пратт сделает первый глоток и с довольной, удивленной, быть может, даже озадаченной улыбкой оторвет глаза от своего бокала. И потом должна была развернуться дискуссия, дававшая Майку возможность сообщить о деревне Гейерслей.
Однако Ричард Пратт не прикасался к вину. Его внимание целиком и полностью было приковано к восемнадцатилетней дочери Майка Луизе. Он сидел, наполовину повернувшись к ней, улыбался ей и рассказывал ей какую-то историю о шеф-поваре одного парижского ресторана. В разговоре он все больше подавался вперед, казалось, еще немного и он от своего усердия совсем столкнется с ней, а бедная Луиза отклонялась от него настолько, насколько только могла, вежливо, но не без тени отчаяния, кивала ему и старалась избегать его взгляда, фиксируя глазами верхнюю пуговицу его смокинга.
Мы покончили с рыбой, и служанка начала обходить одного за другим, чтобы собрать тарелки. Подойдя к Пратту она заметила, что тот еще ничего не съел, и осталась стоять в нерешительности. Пратт поднял голову, сделал ей знак удалиться и принялся поспешно есть. Проворными, порывистыми движениями он забросал маленьких, поджаристо-коричневых рыбок себе в рот, поднял свой бокал, осушил его двумя быстрыми глотками и тотчас же повернулся к Луизе Скофилд, чтобы продолжить прерванный разговор.
Майк все видел. Я помню, что он, очень спокойный и сдержанный, сидел на своем месте и не сводил глаз со своего гостя. Его круглое, приветливое лицо как будто на мгновение обмякло, однако он взял себя в руки и не сказал ни слова.
Вскоре служанка принесла второе блюдо, огромный кусок жаркого из говядины. Она поставила его перед Майком на стол, и он встал, чтобы нарезать его. Он резал мясо очень тонкими ломтиками и осторожно клал их на тарелку, подносимую ему служанкой. Когда все, включая его самого, получили свою порцию, он отложил в сторону нож, оперся руками о край стола и чуть подался вперед.
-- Так, -- сказал он, обращаясь ко всем нам, но смотрел при этом на одного Ричарда Пратта, -- а сейчас -- красное вино. Мне надо сначала сходить за ним, поэтому прошу извинить меня, если я на секунду вас оставлю.
-- Сходить, Майк? -- спросил я. -- Где же оно?
-- В моем рабочем кабинете -- откупоренное, чтобы могло дышать.
-- А почему в кабинете?
-- Из-за комнатной температуры, разумеется. Оно стоит там уже двадцать четыре часа.
-- Но почему именно в кабинете?
-- Потому что это лучшее место в доме. Ричард посоветовал мне его, когда в последний раз был у нас в гостях.
Услышав свое имя, Пратт обернулся.
-- Ведь так? -- спросил Майк.
-- Да, -- подтвердил Пратт и солидно кивнул головой. -- Это так.
-- На зеленом ящике картотеки в моем кабинете, -- сказал Майк. -- Это и есть то самое место, которое мы выбрали. Свободное от сквозняков местечко в помещении с равномерной температурой. Минуточку, я сейчас.
Мысль о том, что в качестве козыря у него имелось еще одно вино, заметно оживила его, и он, словно на крыльях, вылетел из комнаты. Через минуту он вернулся. Сейчас он шел гораздо медленнее и осторожно нес в руке винную корзину, в которой лежала темная бутылка. Она была повернута этикеткой вниз, то есть прочесть ничего было нельзя.
-- А теперь, -- воскликнул он, приблизившись к столу, -- как насчет вот этого, Ричард? Его вам никогда не угадать!
Ричард Пратт неспешно повернулся к Майку, посмотрел на него снизу вверх и перевел потом взгляд на бутылку в маленькой плетеной корзинке. Он поднял брови так, что они образовали надменные дуги, и выпятил вперед нижнюю губу. В этот момент у него был необычайно самоуверенный и отталкивающий вид.
-- Ни за что не догадаетесь, -- еще раз сказал Майк. -- Как ни старайтесь.
-- Франзузское вино? -- снисходительно спросил Пратт.
-- Естественно.
-- Какого-нибудь маленького виноградника?
-- Может, да, Ричард. А, может, и нет.
-- Но это хороший год? Один из удачных урожаев?
-- Да, это я вам гарантирую.
-- Тогда угадать, пожалуй, будет не так уж трудно, -- высказал свое суждение Ричард Пратт. Он говорил слегка гнусавя, и на его физиономии лежало выражение бесконечной скуки. На меня его аффектированная манера речи и чрезмерно подчеркнутое равнодушие производили странное впечатление, которое только усиливалось тем, что вокруг его глаз бегали какие-то злобные тени, а вся его поза выдавала состояние крайне напряженного внимания. Мне было немного неприятно, когда я разглядывал его.
-- Нет, эту марку действительно трудно угадать, -- заверил Пратта Майк. -- Не хочу навязывать вам нового пари.
-- Ах, вот как. Почему же? -- Снова брови медленно поползли вверх, в глазах застыл холодный, напряженный взгляд.
-- Потому что это чертовски трудная задача.
-- Послушайте, такое заявление отнюдь не делает мне комплимента.
-- Дорогой мой, -- сказал Майк, -- если вам это так важно, то я, конечно, с удовольствием поспорю с вами еще раз.
-- Вряд ли с этим вином у меня будут трудности.
-- Вы хотите сказать, что согласны держать пари?
-- Ну, разумеется. Не только согласен, но и немедленно готов, -ответил Ричард Пратт.