Рэй Бредбери
Высшее из блаженств
Двое мужчин сидели бок о бок, покачиваясь в такт поезду, который прокладывал себе путь сквозь холодные декабрьские сумерки. Когда позади осталось уже полпути, старший тихо пробормотал:
"Идиот, идиот!"
– Что? – младший оторвался от "Таймс".
Старший мрачно показал на дверь:
– Видели, как он сейчас бросился за той, от которой "шанелью" пахнет?
– За той? – спросил младший с таким видом, словно не мог решить, радоваться ему или огорчаться. – Я и сам за ней как-то выскочил.
Старший фыркнул и закрыл глаза.
– Я тоже… пять лет назад.
Младший не поверил – неужели и он тоже?
– И когда дошли до края платформы, произошло то же самое?
– Может быть. Так что же именно?
– Ну, пошел я за ней, а когда почти нагнал, на станцию является муж с целым выводком детей! Бах! Дверца машины захлопнулась. Когда она уезжала, то улыбнулась – ну прямо чеширский кот! До следующего поезда было полчаса, и я промерз до костей. Хороший был урок, ей-богу!
– Никакой это не урок, – холодно ответил старший. – Козлы мы все – вы, я и эти глупые мальчишки, дергаемся, как подопытные лягушки, словно нам и вправду невтерпеж.
– Мой дедушка однажды сказал: "Похоть и блуд нас по жизни ведут".
– Мудрый был человек. Ну, а о ней-то что вы скажете?
– О той? Любит покрасоваться. У нее, наверное, печенка лучше работает, если знает, что, стоит ей разок-другой состроить глазки, и весь поезд ее. Это для нее высшее из блаженств, вам не кажется? Муж, дети, прекрасно "упакована", а тут еще пять раз в неделю все от нее балдеют – и при этом все вполне невинно. А по правде говоря, и смотреть-то особенно не на что. Просто духи хороши.
– Да бросьте, – ответил старший, – не в этом дело. Все гораздо проще: она женщина. Все женщины – женщины, а все мужчины – грязные козлы. И если этого не понять, то всю жизнь можно мыслить гениталиями и успокоиться, только когда тебе под семьдесят. А поймешь, так и угомонишься, даже если будет соблазн – и бровью не поведешь. Те, кто эту истину усвоил, держатся. Спроси кого-нибудь: "Ты счастлив?" – и он сразу решит, что ты спрашиваешь, хорошо ли ему в постели. Насытиться – вот самая заветная мечта мужчин со времен Адама, но я лично видел лишь одного, кто действительно познал, как вы выразились, высшее из блаженств.
– Да ну? – удивился младший, и глаза его заблестели. – Интересно.
– Время, надеюсь, у нас еще есть. Так вот, жен и подружек у этого счастливейшего барана хоть пруд пруди, а он – самое беззаботное существо на всем белом свете. Никаких сомнений, угрызений совести, бессонных ночей, самобичевания.
– Не может быть, – закричал младший. – Разве можно каждый день лакомиться пирожными и при этом их даже не переваривать?
– И тем не менее он так делал, делает и будет делать. Ни потрясений, ни следов морской болезни после ночных качек – ничего. Удачливый бизнесмен. Квартира в Нью-Йорке, на лучшей улице, не слишком шумной, плюс клочок земли в Бакском округе – прекрасное место с речушкой, – там он и пасет своих козочек, счастливый фермер. Мы познакомились в прошлом году – он только что женился. За обедом его женушка была бесподобна – белые ручки, сочные губки, прямо чернозем, только и снимай урожай. Полный рог меда, свежие фрукты всю зиму – такой она казалась не только мне, но и мужу: он ее мимоходом пощипывал. В полночь я собрался уходить и неожиданно поймал себя на том, что уже поднял руку, чтобы похлопать ее по бокам, словно породистую кобылицу. А когда спускался в лифте, то почувствовал себя как выжатый лимон и вдруг загоготал.
– Как вы хорошо рассказываете, – вставил младший, тяжело вздохнув.
– На работе рекламу сочиняю, – ответил старший. – Но продолжу. Следующий раз встречаю я Смита – давайте называть его Смитом – недели две спустя по чистой случайности: один приятель пригласил меня в Бакс на вечеринку, и оказалось, что она у Смита. Когда мы вошли, рядом с ним, в центре гостиной, стояла смуглая красавица-итальянка, этакая рыжевато-коричневатая пантера, одетая в цвета всех оттенков и тонов буйной спелой осени, и прямо светилась. За болтовней я не расслышал ее имени. А позже увидел, как Смит сдавил ее в объятиях, словно большую спелую гроздь сочного октябрьского винограда. Экая скотина, подумал я. Счастливая скотина. Жена в городе, любовница за городом. Топчет такие ягоды – и все ему нипочем. Счастливчик. Нет, решил я, хватит с меня праздников виноделия. И незаметно выскочил за дверь.
– Не могу больше, – сказал младший и попытался поднять окно.
– Не перебивайте, – буркнул старший. – На чем я остановился?
– Как он топтал виноград.
– Ах да. Ну, а когда пир закончился, я все-таки вспомнил, как звали прекрасную итальянку. Ее звали миссис Смит.
– Он что, еще раз женился?
