Биргер Алексей

Тайна машины Штирлица (Седой и 'Три ботфорта' - 3)

АЛЕКСЕЙ БИРГЕР

ТАЙНА МАШИНЫ ШТИРЛИЦА

(ТРЕТЬЯ ПОВЕСТЬ ЦИКЛА "СЕДОЙ И ТРИ БОТФОРТА")

ПРОЛОГ

Привет тем, кто со мной знаком, это опять я, Борис Болдин (уже тринадцати лет, а не двенадцати, а Ваньке, моему братцу, недавно десять стукнуло), взялся записать одну историю, которая, мне кажется, и вас захватит так же, как захватила меня.

Итак, с чего начать?

Наверно, с того, как мы эту историю узнали, и почему. В общем, начну с самого начала, хоть, по сути оно и не начало а, скорее, конец.

Не помню, по какой программе, но поздней осенью мы сидели и смотрели в очередной - в тысячный, наверно - раз "Семнадцать мгновений весны". Повторяю, осень была самая что ни на есть поздняя, когда первый лед начинает устанавливаться, и мы сидим дома, потому что на период ледостава, так же, как на период ледохода, перестает ходить паромчик, соединяющий наш остров с Городом, и, соответственно, со школой, в которой мы учимся, я и мой младший брат Ванька. Местные жители чаще всего называют этот пароходик, исполняющий роль парома, "трамвайчиком", так уж повелось. Но это, в общем-то, неважно, а важно то, что деревья стояли голыми, и земля почти всюду была бурой, кроме тех мест, где густыми коврами растут клюква и брусника, с их вечнозелеными глянцевыми листьями, и где долгий мох растет. Да, представьте себе, все бурое и голое, но при этом - с золотым отливом, потому что опавшие золотые листья лежат повсюду, и ветер завывает, и небо низкое и темное, и вода - особого стального оттенка, который казался бы совсем хмурым, если бы не золотые прожилки, вплетенные в сталь. Как ветер рябь поднимет - так эти золотые прожилки и начинают просвечивать. Многим такая погода не нравится, и кажется совсем унылой, но мы, честно говоря, её любим, и гулять по предзимним лесам - одно удовольствие, особенно когда Топа - наш "кавказец", огромный добродушный волкодав - носится кругами и даже лает от радости: он, в своей мохнатой шубе, всегда рад прохладе. Отец посмеивается, что мы с Ванькой любим эту пору года как Пушкин, который написал "Дни поздней осени бранят обыкновенно, Но мне она мила, читатель дорогой..." Что ж, мы не против. А Пушкин лучше нас объяснил, почему поздняя осень так хороша. Хотя нам, признаться, все нравится, лето, весна и зима тоже.

Отец - как мне раз за разом приходится объяснять в моих историях начальник крупнейшего заповедника на северо-западе России, в краю озер, входящих в систему Волго-Балта. Остров Соленый Скит, на котором мы живем, протянулся между Городом и южной оконечностью заповедника, поэтому и до школы рукой подать, и у отца его хозяйство под боком. Конечно, в пору нестойкого льда, где-то с неделю весной и осенью, с острова не очень вылезешь, но нам так больше нравится. Когда начался нынешний ледостав, отец решил переждать его дома, а не в охотничьем комплексе заповедника. Устроить себе нечто вроде недельного отпуска, а заодно привести в порядок "бумажные" материалы - результаты многолетних исследований дикой жизни, которых накопилась просто тьма-тьмущая и которые нуждались в обработке и систематизации. Вот отец с мамой (мама - тоже биолог, она, как и отец, закончила биофак) и торчали целыми днями в отцовском кабинете, разгребая архивы и перенося все ценные данные в недавно появившийся у нашей семьи компьютер. А мы с Ванькой то гуляли, то носились по комнатам нашего огромного дома, играя в разные игры, то читали, то смотрели телевизор. Неделя дополнительных каникул - это блеск.

На третьей или четвертой серии "Семнадцати мгновений весны" и отец присоединился к нам, а потом и мама. Как потом сознался отец, он вышел к нам в гостиную, чтобы приказать: "Борька, Ванька, убавьте звук!.." Да так, только раскрыв рот, и присел в свободное кресло. Шла как раз одна из сцен, где Мюллер смеялся своим особым смехом, вот этим "хе-хе-хе", одновременно и очень вкрадчивым и очень отчетливым, а Штирлиц опять был "на грани провала". Мама выглянула выяснить, куда отец девался - и тоже осталась. Так что последующие серии, в следующие дни, мы смотрели все вместе, и родители к началу серии прерывали работу, и мама ещё подгадывала так, чтобы как раз к началу серии накрыть ужин не на кухне, как обычно, а в гостиной, на журнальном столике перед телевизором.

Отец посмеивался и покачивал головой:

- Да, фильм... Вроде, в двухтысячный раз его смотришь - а оторваться не можешь, и переживаешь, как впервые, хотя, вроде, каждую сцену способен процитировать наизусть и мысленно воспроизвести с закрытыми глазами. А когда он только вышел...

- Тогда, наверно, это вообще была сенсация, - заметила мама. Мама помладше отца, поэтому не застала какие-то времена и какие-то события.

