Бессонов Алексей
Маска власти
Алексей БЕССОНОВ
МАСКА ВЛАСТИ
Глава 1
Я воткнул палки в хрустящий снег и перевел дух. Через стекла очков снег казался искрящимся золотом, мягким ковром укрывшим склон горы. Я достал сигарету и скептически оглядел траекторию своего спуска. Н-да, забрался я... до кемпинга верных километров восемь по прямой. "Вернусь к закату, - лениво подумал я, - сожру здоровенный шницель и спущусь в холл. Закажу литровый кухоль грогу и стану глазеть на бильярдистов. И к вечеру, пожалуй, налижусь до чертиков, глядя, как милорд Чарных, жирный орегонский кретин, спускает свое состояние".
И все-таки здесь гораздо лучше, чем на пляже в тропиках. Тишина, народу мало, да и горы наводят на некие величественные мысли. А прожарить кости я еще успею: если верить героическим нашим метеорологам, в столице со дня на день ожидается сумасшедшая жара. Что до океана, то после трех месяцев на Ралторре меня тошнит при виде воды. Что есть на Ралторре, кроме воды? - едко спрашивал Нетвицкий и сам же отвечал: - Совершенно верно, дерьмо, редкими кучками плавающее по поверхности воды. Занесли ж нас черти на эту мокрую планету! И то правда: одна вода, и местами - отдельные островки размером с четвертьдолларовую монету. Воистину Империя катится в пропасть - уж если террористы с политическими завихрениями начинают интересоваться даже этакими безрадостными мирами, добром мы не кончим, нет...
"Идеализм, видимо, есть некая составная человеческой психологии, подумал я, отбрасывая окурок. - Точнее говоря, романтический идеализм стремление к бездумному обожествлению некой идеи. Сколько раз уж это было в истории... и вот опять: все те же бредни о равенстве, братстве и вселенской справедливости, и опять же с бластером в руках, и опять же в эту справедливость строем и с песнями, и опять же все равные, а кто-то самый равный... равнее равных - черт, по-русски этак и не скажешь! Все-таки плохо преподают у нас историю цивилизации..."
Гуманитарий, сказал я себе, размеренно шевеля лыжами, военный интеллигент. "Королев, - сто раз говорил мне Детеринг, - не делай умное лицо, оно не подходит к цвету твоих сапог..."
Я выскользнул на опушку леса и замер, услышав подозрительный шорох. Справа от меня, метрах в пяти, возле дерева увлеченно целовались двое: небритый детина лет за двадцать пять и розовощекий мальчуган пятнадцати-шестнадцати лет, явно злоупотребляющий косметикой. Завидев меня, они оторвались друг от друга и уставились в мою сторону, причем полубородатый мужик смотрел угрожающе, а паренек - с дерзким вызовом уверенной в своих чарах красавицы.
"Наверное, из "Радуги", уроды, - подумал я и сплюнул, непроизвольно сжав пальцами рукояти палок, - из того мотеля на западном склоне".
По моей прическе идиоту было ясно, что я либо лендлорд, либо гангстер, либо военный, но уж никак не член их любвеобильного братства, поэтому они ждали; что я в смущении опущу голову и от греха подальше пошлепаю вниз, в свой "Грот". Я же не отвернулся, наоборот - я вызывающе взмахнул своей шикарной гривой, отбросив за плечи густые темные локоны и оперся на палки со снисходительной грацией колониального лорда, обремененного многочисленными территориями, любовницами и политическим весом почтенной фамилии. И, разумеется, привыкшего считать Метрополию общегалактической помойкой, а ее обитателей - ни на что не годными отбросами, живущими его, лендлорда, милостивыми подачками. Очень дорогой лыжный костюм, сами лыжи аристократической марках "Берг" и в особенности сверкавший на черной коже правой перчатки уникальный перстень стоимостью в мой оклад за десять лет службы, красноречиво свидетельствовали если не о принадлежности к одной из влиятельных колониальных семей, то о весьма тугом кошельке как минимум.
- Чего вылупился, ты, куча дерьма? - свирепо пробасил небритый. Валил бы отсюда, урод.
- Ну, тогда уж "милорд урод", мастер педик, - с надменной любезностью произнес я, - впрочем, продолжайте, господа! Вы меня порядком позабавили, благодарю вас.
С этими словами я вытащил из наружного кармана давно валявшуюся там долларовую монету и, изящно изогнувшись, швырнул ее им под ноги. После чего поправил очки и неспешно двинулся по пологому склону в сторону "Грота". Свирепый мужчина не решился броситься за мной - если молодого лорда не сопровождает охрана, значит, он скорее всего боевой офицер и связываться с ним - себе дороже.
Н-да, подумал я, вспомнив слова генерала Мосли: "В Империи отклонение от нормы стало не просто нормой, а достоинством". С ума сойти, какие-то голубки осмеливаются хамить лендлорду! Что с того, что я таковым не являюсь - выгляжу-то я не хуже, а в Империи социальный статус покупается преимущественно за деньги.
Ну а социальный статус - это образ твоих взаимоотношений с внешним миром: либо кланяешься ты, либо кланяются тебе. Кланяются богатым, знатным, кланяются умным и доблестным, ибо ум и доблесть - лучшие гаранты грядущих богатства и знатности. Но нигде я не видел, чтобы кланялись тупым, трусливым и вульгарным. Наоборот, это их удел гнуть спину.
