Даниил Андреев

Голоса веков

(1906–1959)

Палестинская мелодия

Гладит предутренний ветер вечно-священные камни. Над Галилеею грустной руки воздел муэдзин. Лижет бесшумное время прах Вифлеема и Канны, И с минаретов вечерних слышно: Алла-иль-Алла. Розовым встанут миражем храмы и рощи Дамаска, Жены под светлой чадрою нижут сапфир и опал. Лишь набегающий ветер, волн благосклонная ласка… Смолкли призывные трубы Ангела, Льва и Орла. Но, как и прежде, задумчивы те же рыбацкие мрежи, Дремлют гроба крестоносцев, миррой и кедром дыша, И разноликие толпы молятся снова и снова, К плитам Господнего Гроба с моря и суши спеша.

1930-е

Серебряная ночь пророка

Над белоснежною Меккою гибкой планеты хвост, Дух песков накалённых и острых могучих звёзд. Звёзды вонзают в душу тысячи звонких жал…. Благоговейный трепет сердце пророка сжал. Слышится ближе, ближе шум непомерных крыл: Конь с человеческим ликом россыпи неба скрыл; Грива — белыми волнами, сам он — словно туман; Имя коню — Молния, эль-Бохран. Мчит пророка на север десятикрылый гонец, Хлещет сирийский ветер, душит, и наконец, Весь запылён пустынею, сполохами палим, Сходит ночной наездник в спящий Иерусалим. В уединённом храме ждут Моисей и Христос, Вместе молятся трое до предрассветных рос. И в выси, откуда Солнце чуть видимо, как роса, Конь ездока возносит на Первые Небеса. Иерархии гигантские ширятся впереди: Между очами ангела — тысяча дней пути… Но на последнее Небо глагол непреклонный звал: Скрывают лицо Аллаха семьдесят покрывал, И за покрывалами — голос, как ста водопадов шум, Как опоясанный громом и молниями самум: — Восстань и гряди, избранник, вдоль всех городов и стран, Провозглашай народам Мой истинный Аль-Коран! Головокруженье… омут… отпрянувшие Небеса, Звёзды, летящие вверх… Гаснущие голоса… Толща холодных туч… Старый кирпич стен… Ещё не остывшее ложе и плоти свинцовый плен. По-прежнему бдит над Меккой белой кометы хвост, Дух песков остывающих и острых могучих звёзд.

1933

Титурель

1 — Кто ты, мальчик? куда?.. Твои волосы Нежней королевского золота, Тебе пажом надо стать… Отчего ты один? Где мать? — Титурэль мое имя. Я вышел, Когда рассказал мне дед О песне: он сам её слышал И прекраснее в мире нет. Ту песню ангелы пели В Сальватэрре, земле святой… Нет на свете другой мне цели, Как дорога к стране той. — Ты ошибся, дитя. Туда Надо плыть по многим морям. Попадают даже суда То к пиратам, то к дикарям; А когда каравелла в шторм На подводной рухнет скале Яйца чаек, единственный корм, Испечёшь ты в тёплой золе. Но нечего будет пить, И когда оборвётся нить, Ты обрадуешься концу. Возвращайся ж, дитя, к отцу. Меняются годы, несутся года и года, Мужает упорство, духовная крепнет страда, И встречные птицы с небесным лучом на крыле Всё дальше и дальше манят его в путь по земле. 2 — Кто ты, юноша? и куда? Благородна твоя стать, Твои тонкие руки не знают труда, Тебе надо рыцарем стать! — Мне не надо быть рыцарем. В рубище сером, Как Спаситель ходил по земле, Я достигну скорей Сальватэрры В этом мире, лежащем во зле. — В Сальватэрру путь долог и крут. Далека твоя цель ю не дойти! Византийцы в рабы продадут, Сарацины убьют по пути. — Но не знаю другой я цели; Невозможен мне путь иной. Помолись о рабе Титурэле, О дороге его земной. Меняются страны, несутся года и года, Встают из-за моря империи и города, И плачутся ветры, и волны бушуют во мгле О пламенном хоре, которого нет на земле. 3 — Без оружия?! Путник, зачем Ты бредешь в эту степь один? Азра пала, пал Вифлеем, По пятам спешит Саладин! — Но к неверным проникну легче я Без оружия и щита. Да будут щитом мне вера моя, Смирение и нищета. — Э, мы тоже верили прежде, Пока от бед и утрат Нас хранило, подобно надежде, Имя Конрада Монферрат. Но погиб он — и пламень веры Победы нам не стяжал: Оттеснены тамплиеры, И Тевтонский орден — бежал. Меняется время, несутся года и года, Нигде нет покоя, нигде, никогда, никогда И чайки, и бури, и кедры на кажлой скале Тоскуют о хоре, которого нет на земле. 4 — Мир тебе, страник Аллаха! Гостем быть удостой, Стопы от жаркого праха Под кровом шатра омой. Ты стар, голова в сединах, Но вижу твой дух — в огне. Когда до святой Медины Дойдешь — помолись обо мне. — Брат! Не святыня Каабы, Не царственный город Ислама Не мудрость ученых арабов, Не светоч Христова Храма Иная жжет меня рана, И жажда неутолима Ни пенной струей Иордана, Ни солнцем Иерусалима. Уж силы мои догорели, Но слава нищей судьбе… Молись о рабе Титурэле, Как я молюсь о тебе. В песках Сальватэрры влачатся года и года, Барханы песчаные за чередой череда, И лишь умирая, во всепоглощающей мгле, Услушит он голос, которого ждал на земле. Прострут ему ангелы дивную Кровь в Хрустале Причастье и радость для мира, лежашего в зле, Чтоб в горних высотах, молчаньем и тайной объят, Хранил ее вечно незыблемый град Монсальват. И будут сходить от обители по ледникам Народоводители к новым и новым векам, Пока на земле хоть один еще есть пилигрим, Духовную жаждой, как пламенем смертным, палим.

1934

* * * Мне радостно обнять чеканкой строк, Как влагу жизни — кубком пира, Единство цели, множество дорог В живом многообразье мира. И я люблю — в передрассветный миг Чистейшую, простую негу: Поднять глаза от этих мудрых книг К горящему звездами небу. Как радостно вот эту весть вдохнуть — Что по мерцающему своду Неповторимый уготован путь Звезде, — цветку, — душе, — народу.

1935

Восход души

* * * Бор, крыши, скалы, — в морозном дыме. Финляндской стужей хрустит зима. На льду залива, в крутом изломе, Белеет зябнущих яхт корма. А в Ваммельсуу, в огромном доме, Сукно вишнёвых портьер и тьма. Вот кончен ужин. Сквозь дверь налево Слуга уносит звон длинных блюд. В широких окнах большой столовой — Закат в полнеба, как Страшный суд. Под ним становится снег багровым И красный иней леса несут.