Даниил Андреев

У демонов возмездия

Поэма

1

Тускнел мой взор… власа редели… Но путь был четок, хоть не нов: Он вел меня в Наркомвнуделе По твердой лестнице чинов. — Ваш дух был строг, а руки — чисты, Нарком промолвил, мне вруча Значок Почетного Чекиста В футляре, блестком как парча. Я бодро поднимался лифтом В этаж «Особо важных дел», С врагами сух был и глумлив там, Иль чертом в душу к ним глядел. Фамилия… знакомый звук вам К чему теперь?.. Но в годы те С партийной четкостью, по буквам, Ее писал я на листе. Из них любой — путевкой смерти Или путевкой в лагерь был, Но я так верил, — и, поверьте, Вливал в работу честный пыл. Я стал размеренной машиной И гнал сомненья. Довод прост: Ведь — шутка ль? — сам непогрешимый Нам доверяет этот пост. К тому ж работа мне дарила Порой конфетку: в этот час Я невозбранно, как горилла, Мог бить подследственных меж глаз; Тех, кто вчера кичился рангом, Упрятать в каменный мешок, Хлестать по телу гибким шлангом Иль просто взглядом вызвать шок. Ценя и отдых, я в футболе Весь шик ударов понимал, И сын мой был в кремлевской школе Весьма «продвинут», хоть и мал. Я ждал — и сердце замирало, Что буду завтра, как герой, Блистать лампасом генерала, А после — маршальской звездой.

…Утяжеляя злодеяниями эфирную ткань собственного существа, этим он обрекает себя катастрофическому срыву в глубь миров, как только прекратится существование физического тела, позволявшего удерживаться на поверхности.

2

Списывать душу за душами «в нети» Это был мой Долг. Я то молчал, то рычал в кабинете, Как матерОй Волк. «Пом» говорил, подытожив таблицей Груду бумаг, Что Явных врагов арестовано тридцать, А просто так Сто. …Чем-то острее когтей леопарда Стиснулась грудь Вдруг. Молния мысли — «Инфаркт миокарда!!» Канула в муть Мук. Дальше — провал. Мимолетные кадры: Алый венок… Гроб… Пышная речь… Министерские кадры… Множества ног Топ, Траурный марш, — и в отчаяньи, злобе, Ярость кругом Лья, Еду куда-то на собственном гробе, Точно верхом, Я. Мглистый, туманный, разутый, раздетый, Я среди дня Дрог… Хоть бы один из процессии этой Видеть меня Смог!.. Помнится острый озноб от догадок: — Умер!.. погиб!.. Влип!.. И самому мне был тошен и гадок Собственный мой Всхлип.

…В первые часы посмертия он теряет всякий ориентир. Уясняется, что, веруя прежде в смертность души, он убаюкивал самого себя.

3

Не знаю где, за часом час, Я падал в ночь свою начальную… Себя я помню в первый раз Заброшенным в толпу печальную. Казалось, тут я жил века Под этой неподвижной сферою… Свет был щемящим, как тоска, И серый свод, и море серое. Тут море делало дугу, Всегда свинцово, неколышимо, И на бесцветном берегу Сновали в мусоре, как мыши, мы. Откос покатый с трех сторон Наш котлован замкнул барьерами, Чтоб серым был наш труд и сон, И даже звезды мнились серыми. Невидимый — он был могуч Размеренно, с бесстрастной силою, Швырял нам с этих скользких круч Работу нудную и хилую. Матрацы рваные, тряпье, Опорки, лифчики подержанные Скользили плавно к нам в жилье, Упругим воздухом поддержанные. Являлись с быстротою пуль В аду разбиты, на небе ли Бутылки, склянки, ржа кастрюль, Осколки ваз, обломки мебели. Порой пять-шесть гигантских морд Из-за откоса к нам заглядывали: Торчали уши… взгляд был тверд… И мы, на цыпочках, отпрядывали. Мы терли, драяли, скребли, И вся душа была в пыли моя, И время реяло в пыли, На дни и ночи не делимое. Лет нескончаемых черед Был схож с тупо-гудящим примусом; И этот блеклый, точно лед, Промозглый мир мы звали Скривнусом. Порой я узнавал в чертах Размытый облик прежде встреченных, Изведавших великий страх, Машиной кары искалеченных. Я видел люд моей земли Тех, что росли так звонко, молодо, И в ямы смрадные легли От истязаний, вшей и голода. Но здесь, в провалах бытия, Мы все трудились, обезличены, Забыв о счетах, — и друзья, И жертвы сталинской опричнины. Все стало мутно… Я забыл, Как жил в Москве, учился в Орше я… Взвыть? Шевелить бунтарский пыл? Но бунтаря ждало бы горшее. А так — жить можно… И живут… Уж четверть Скривнуса освоили… На зуд похожий, нудный труд Зовется муками такое ли?!

…В Скривнусе он чувствует подлинное лицо обезбоженного мира. Сознание души озаряется мыслью: стоило ли громоздить горы жертв — ради этого?

4

Но иногда… (я помню один Час среди этих ровных годин) В нас поднимался утробный страх: Будто в кромешных, смежных мирах Срок наступал, чтобы враг наш мог Нас залучить в подземный чертог. С этого часа, нашей тюрьмы Не проклиная более, мы Робко теснились на берегу, Дать не умея отпор врагу. Море, как прежде, блюло покой. Только над цинковой гладью морской В тучах холодных вспыхивал знак: Нет, не комета, не зодиак Знак инструментов неведомых вис То — остриями кверху, то вниз. Это — просвечивал мир другой В слой наш — пылающею дугой. И появлялось тихим пятном Нечто, пугающее, как гром, К нам устремляя скользящий бег: Черный, без окон, черный ковчег. В панике мы бросались в барак… Но подошедший к берегу враг Молча умел магнитами глаз Выцарапать из убежища нас. И, кому пробил час роковой, Крались с опущенною головой Кроликами в змеиную пасть: В десятиярусный трюм упасть. А он уже мчал нас — плавучий гроб Глубже Америк, глубже Европ.