Как ни странно, но всего лишь пару лет назад до меня это не шибко доходило. В юности жестокая несправедливость скомкала мою карьеру, и довольно долго я жил, ненавидя весь белый свет, особенно "голубую" его часть. Я был классическим неудачником - ни семьи, ни каких-либо жизненных перспектив, я старался не думать о будущем и не вспоминать о том, что когда-то был лучшим кадетом выпускного курса и мне прочили блестящее продвижение по службе. Меня мало что интересовало, я был, наверное, единственным двадцатипятилетним лейтенантом и прекрасно понимал, что от жизни мне ждать нечего, ибо для выдвижения нужно как-то проявить себя, а кто ж доверит что-нибудь серьезное уроду, который получил разгромнейшую характеристику с первого же места службы? Я мог бы добиться успеха в колониальных войсках, но меня мариновали на идиотской заштатной должности в столице. Я мог бы попытать счастья в колониях и в ином качестве - в конце концов, полученное образование сделало меня специалистом в целом ряде областей, - но, будучи офицером до мозга костей, не допускал и мысли о расставании с черным мундиром и золотыми погонами. Их блеск манил меня с рождения, и я дорого заплатил за них. Тот день, когда я поцеловал перед строем новенький офицерский меч, стал самым счастливым днем моей жизни.
Но, как выяснилось, меч не принес мне счастья. После позорного (как мне тогда казалось) выдворения с Рогнара я жил как в тумане. Я, имеющий право носить короткий офицерский клинок, представлялся незнакомым девушкам то телевизионщиком, то рекламным агентом, то вообще лавочником. А потом все изменилось.
Да, в "Гроте" меня знают как молодого преуспевающего совладельца малоизвестной (несуществующей то бишь) транспортной конторы, пробившего дорогу своим умом. Но сегодня я отнюдь не стыжусь своих погон флаг-майора. Я, имеющий право носить меч, втайне мечтаю о шпаге лендлорда!
Два года назад все переменилось менее чем за месяц... Я снова попал на Рогнар и вскоре вернулся оттуда в чине капитана, причем не просто капитана - эка невидаль, - а "человека со связями", да с какими! Я моментально лишился прежней должности, зато вместо нее получил роскошный новый кабинет. Из мелкого и невзрачного ксенолога-аналитика я превратился в таинственного "находящегося в распоряжении". Судьба сделала боевой разворот: словно из рога изобилия посыпались вдруг на меня банковские билеты, в просторечии именуемые бабками... За пару не шибко тяжелых ранений я получил, как за два инвалидных. Левый карман кителя украсил Рыцарский крест с соответствующей прибавкой к жалованью и хоть и малоупотребляемым, но тешащим самолюбие титулом "кавалер". Это была, так сказать, официальная часть торжества (хотя еще на Рогнаре я смекнул, что операции, в которой я задействован, как раз официально-то и не существует) - но на все воля Божья...
А неофициально я получил симпатичную кредитку с логотипом одного крупного колониального банка и энным количеством нулей на индикаторе. Там были одни нули - но, хо-хо, я отлично понимал, что единичку просто не видит глаз непосвященного... единичку в левом разряде.
Рогнар, Рогнар... как много ты мне дал, и - о Боже! - как же много ты отнял. Иногда я часами смотрю на платиновый перстень с редким камнем, что украшает мой безымянный палец... он так здорово контрастируете тончайшей черной кожей моей правой перчатки. Этот перстень я снял с мертвой руки рыжеволосой девушки Тин, которая навсегда осталась на Рогнаре, вмурованная в гранит далеко выступающей в море скалы... а море там бушует круглый год, и шум его седых валов - поминальная песнь. Ложем Тин стал холодный камень, покрывалом - шитый золотом имперский стяг. Памятью о ней, вечной болью, тоской моей, летящей среди звезд в холодной бездне равнодушного неба, стал этот перстень.
А когда-то, давным-давно, юный лейтенант повстречал другую девушку малютку Рене, свою первую настоящую любовь, бесконечно сладкую и невыносимо горькую одновременно... Безжалостный ветер Рогнара унес их обеих. Их давно нет, но я слышу их голоса, их голосами разговаривают со мной звезды одинокими и холодными моими ночами. Во мне звучат их голоса... голос Рене, такой юной, такой сильной и слабой одновременно, молящей о любви и просящей защиты... голос Тин, чуть хрипловатый шепот, голос задорной рыжеволосой аристократки, мужественной, терпеливой и нежной, готовой умереть за меня в любую минуту.
Я не смог сберечь вас, милые мои женщины, простите меня. Обе вы умерли нелепо и случайно. Видно, на роду мне написано платить за все максимальную цену - хочу я того или нет. А может, я просто рыбешка, бьющаяся в сетях многомудрых богинь судьбы, - кто знает?
Но цены высшей, нежели та, что была уплачена мной, я дать просто не мог...
Я прошел мимо пустого в этот час подъемника, отщелкнул замки на лыжных ботинках и остановился на ступенях мраморной лестницы, ведущей ко входу в "Грот". Солнце клонилось к западу, окрасив снег в немыслимо красивый голубоватый цвет, но, хотя воздух был спокоен и по-зимнему прозрачен, я не поручился бы, что ночью не случится быть метели: здесь, в горах, погода порой меняется совершенно неожиданно.
