Елена АРСЕНЬЕВА

ТВОЙ ВРАГ ВО ТЬМЕ

Жук ел траву,

Жука клевала птица,

Хорек пил мозг

Из птичьей головы,

И страхом искореженные лица

Ночных существ смотрели из травы.

* * *

Говорят, люди чувствуют беду заранее. Однако у Лёли не было никаких дурных предчувствий, и беда обрушилась на нее внезапно, как снежная лавина. А еще говорят, если боги хотят погубить человека, они лишают его разума. Что верно, то верно. Вряд ли хоть один из ее поступков за последние полгода можно назвать разумным. Скорей всего она вела себя как истинная сумасшедшая, но подлинное безумие ждало ее впереди. И она ничего, ничего не предчувствовала до самого последнего момента!

Даже когда Мордюков свернул налево, на съезд к Оке, Лёля не встревожилась, а только слегка озадачилась: вроде бы раньше, когда ездили в деревню с родителями, поворачивали направо... А впрочем, она толком не помнила..

Мордюков приткнулся к обочине и затормозил. Впереди стояла черная, огромная, наглая машинища неизвестной марки. Оба ведущих моста были включены, и колеса нелепо торчали, будто у лунохода какого-нибудь, если только у луноходов вообще имеются такие распухшие колеса со сверкающими шипами по бокам.

Мордюков, хитренько улыбаясь, перегнулся через Лёлины коленки и открыл дверцу, промурлыкав:

— Ну, встречай милого дружка!

Усатый, смуглый, абсолютно незнакомый Лёле человек заглянул в кабину и мрачно приказал:

— Выйти всем!

И Лёля увидела направленный на нее пистолет... Она вообще ничего не чувствовала в это мгновение, и в голове у нее была абсолютная пустота. Все как бы отошло от нее. Осталось только не очень активное, даже туповатое изумление: «Неужели это происходит со мной?» И все, что Лёля потом сделала, она совершила не от большого ума или какой-нибудь изощренной хитрости. Это произошло как бы само собой. Она действовала на уровне подсознания. А источник ее поведения скрывался еще глубже. Просто в то мгновение, когда Мордюков вдруг ошалело заблажил за ее спиной: «Вы чо, мужики? Мы так недоговаривались!» — и взгляд усатого вместе со зрачком ствола переместился на него, в это мгновение Лёля...

О нет-нет, не метнулась вперед, выбивая отработанным приемом карате до оружие из рук незнакомца и расшвыривая направо и налево его команду, обступившую «Ниву» со всех сторон. Из всех «боевых» приемов Лёле была известна только пощечина, да и ту она ни разу в жизни не применяла, хотя последнее время и хотелось... очень хотелось!

Лёля также не вырвала у обалдевшего Мордюкова руль, не ударила по газам и не послала обшарпанную «Ниву» вперед, разметав клочки нападавших по закоулочкам. Отродясь не водила машину и даже ради спасения собственной жизни не отличила бы педаль газа от тормоза!

Нет. Она просто покорилась. Принялась неуклюже выбираться наружу, хватаясь за дверцу и за сиденье, выставляя то одну ногу, то другую, зачем-то поминутно одергивая джинсы на коленях, словно это было задравшееся платье, пытаясь вытащить сумку и снова водворяя ее на прежнее место... Со стороны эти телодвижения выглядели, конечно, сущим идиотством.

В черных глазах усатого мелькнуло презрение. Он протянул руку, намереваясь без церемоний выволочь девушку из машины, но она уже встала дрожащими ногами на твердую землю, машинально снова повернулась к сумке и в этот краткий миг расстегнула на запястье янтарную «фенечку», позволив ей соскользнуть за сиденье.

В крайнем случае, если бы кто-то это заметил, Лёля могла бы сказать, что браслетик расстегнулся нечаянно. Или что «фенечка» вовсе не ее, а так тут и валялась...

Но никто ничего не заметил.

Усатый подал знак, и двое из его команды (Лёля даже не разглядела их лиц, они маячили какими-то расплывчатыми, белесыми пятнами) подхватили ее под руки и поволокли к черному автомобилю.

Они запихали девушку на заднее сиденье и швырнули ей на колени сумку. Потом и сами оказались рядом с ней. Один прижал ее к спинке так, что у Лёли дыхание перехватило от боли, другой вцепился в руку и всадил в предплечье иглу короткого толстого шприца, больше похожего на белый пластиковый пистолет.

Лёля вскрикнула от ужаса и ошеломленно замерла, чувствуя, как немеет рука, и оцепенение постепенно расползается по всему телу. Наверное, это длилось доли секунды, но показалось, что долго-долго... Обрамленное неопрятной светлой щетиной лицо склонившегося к ней человека вдруг странно куда-то поплыло. Один глаз незнакомца померк, будто обугленный, другой, наоборот, вдруг вспыхнул зеленым огнем... Но все это происходило уже в беспамятстве, в каком-то другом измерении.

Мордюков понятия не имел, откуда взялся этот усатый. Не представлял, откуда тот узнал, кто он и зачем приехал в Нижний. Выследил небось! Дело было в пятницу, где-то около трех. Мордюков стоял себе на Мытном рынке, и вдруг этот «чебурек» подошел и спрашивает, почем малинка. Мордюков поглядел на него и ляпнул:

— А червонец!

