Лев Николаевич Гумилев
Биосфера и импульсы сознания
География издавна включала в сферу своего изучения взаимоотношения людей с природной средой, и каждая эпоха, начиная с античности, давала посильные объяснения разнообразию ландшафтов как девственных, так и преобразованных человеком. В XX в. эта проблема приобрела еще большую актуальность в связи с необходимостью охраны природы. Поэтому вопрос о механизме взаимодействия социосферы и техносферы с природной средой оказался особенно важным[1].
Но что же такое сам этнос? Это тот или иной коллектив людей (динамическая система), противопоставляющий себя всем прочим аналогичным коллективам («мы» и «не мы»), имеющий свою особую внутреннюю структуру и оригинальный стереотип поведения; то и другое подвижно, т.е. является одной из фаз этногенеза, процесса возникновения и исчезновения этнических систем в историческом времени. «Историю... можно разделить на историю природы и историю людей, – писал К. Маркс. – Однако обе эти стороны неразрывно связаны; до тех пор пока существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга»[2]. Именно этносы являются феноменами, в коих осуществляется взаимодействие природной среды с производственной деятельностью, со всей материальной и духовной культурой людей. Подчеркнем, что было бы неверно называть этнос популяцией (которая представляет собой скопление особей одного вида в одном регионе), так как без социальной структуры, уровня техники и культурной традиции этнос существовать не может. А эти обязательные условия существования отграничивают этносы друг от друга. Так, две популяции в одном ареале сливаются воедино, а два этноса существуют веками, часто без столкновений, путем взаимоизоляции, достигаемой нормализацией брачных законов и обычаев. Итак, этнос – явление не биологическое и не социальное, а маргинальное, т.е. лежащее на границе социосферы и биосферы. Поэтому очевидно, что в процессе этногенеза соприсутствуют социальные и биологические компоненты, проявляющиеся в самой этнической истории. Задача лишь в том, чтобы установить характер этого взаимодействия.
Важную роль здесь, на наш взгляд, может сыграть предложенный нами ранее такой этногенный признак, как пассионарность – способность людей к повышенной активности, кроющийся в их психологии, но генерирующий антропогенные ландшафты, ставшие ныне объектом изучения географии. Пассионарность – это характерологическая доминанта, это непреоборимое внутреннее стремление (осознанное или чаще неосознанное) к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели, причем достижение этой цели, как правило, иллюзорной, представляется данному лицу ценнее даже собственной жизни. Пассионарность отдельного человека может сопрягаться с любыми способностями – высокими, средними, малыми; она не зависит от внешних воздействий или ландшафтных условий, являясь чертой конституции данного человека. Она не имеет отношения к этническим нормам, одинаково легко порождая подвиги и преступления, творчество и разрушения, благо и зло, исключая только равнодушие; и она не делает человека «героем», ведущим «толпу», ибо большинство пассионариев находится именно в составе «толпы», определяя ее потентность и степень активности на тот или иной момент. Пассионарность – это эффект энергии живого вещества биосферы, описанной В. И. Вернадским, проявляющийся в психике людей. Пассионарность не возникает от тех или иных ландшафтных условий. Она возникает как новый признак, т.е. при изменении генотипа. Это явление хорошо известно и называется мутацией. Устраняется пассионарность естественным отбором как всякий экстремальный признак. Это позволяет сопоставить, разумеется метафорически, процесс этногенеза с явлением сукцессии, когда после какой-либо катастрофы, например лесного пожара, происходит постепенное восстановление прежней растительности через ряд промежуточных форм. Так и здесь. Этнос возвращается к гомеостазу, оставив после себя памятники культуры. В последнем основное отличие этногенеза от натуральных сукцессий.
Попытки прямых сопоставлений географических условий и этнических феноменов делались неоднократно – от Сыма Цяня и Ибн Халдуна до Ф. Ратцеля и Э. Хантингтона. Однако только учения В. И. Вернадского о биосфере и системный подход Л. Берталанфи в интерпретации А. А. Малиновского удовлетворяют в известной мере современных исследователей.
Сделать это не так просто, так как приходится изучать все многообразие жизнедеятельности людей, не только их язык или культуру[3], но и способ общественного производства, потребления, формы повседневного общения и т.д.