– Вряд ли, не успел бы. Озадаченный, я принялся соображать. Должно быть, у него два круга друзей: одни знают его жену в городе, другие – любовницу, ее он тоже называет женой. Иного объяснения я не находил, слишком умен Смит, чтобы слыть двоеженцем. И все же есть здесь какая-то загадка.
– Дальше, дальше, – с нетерпением перебил младший.
– В тот же вечер Смит в превосходном настроении подвез меня до станции. По дороге он спросил:
– Ну, что вы думаете о моих женах?
– Женах – во множественном числе? – в свою очередь спросил я.
– Да, черт возьми, во множественном, – ответил он. – За последние три года у меня их было аж двадцать – причем каждая следующая лучше предыдущей. Двадцать, посчитайте, двадцать! Вот. – Мы уже подъехали к станции, и он достал маленький, но пухлый фотоальбом, протянул его мне, посмотрел в глаза и засмеялся. – Да нет, я не Синяя Борода, и нет у меня подвала, набитого старыми театральными сундуками, в которых покоятся мои былые супруги. Посмотрите!
Я листал альбом, страницы мелькали передо мной, словно кинокадры. Блондинки, брюнетки, рыжие, обыкновенные, экзотические, предельно высокомерные и столь же кроткие – все они улыбались или, напротив, хмурились. Сначала я совсем обалдел, а потом стал вглядываться: в каждой из них было что-то ужасно знакомое.
– Смит, – сказал я, – ведь нужно быть очень богатым, чтобы содержать всех этих жен.
– Богатым? Да нет же. Посмотрите внимательнее.
Я еще раз перелистал альбом и глубоко вздохнул. Все стало понятно.
– Есть миссис Смит, красавица-итальянка, я ее сегодня видел, она – подлинная и единственная миссис Смит, – сказал я. – Но, с другой стороны, женщина, с которой я общался в Нью-Йорке две недели тому назад, тоже подлинная и единственная миссис Смит. Отсюда я делаю вывод, что это одно и то же лицо.
– Верно! – закричал Смит, гордый моей проницательностью.
– И все-таки быть этого не может! – выпалил я.
– Может, – оживившись, начал объяснять он. – Моя жена – удивительная женщина. Когда мы познакомились, она была одной из лучших актрис на Бродвее. Но я страшный эгоист и поставил ей условие: либо она бросит сцену, либо мы расстаемся. Нашла коса на камень, но страсть перевесила: она сделала театру ручкой и села в мое купе. Первые шесть месяцев нашего брака земля не только двигалась – она сотрясалась. Но все же было ясно, что рано или поздно такой негодяй, как я, начнет поглядывать и на других, а другие, словно чудесные маятники, раскачивались неподалеку. Жена видела, как я на них взирал, и как раз в это время театр снова обрел над ней власть. Я застал ее однажды всю в слезах за чтением рецензий из "Нью-Йорк тайме". Это конец! Разве могут существовать рядом не находящая сцены актриса и петух, плотоядно взирающий на несушек?
– Однажды вечером, – продолжал Смит, – я открыл окно, чтобы проводить взглядом уплывавшую вдаль пышнотелую Мелбу – сквозняк закружил по комнате старую театральную программку, жена ее подхватила. И эти два маленьких события словно вдохнули жизнь в наши отношения. Она вдруг схватила меня за руку:
– Актриса я или не актриса?
– Да.
– Ну что ж, тогда хорошо.
– Она сказала, чтобы я дал ей ровно сутки и в это время не появлялся – что-то, видно, задумала. Когда на следующий день в грустный час – так называют сумерки французы – я вернулся домой, жены не было. А ко мне тянула руки смуглая итальянка.
– Я подруга вашей жены, – сказала она и набросилась на меня, принялась кусать за уши, бить под ребра. Я пытался ее остановить, но вдруг, заподозрив неладное, заорал:
– Какая подруга, это же ты! – И мы оба от смеха повалились на пол. Это была моя жена, но с другой косметикой, другой прической, другой манерой держаться.
– Моя актриса! – сказал я.
– Твоя актриса! – засмеялась она в ответ. – Милый, кем ты скажешь, тем я и стану. Кармен? Хорошо, я буду Кармен. Брюнхильдой? Почему бы нет? Выучу роль, войду в нее, а когда тебе надоест, сыграю еще кого-нибудь. Я начала посещать танцкласс – скоро научусь сидеть, стоять и ходить тысячью различных способов. Занимаюсь сценической речью и учусь на курсах Берлица. И еще хожу на дзюдо в клуб "Ямадзуки".
– Господи, – вскричал я, – это еще зачем?
– А вот зачем, – и бросила меня вверх ногами в постель.
– Итак, – сказал Смит, – с того дня я зажил десятком жизней. Бесконечной чередой, словно в восхитительном фантастическом спектакле, проходили передо мной женщины всех мастей, размеров, темпераментов. Обретя для себя настоящую сцену – нашу гостиную – и меня в качестве зрителя, жена осуществила наконец свое желание стать величайшей на свете актрисой. Слишком мала аудитория? Вовсе нет! Ведь мои пристрастия без конца меняются, и я рад любой ее новой роли. Моя натура ловца прекрасно гармонирует с широтой ее таланта перевоплощения. Видите, меня заарканили, а я чувствую себя свободным, потому что, любя ее, люблю весь мир. Это и есть высшее из блаженств, друг мой, действительно высшее из блаженств!
Наступило молчание.
Поезд продолжал громыхать по рельсам в уже сгустившихся зимних сумерках.
