Бабкин Михаил
Визит
Было лето. Жаркое, невыносимое, просто какое-то аравийское лето. Адово пекло, а не сезон года. Кондиционер уже несколько дней не работал, захлебнувшись перегретым уличным смогом. Потому Сергей Петрович сидел в своем кабинете на первом этаже с настежь открытым окном. Сидел грустный и потный, в представительном темном костюме, глухо застегнутом на все пуговицы, при галстуке, с тополиным пухом в бровях и густой бороде. На лысине пух не задерживался, сдуваемый потолочным вентилятором. Одной рукой Сергей Петрович придерживал документы, разложенные по столу, другой массировал грудь: как-то вдруг расшалилось сердце. Что было вполне естественно при такой духоте и такой одежде. Выражением своего лица напоминал сейчас Михин Сергей Петрович стоика-самоистязателя, неожиданно переставшего быть стоиком в самом интересном месте обязательных пыток. Однако мазохистом Михин не был, вовсе нет! Он был генеральным директором крупного коммерческого предприятия и несчастной жертвой обстоятельств: вот-вот в его кабинет должны были войти представители серьезной японской фирмы для подписания очень важного делового документа.
Маленькие сухощавые японцы чихали на необычную июньскую жару и все поголовно прибыли на встречу в галстуках и деловых отутюженных костюмах, ни капли в них не потея и совершенно свежие. Словно только что из холодильника. Видимо, там, в Японии, их для привыкания к неожиданностям русского климата заставляли с пеленок жить в особых климатических камерах, с перепадами температуры от минус ста до плюс ста. По Цельсию. А может, они так сразу и родились — в ма-аленьких костюмчиках. При галстучках.
Потому, едва секретарша Оленька предупредила о прибытии делегации, Сергей Петрович приказал ей задержать гостей на пять… хотя бы на две минуты, а сам кинулся в соседнюю комнатку, зал отдыха. Там, проклиная японскую деловую чопорность — в смысле одежды, — лихорадочно сорвал с себя легкомысленную гавайскую распашонку, шорты и, обмирая от предвкушения теплового удара, облачился в парадный костюм. После чего вернулся в рабочий кабинет и грузно осел в кресло. И вот, с трудом придав своему лицу гостеприимное выражение, Михин стал ждать и потеть. Потел он долго, минут пять, а после Сергей Петрович потеть перестал. Видно, пот закончился. Зато директор почувствовал сильную дурноту и непривычную боль в груди. Японцев все не было.
— Заболтала япошек, — Михин плавающими глазами посмотрел на часы, — как есть заболтала. Перестаралась, мерзавка! Уволю, к едрене-фене уволю, — он пыхтя попытался встать из-за стола. Но не смог. Ноги не слушались. Наконец дверь бесшумно приоткрылась.
Сергей Петрович попытался вежливо, по-японски, улыбнуться. Но вместо белозубой улыбки вышла яростная гримаса умирающего от харакири самурая. Очень натуральная, между прочим.
Вместо ожидаемых азиатов или, на худой конец, болтуньи-секретарши в кабинет неспешно вошла странная, совершенно неуместная для данного момента особа — грудастая тетка неопределенных лет, патлатая, худущая донельзя, в коротком линялом платье. Лицо ее было так густо и неумело покрыто косметикой, что его можно было использовать вместо палитры; в зубах визитерши дымилась длинная сигарета. Тетка по-хозяйски осмотрелась, небрежно подтащила от стены гостевой стул на середину комнаты и села строго напротив Михина, лицом к лицу.
— Что… за дела?! — разделяя слова паузами, пискнул Сергей Петрович, судорожно дергаясь в кресле. Боль в груди стала просто неимоверной — Михин уже и говорить толком не мог, только ловил кипяток воздуха перекошенным ртом. Тетка стряхнула пепел на ковер, удовлетворенно кивнула и, протянув в сторону Сергея Петровича костлявую руку, звонко щелкнула пальцами. Неожиданно боль отпустила Михина, исчезла, как будто ее никогда и не было. В комнате заметно похолодало, несмотря на то, что вентилятор внезапно перестал вращаться. Застыл на месте как в кино, в режиме «стоп-кадр». Михин осоловело уставился на нежданную гостью, откашлялся и заревел:
— Вон! Пошла вон, дура! Через минуту у меня японцы будут. Кому сказал вон!!!
Тетка прищурилась и погрозила тонким пальцем генеральному директору.
— Вот уж нет, сахарный ты мой Сергей Петрович. Никаких японцев тебе больше не будет. Учти, китайцев и малайцев тоже не будет. Даже чукчей ты теперь вряд ли увидишь, — и гостья громко, чуть ли не криком, захохотала каким-то нарочито вульгарным смехом, с неестественным внутренним подвывом. От теткиного голоса, жестяного и невыразительного, у Михина по всему телу побежали мурашки. Почему-то он сразу поверил нелепому утверждению насчет малайцев и чукчей. Что не увидит. Но…
— Ерунда! — Сергей Петрович попытался встать, но ни ноги, ни руки у него сейчас не работали. — Бред какой-то. Я не знаю, кто вы такая, но попрошу оставить помещение. Не то я…
— Что — я? — с интересом подалась вперед патлатая гостья. — Что?
— Милицию вызову, — прохрипел Михин; руки наконец словно отморозились и Сергей Петрович рывком содрал с себя галстук. Стало легче дышать.