- Не то слово! - живо отозвался отец. - Я помню... - он примолк, следя за очередным поворотом сюжета, после которого - на самом остром моменте серия оборвалась и зазвучала музыка концовки, и только после этого продолжил. - Я помню, как жизнь вымирала все тринадцать вечеров, когда фильм шел впервые. Это было... Да, это было в семьдесят третьем году, во второй половине лета. То есть, мне так помнится, что во второй половине лета - а может, это было в июне?.. - отец нахмурился. - У нас ещё вышла собственная история, связанная с этим фильмом...

"У нас" - это, надо понимать, отец имел в виду себя и своих ближайших друзей, Димку Батюшкова и Юрку Богатикова. Они все жили в одном из старых заводских районов Москвы, приблизительно посередине между Крутицкой набережной и Госпитальным Валом, и это отдельная история, как московский мальчик, а потом московский студент Ленька Болдин, стал главой заповедника Леонидом Семеновичем Болдиным, почти коренным жителем наших северных мест, и не здесь эту историю рассказывать. Главное - с ним и его друзьями вечно случалось что-то чудесное, невероятное, раза два им пришлось распутывать такие детективные истории, что просто ахнешь - я записал эти истории, и они вышли книжками под названиями "Нож великого летчика" и "Чеки серии 'Д'" - и мы с Ванькой обожали повести отца о его детстве.

- А что там было? - сразу пристали мы. - Опять передряга, в которую попали "Три Ботфорта"?

Поскольку фамилии всех трех друзей начинались на букву "Б", они долго думали, как бы это обыграть, и, в конце концов, назвали себя "Три Ботфорта", чуть не весь словарь на букву "Б" пролистав в поисках самого красивого слова.

- Да уж... - ухмыльнулся отец. - Не без того.

- И Седой там был? - жадно спросил Ванька.

Седой - это вообще почти сказочный витязь, чуть ли не Финист Ясный Сокол, если верить воспоминаниям отца и Юрия Дмитриевича (бывшего Юрки) Богатикова. Любые трехглавые огнедышащие драконы (в любом виде, хоть главарей местной шпаны с финками, хоть "валютной" мафии советского времени, хоть милиции или даже КГБ) были ему нипочем, он со всеми справлялся и любую зачарованную красавицу мог спасти. И мы очень любили истории, в которых он появлялся. Он был года на два или на три старше "Ботфортов" и всегда приходил им на выручку, когда они окончательно все запутывали и им начинали грозить крупнейшие неприятности. То с самой оголтелой шпаной схлестнутся, и Седой вмешается, чтобы из них отбивных не понаделали, то Димка, пытаясь продвинуть детективное расследование, отмочит такое, за что полагается уголовная ответственность, и Седому приходится утрясать дела с милицией... У меня все это записано в моих пересказах приключений отца и его друзей, которые уже выскочили книгами и которые, возможно, кто-то из вас прочел. Вообще-то, звали Седого Андрей Волгин, а Седым его прозвали из-за того, что у него была огромная седая прядь, появившаяся чуть не в восемь лет. Другим его прозвищем было Принц, и он, и вправду, был настоящим принцем, если не королем тех кварталов, где прошло детство трех друзей. Сперва он думал пойти слесарем на Первый Шарикоподшипниковый, но потом поступил в офицерское училище, стал очень хорошим офицером - и погиб в Афганистане. То есть, это официальная версия, что он погиб, а на самом деле такие люди не погибают, и имелись косвенные свидетельства того, что, объявив о его смерти, его на самом деле спрятали, чтобы отправить на какие-то жутко ответственные задания. Может даже, имя ему сменили, и он сам, вплоть до нынешних времен, был и остается чем-то вроде Штирлица. Или, там, Зорро, до сих пор тайком приходящим на выручку тем, кто нуждается в помощи и защите. Во всяком случае, так по рассказам отца выходило. А отец, он если что и приукрашивает - все невольно приукрашивают, когда рассказывают о своих приключениях, даже я - то самую малость.

Словом, если в истории появлялся Седой - то историю надо было ожидать увлекательную до жути, почище любого триллера.

- Появился... - вздохнул отец. - Куда б мы без него делись?.. - он поглядел на часы. - Ладно, давайте на сегодняшний вечерок сделаем перерыв в работе, и расскажу я вам, что тогда произошло... Вот только, Танюша, может чай сначала сделаем? - обратился он к маме. - За чайком и рассказывать будет приятней.

Мы с Ванькой помогли отцу и маме приготовить чай, достать розетки для варенья и все такое, а потом уселись вокруг стола, и отец начал свой рассказ.

Да, историю мы услышали такую, что я понял: её тоже надо записывать.

И вот, записал. Прежде, чем вы её прочтете, я об одном хочу предупредить. По поводу двух предыдущих историй отец сделал мне... Ну, не то, что замечание, а подсказку.

- Понимаешь, - сказал он мне, - ты все записываешь правильно и точно, а если где-то и присочиняешь немного, для красоты, то это не страшно. Может, тебе так запомнились какие-то красочные детали, что ты решил их ещё немного укрупнить. Но вот наши разговоры у тебя... то есть, смысл ты всегда передаешь верно, но мы ведь по-другому разговаривали, другими словами, а у тебя получается, что мальчишки разговаривают как по-писаному, да ещё на языке, который для начала семидесятых был не очень характерен. Другие у нас были любимые словечки и выражения, многое было другим. Наша-то речь ещё ничего, а речь Седого у тебя уж слишком литературной получается, совсем не слышно его особой манеры разговаривать.