Вряд ли можно изучать этнографию, скажем, эскимосов, ограничившись лишь грамматическими формами глагола или их представлениями о злобных духах моря и тундры и игнорируя их способ охоты на морского зверя. Вряд ли можно описать индусов, не упомянув, как они обрабатывают рисовые поля, зато подробно изложив теорию кармы и перевоплощения душ. Характер трудовых процессов, потребление, войны, создание государства или падение его – такие же объекты этнографического исследования, как свадебные обряды или ритуальные церемонии. А изучение народов на определенных стадиях их развития в процессе сравнения и противопоставления каждого из них соседям немыслимо без учета географической среды.
Естественно, географическая среда не определяет движения общественных явлений. Однако она оказывает существенное влияние на жизнь людей, ибо способствует замедлению или ускорению развития отдельных этнических общностей.
Во всех исторических процессах – от микрокосма (жизнь одной особи) до макрокосма (развитие человечества в целом) – общественная и природные формы движения материи соприсутствуют и взаимодействуют подчас столь причудливо, что иногда трудно уловить характер связи. Это особенно относится к мезокосму, в котором обнаруживается феномен, представляющий собой процесс становления этноса от момента возникновения до исчезновения или перехода в состояние гомеостаза, т.е. этногенез. Однако это не значит, что этнос – продукт случайного сочетания биогеографических и социальных факторов, поскольку этнос имеет в своей основе элементарную схему: подъем, расцвет, инерционную фазу и распад.
Этногенез можно рассматривать в разных ракурсах. Социально-политический аспект позволяет выделить фазы исторического становления, исторического существования и исторического упадка с последующим пережиточным или реликтовым прозябанием[4]. Аналогичное деление получается при исследовании воздействия этноса на окружающий его ландшафт[5] и при этнографическом изучении способов отсчета времени[6]. Выраженная графически (если отложить на абсциссе время), кривая этнического развития являла бы собой не плавную синусоиду или циклоиду, а неправильную кривую, резко поднимающуюся в начальных фазах до краткого перегиба. Затем идет длинный плавный спад, который прекращается, когда процесс либо естественно затухает, либо насильственно обрывается.
В географическом аспекте этнос в момент возникновения представляет собой группу сходных особей, которая приспособила определенный ландшафтный регион к своим потребностям и одновременно сама приспособилась к нему. Для поддержания достигнутого этноландшафтного равновесия необходимо, чтобы потомки повторяли деяния предков, хотя бы по отношению к окружающей их природе. В исторической науке это называется традицией. Ее можно рассматривать и в социальном аспекте как нечто застойное, консервативное, и в биологическом. Генетик М. Е. Лобашов, например, открыл это же явление у животных и назвал его «сигнальной наследственностью»[7].
Но момент рождения краток. Появившийся на свет коллектив должен немедленно сложиться в систему с разделением функций между членами, иначе его уничтожат соседи. Для самосохранения он быстро вырабатывает социальные институты, характер которых в каждом отдельном случае обусловлен обстоятельствами места (географическая и этнографическая среда) и времени (стадия развития человечества). Именно потребность в самоутверждении обеспечивает быстрый рост системы. Силы же для развития ее черпаются в повышенной активности, или пассионарности, популяции. Рост системы создает инерцию развития, медленно теряющуюся от сопротивления среды, вследствие чего нисходящая ветвь кривой значительно длиннее. Даже при снижении жизнедеятельности этноса ниже оптимума социальные институты продолжают существовать, иногда переживая создавший их этнос. Так, римское право прижилось в Западной Европе, хотя античный Рим и гордая Византия превратились в воспоминание.
Но если на абсциссе отложено время, то на ординате – та форма энергии, которая стимулирует процессы этногенеза, т.е. пассионарность. При этом надо помнить, что максимум пассионарности, равно как и минимум ее, отнюдь не благоприятствует процветанию жизни и культуры. Пассионарный «перегрев» ведет к жестоким кровопролитиям как внутри этнической или суперэтнической системы, так и на границах ее, в регионах контактов одних народов с другими, часто при полной инертности и вялости массы населения. Когда уровень пассионарности приближается к нулю, теряется сопротивляемость окружению, этническому и природному, что всегда является кратчайшим путем к гибели. Пассионарность присутствует во всех этногенетических процессах, и это создает возможность этнологических сопоставлений в глобальном масштабе.
Такая непривычная для нас кривая проявления пассионарности, равно не похожая ни на линию прогресса производительных сил – экспоненту, ни на повторяющуюся циклоидную кривую биологического развития, видимо, получается в результате инерции, возникающей время от времени вследствие «толчков» – мутаций, вернее микромутаций, отражающихся на стереотипе поведения, но не влияющих на генотип.