— Ну-у, — разочарованно протянула тетка, откидываясь на спинку стула. — Совсем не интересно. Пошло.
Михин схватил со стола мраморное пресс-папье и с силой швырнул его в посетительницу. Едва пресс-папье выскользнуло из его пальцев, как тут же беззвучно упало обратно на стол. Ровно так упало, словно по отвесу.
— Е…..! — минуты полторы Сергей Петрович сидел и выражался. Хорошо выражался, страстно. Талантливо выражался. Тетка, мечтательно прикрыв глаза, внимательно его слушала, изредка стряхивая пепел себе на колени. Иногда, в особо удачных местах, даже слегка аплодировала. Чувствовалось, что толк в ненормативной лексике она понимает и ценит мат как официально не любимую, но такую важную часть великого русского языка.
Когда Михин устал и начал заговариваться, бестолково повторяя прежде сказанное, гостья явно заскучала. Приподняв задницу со стула, она перегнулась через стол и наотмашь съездила Сергею Петровичу по зубам. Михин всхлипнул и замолчал, изредка взмыкивая сквозь распухшие губы. Говорить он не мог, словно в рот ему воткнули кусок колбасы. По самые гланды.
— Значит, так, — лениво потягиваясь и передергивая плечами, сказала гостья. — Хватит пургу нести. Пора и к делу приступать. Для начала коротко о себе, если ты еще не догадался. Я — Смерть. Точнее, Смерть на ставке. В миру меня зовут Вера Семеновна, я — бытовая пьяница и шлюха. Так сказать, антисоциальный элемент. Сеятельница порока и болезней. Но это, сам понимаешь, всего лишь легенда для вас, короткоживущих. Вообще-то нас много, на ставке-то. Лично я, например, работаю по российскому региону, — Вера Семеновна широко зевнула, костяно лязгнув зубами. Видно, ей до отвращения надоела обязательная вступительная часть речи.
— В общем, так, голубок. Должен был ты сейчас отдать концы от банального обширного инфаркта. Срок твой настал, стало быть. И сделала бы я свою работу тихо, мирно, без огласки. Ты бы и не заметил. Но! — Смерть подняла глаза к потолку. — Мне оттуда дали указание. Так и так, мол, Вера Семеновна, ввиду особых заслуг предоставить рабу божьему такому-то выбрать конец земной жизни по собственному усмотрению. То есть как хочешь, так и помирай.
Смерть закончила монолог и закурила новую сигарету.
— Чего молчишь? — выкурив полсигареты, вкрадчиво спросила она Сергея Петровича. — От счастья обалдел? Ах да! — Вера Семеновна спохватилась и крутанула согнутым пальцем у носа Михина.
Генеральный вновь обрел дар речи.
— Это… как это… — залепетал он, очумело глядя на гостью, — не хочу я помирать… я вообще себя сейчас отлично чувствую… я хоть пять километров могу пробежать, что за вздор!
— Вздор? — брови Веры Семеновны полезли вверх. — Ты что, козел, не въехал еще? Так я помогу, — Смерть прищурила один глаз и прежняя жгучая загрудинная боль скрутила Сергея Петровича.
— Я въе… въеха-ал, — простонал Михин, стуча кулаками по столу, — выкинь из меня… боль, выкинь, — Сергей Петрович перевел дух, потер грудь. Тетка на ставке задумчиво разглядывала кончики своих ободранных ногтей.
— Ну? — коротко спросила она.
— Что — ну? — переспросил ее Сергей Петрович, вытирая ледяной пот с лица.
— Помирать как будешь, придурок! — рявкнула Смерть. — Некогда мне тары-бары разводить. Хоть время я и остановила, но нельзя же тянуть его до бесконечности. У меня и своих дел полно! Да и водки выпить надо, — Вера Семеновна облизнула губы острым языком. — Была я вчера на одной хате, мы там такое… — она осеклась, сердито посмотрела на Михина.
— Подождешь, — вдруг обнаглев, отрезал Сергей Петрович. — Подумать надо. Не иномарку ведь покупаю! Тэ-эк… Значит, любую сме… любой конец жизни, говоришь. А за что мне такая честь?
— Почем я знаю, — окрысилась Вера Семеновна, — им там видней. Может, ты свое предназначение полностью выполнил. Это, милочек, не каждый умеет. А может, ты в святые угодил. Не в крупные, но тоже почетно. А может… Да ну тебя! Гадалка я, что ли? Слушай, — голос у Смерти потеплел, — а чего там чикаться! Помирай себе обычным путем, от инфаркта. И тебе голову ломать не надо, и мне хлопот меньше. Давай, а?
— Ты это прекрати, — казенным голосом отрезал Михин, — раз положены мне льготы — значит буду их использовать на всю катушку. Я свои права знаю!
— Как хочешь, — кисло пробормотала Вера Семеновна, — мне по барабану.
В комнате повисло тягостное молчание. Сергей Петрович глубоко задумался, положив руки на стол и упершись в них подбородком. Вообще-то Михин был умным человеком, иначе он никогда бы не поднялся от должности лаборанта в мединституте до вершин коммерции. Сергей Петрович был абсолютно уверен, что из любой безвыходной ситуации всегда найдется выход. Пусть не выход, а щелочка. Игольное ушко. Но — найдется. Надо только хорошо подумать, очень хорошо.