Черноусый и бровью не повел. Швырнул на прилавок десятку, сгреб себе полную горсть малинки и ну причмокивать, хвостиками плеваться да стричь Мордюкова прищуренными глазами. А тот ничего, стоит помалкивает, хотя его так и подмывало намекнуть: мол, ладонь у тебя, мужик, что лопата, и входит в нее поболе, чем стакан! Но ничего, смолчал, выдержал характер. И только когда заметил, что из-за глаз этих вострых, да усищ, да рожи разбойничьей покупатели вообще подходить перестали, решился спросить: надолго ли, мол, обосновался?

— А вот смотрю, нельзя ли с тобой сговориться, — был ответ.

— Сговориться? — обрадовался Мордюков. — А что ж! Всегда пожалуйста! Как не сговориться с хорошим человеком? Конечно, как оптовому покупателю я тебе скидку сделаю, но учти: денежки вперед! И ящички вернуть придется: они на заказ сделаны.

— Не тревожься, — хохотнул усатый. — Оставь себе свои ящики вместе с ягодой. А вот и задаток.

Надо сказать, глаз у Мордюкова наметанный. На спор мог сумму в пачке с одного взгляда определить. И он тотчас просек, что ему протянули аккурат полтыщи. Десять не очень новых пятидесяток.

— Это что — за малину?! — спросил, старательно прикидываясь валенком. Разумеется, он сразу смекнул, что «чебуреку» нужна от него совсем не ягода!

Усатый глянул испытующе:

— Ты в самом деле из Доскина?

—А то!

— Знаешь Нечаевых?

— Неужели!

Нечаевы в позапрошлом году купили дом через дорогу от мордюковского и наискосок. Хороший домина, подворье, сад — все как надо. Эх, ему бы такой, он бы... Все ведь приходится по нитке собирать. А Нечаевы — они никакие не хозяева, нет. Городские! Скотины не держат, двор пустой стоит. Картошку ни разу не сажали, парник снесли... Нелюди какие-то. В деревню ездят, как на дачу: по выходным. Нет, в этом году ничего не скажешь: безвылазно живут. Вроде как у самого Нечаева сердце прихватило, врачи приказали жить на свежем воздухе и в город не соваться. Сидят теперь тут, с цветочками ковыряются. Хотя «виктория» у них уродилась потрясная и огурцы хорошо пошли. До мордюковских далеко, конечно, да ведь они с женой земле с утра до ночи кланяются, и Жанночка, дочка, помогает. Нечаевскую же Лёльку Мордюков раза два всего на огороде и видел.

Все это он и выложил усатому, подтверждая, что с Нечаевыми в самом деле знаком. При Лёлькином имени тот враз стойку сделал:

— И ее знаешь? Это хорошо... Это очень хорошо, дяденька, потому что о ней речь и пойдет.

— Ну? — осторожненько подал Мордюков голос.

— Ну... понимаешь, я Лёлькин жених, — заявил усатый и покосился на Мордюкова, словно хотел проверить, как он к этому отнесется.

А ему-то что? Жених, муж, хахаль — дело ваше, люди добрые, дело молодое! На доброе вам здоровьичко!

— И когда свадьба? — вот и все, что сказал. «Чебурек» блеснул зубищами... Как у волка зубы у него, точно!

— Да я хоть бы и сейчас! Не отходя от кассы! И сама Лёлька не возражает, даже наоборот. Но вот родители ее...

— Неужели против?

Мордюков слукавил, конечно, изображая удивление. Ежу понятно, что этакого усатого, черноглазого да черномазого Нечаевы и к забору на сто шагов не подпустят, не то что к доченьке своей беленькой в постельку. А что уж в ней такого особенного? Дылда белобрысая! Мордюков — мужик ничем не обиженный, а ей, версте коломенской, по плечо. Идет, бывало, поверх головы прищурится... И чего форс такой гнет? Двадцать пять уже, а все еще в девках сидит. Нет, с его Жанночкой такого не будет, это точно! Она у него махонькая такая, ладненькая да складненькая...

— Ну и чего ты от меня хочешь, не пойму?

— Пошевели мозгами, — хмыкнул черный в усы.

— Записку, что ли, передать? — опять сыграл Мордюков дурачка. — Так ведь у них небось телефон...

— Ладно тебе пинжака из себя строить. Мне твоя помощь в другом нужна. Лёлька тебя знает в лицо?

Мордюков кивнул.

— Отлично. Поедешь к ней домой и скажешь, что тебя ее мамаша послала. Мол, отец заболел, надо помочь. Пусть, мол, на субботу воскресенье с тобой приедет. Чего конкретно говорить, это мы с тобой потом обмозгуем. Посадишь ее в свою лайбу, а возле поворота на карьер, сразу за Окским... Он примолк, улыбнулся хищно.

— Ну, и чего будет?

— А ничего особенного. Я вас там ждать буду. Свернешь с шоссейки, остановишься, Лёля пересядет ко мне, а ты двинешь дальше, разбогатев на полкуска. Шиферу там купишь или досок...

Да уж и без советчиков нашел бы Мордюков чего купить! Только по его надобностям любое одеяло коротко будет: на ноги натянешь — макушка замерзнет. Что тут какие-то пятьсот рубликов, по теперешним-то ценам!

— Согласен, — сказал осторожно. — Только... добавить бы надо.

Тот глазом повел: