Роберт Говард

DELENDA EST

[DELENDA EST – ...должен быть разрушен (лат.)]

Разве это империя? Срам один, а не империя. Пираты, вот мы кто! – ворчал Гунгайс. Он вечно был чем-нибудь недоволен, этот воин с черными волосами, перетянутыми шнурком, и вислыми усами, выдающими его славянскую кровь.

Гунгайс тяжело вздохнул. При этом яшмовый кубок наклонился и фалернское потекло по загорелому запястью. Он поднес кубок к губам и стал гулко глотать, фыркая по-лошадиному. Утолив жажду, вновь забрюзжал:

– Чем мы промышляем в этой Африке? Убиваем жрецов и богатых рабовладельцев, захватываем их землю. А кто ее обрабатывает? Вандалы? Какое там! Те же, кто гнул спину при римлянах. Мы идем по кривой дорожке римлян. Мы взимаем подати и оброк и вынуждены защищать свои владения от проклятых берберов. Нам не ужиться со здешними народами. Рано или поздно от нас и следа не останется. Какой прок с того, что мы, горстка чужестранцев, захватили крепости? Для туземцев мы не годимся ни в союзники, ни в хозяева. Они нас ненавидят не меньше, чем римлян...

– Ненависть не вечна, – прервал его Атаульф. Он был помоложе Гунгайса, чисто выбрит, довольно красив и не столь неотесан, как славянин. Юные годы этого слева прошли в одной из тюрем Восточного Рима, где его держали заложником.

– Здешние жители – еретики, и если бы мы, язычники, согласились принять арианство...[1]

– Нет! – Тяжелые челюсти Гунгайса с лязгом сомкнулись (будь у него зубы помельче, они разлетелись бы вдребезги). В темных глазах вспыхнул огонь фанатизма – черты, выделявшей его народ из всех славян. – Никогда! Это они должны покориться, а не мы! Мы-то знаем суть арианства, и если эти ничтожества африканцы не поняли еще, какую совершили ошибку, мы откроем им глаза! С помощью огня, меча и дыбы, если понадобится!

Но пыл его тут же угас. Тяжело вздохнув, он снова потянулся за яшмовым кубком.

– Лет через сто от королевства вандалов останутся только легенды, – предрек он. – Лишь одно пока держит нас вместе – воля Гензериха. – Он произнес это имя немного иначе: Гензерик.[2]

Человек, которого звали Гензерихом, рассмеялся, откинулся на спинку кресла из резного дерева и вытянул мускулистые ноги наездника. Их хозяину не так уж давно пришлось сменить седло на палубу боевой галеры. За одно поколение его племя из кочевников превратилось в морских разбойников. Мудрейший из мудрых, Гензерих царствовал над народом, само имя которого стало символом гибели. Он родился на берегу Дуная и вырос в долгом походе на запад. После того как могучий человеческий поток разбился о римские частоколы, Гензерих попал в Испанию, и там опыт воина, накопленный в свирепых, безжалостных схватках, со временем помог ему стать королем вандалов. Его дикие всадники повергли в прах римских наместников. Когда римляне, объединившись с вестготами, стали поглядывать на юг, Гензерих своими интригами навлек на западные рубежи империи орды Аттилы, и вдоль пылающего горизонта вырос лес пик. Теперь Аттила мертв, и никто не ведает, где лежат его кости и награбленные сокровища, охраняемые призраками пятисот рабов. Имя Аттилы гремело по всему свету, но кто он был на самом деле, как не пешка в руках короля вандалов?

Когда несметные полчища готов, покинув Каталаунские поля[3], двинулись через Пиренеи, Гензерих не стал ждать неминуемого поражения. По сей день в Риме проклинают имя Бонифация – желая одолеть своего соперника Аэция, он сговорился с Гензерихом и открыл вандалам путь в Африку. Слишком поздно он помирился с Римом – чтобы исправить ошибку, одной храбрости было уже недостаточно. Бонифаций погиб от копья вандала, а на юге выросло новое государство. Теперь и Аэций мертв, а длинные галеры вандалов идут на север, покачиваясь на волнах в свете звезд.

Сидя в каюте флагманской галеры, Гензерих прислушивался к разговору своих приближенных и улыбался, поглаживая сильными пальцами рыжую неухоженную бороду. В отличие от Гунгайса, в его жилах не текла кровь скифов, разбитых когда-то воинственными сарматами, оттесненных на запад и смешавшихся с племенами из верховий Эльбы. Гензерих был чистокровным германцем: среднего роста, косая сажень в плечах, могучая грудь, толстая, жилистая шея. Он был сильнейшим из богатырей своего времени. Его воины первыми среди тевтонов стали морскими разбойниками, или викингами, как их назвали впоследствии. Но ладьи Гензериха не бороздили Балтийского и Северного морей, а рыскали вдоль солнечных берегов Средиземноморья.

– И только волею Гензериха вы пьете вино и пируете, отдав себя в руки судьбы, – с усмешкой ответил он на последнюю фразу Гунгайса.

– Вот еще! – фыркнул Гунгайс (среди варваров еще не прижилось низкопоклонство). – Когда это мы отдавались в руки судьбы? Гензерих, ты всегда думаешь на тысячу дней вперед. Не прикидывайся простачком, мы не так глупы, как Бонифаций и другие римляне.

– Аэций был неглуп, – пробормотал Тразамунд.

– Но он мертв, а мы идем на Рим, – ответил Гунгайс и впервые вздохнул легко. – Слава богу, Аларих[4] не дочиста его разграбил. И наше счастье, что Аттила дрогнул в последнюю минуту.

– Аттила не забыл Каталаунских полей, – произнес Атаульф. – А Рим... после всех потрясений он еще стоит. Почти вся империя в руинах, но то и дело пробиваются живые ростки. Стилихон, Аэций, Феодосий[5]... Рим похож на спящего великана – когда-нибудь он проснется и...

Гунгайс фыркнул и стукнул кулаком по залитому вином столу.

– Рим мертв, как та белая кобыла, что убили подо мной при взятии Карфагена! Оставалось снять с нее сбрую, и только.

– Когда-то один великий полководец думал точно так же, – сонным голосом произнес Тразамунд. – Между прочим, родом он был из Карфагена, хоть я и не припоминаю его имени. Но римлянам от него досталось на орехи.

– Видать, его разбили, иначе он разрушил бы Рим, – заметил Гунгайс.

– Так оно и было, – подтвердил Тразамунд.

– Но мы-то не карфагеняне, – рассмеялся Гензерих. – И кому тут не терпится погреть руки? Разве не за тем мы идем в Рим, чтобы помочь императрице справиться с ее заклятыми врагами? – насмешливо спросил он и, не дождавшись ответа, буркнул: – А сейчас уходите. Я спать хочу.

Дверь хлопнула, отгородив короля от унылых пророчеств Гунгайса, острот Атаульфа и бормотания старых вождей. Гензерих решил выпить вина перед сном, поднялся на ноги и, прихрамывая (память о копье франка), двинулся к столу. Он поднес к губам украшенный алмазами кубок и вдруг вскрикнул от неожиданности. Перед ним стоял человек.

– Бог Один! – воскликнул Гензерих, совсем недавно принявший арианство и не успевший к нему привыкнуть. – Что тебе нужно в моей каюте?

Король привык сдерживать чувства и быстро оправился от испуга, но пальцы его, будто сами по себе, сомкнулись на рукояти меча. Внезапный выпад, и... Но гость не проявлял враждебности. Вандал видел его впервые, но с первого взгляда понял, что перед ним не тевтон и не римлянин. Незнакомец был смугл, с гордо посаженной головой, кудрявые волосы прихвачены малиновой лентой. На груди рассыпались завитки роскошной бороды.

В мозгу Гензериха мелькнула смутная догадка.

– Я не желаю тебе зла, – глухо произнес гость. Как ни присматривался Гензерих, он не заметил оружия под пурпурной мантией незнакомца.

– Кто ты и как сюда попал?

– Неважно, кем я был. На этом корабле я плыву от самого Карфагена.

– Никогда тебя не встречал, – пробормотал Гензерих, – хотя такому, как ты, нелегко затеряться в толпе.

– Я много лет жил в Карфагене, – произнес гость. – Там родился, и там родились мои предки. Карфаген – моя жизнь! – Последние слова он произнес с таким пылом, что Гензерих невольно отшатнулся.

– Конечно, горожанам не за что нас хвалить, – сказал он, прищурясь, – но я не приказывал убивать и грабить. Я хочу сделать Карфаген своей столицей. Если тебя разорили, скажи...

– Разорили, но не твоя волчья свора, – угрюмо ответил незнакомец. – По-твоему, это грабеж? Я видал грабежи, какие тебе и не снились, варвар. Тебя называют варваром, но ты не сделал и сотой доли того, что натворили “культурные” римляне.

– На моей памяти римляне не разоряли Карфагена, – пробормотал Гензерих.

– Справедливость истории! – Гость с силой ударил кулаком по столу. Гензерих успел разглядеть мускулистую белую руку аристократа. – Погубили город алчность римлян и предательство. Торговля возродила его в другом обличье. А теперь ты, варвар, вышел из гавани Карфагена, чтобы покорить его завоевателей. Стоит ли удивляться, что старые сны блуждают в трюмах твоих галер, а призраки давно забытых людей, покидая безымянные могилы, уходят с тобою в плавание?

– Но с чего ты взял, что я решил покорить Рим? – обеспокоено спросил Гензерих. – Я согласился помочь...

Вновь по столу грохнул кулак незнакомца.

– Если бы ты пережил то, что выпало на мою долю, ты бы поклялся стереть с лица земли этот гнусный город. Римляне позвали тебя на помощь, но они жаждут твоей гибели. А на твоем корабле плывет изменник.

Лицо варвара оставалось бесстрастным.

– Почему я должен тебе верить?

– Как ты поступишь, если я докажу, что тот, кого ты считаешь самым надежным помощником и верным вассалом – предатель и ведет тебя в западню?

– Если докажешь, проси чего хочешь.

– Хорошо. Возьми это в знак доверия. – На поверхности стола запрыгала монета. В руке гостя мелькнул шелковый шнурок, оброненный недавно Гензерихом. – Ступай за мной в каюту твоего советника и писца, красивейшего из варваров...

– Атаульфа? – Гензерих был поражен. – Я верю ему больше, чем остальным.

– Значит, ты не так умен, как я считал, – хмуро ответил человек в мантии. – Предатель опаснее любого врага. Римские легионы не победили бы нас, не найдись в моем городе подлеца, отворившего ворота. Я пришел, чтобы спасти тебя и твою империю, и в награду прошу одного: утопи Рим в крови. – Незнакомец застыл на миг с горящими глазами, с занесенным над головой кулаком. Затем, царственным жестом запахнув пурпурную мантию, вышел за дверь.