От составителя: о желании читать пристально
Семидесятилетие со дня рождения нередко удается отмечать при жизни, но, увы, не Иосифу Бродскому. В прошедшие со дня смерти поэта четырнадцать лет его отсутствие было настолько значимо, что юбилейная цифра невольно кажется скромной.
Замысел этого сборника родился на спецкурсе «Творчество Иосифа Бродского», который читается на факультете филологии и журналистики ЮФУ. Существенную часть курса составляют опыты коллективного пристального прочтения ключевых стихотворений поэта. Редко в обычной жизни встречается ситуация, когда читатель полтора часа сидит над строками одного стихотворения. По этой причине опыт медленного чтения в университетской аудитории зачастую воспринимался как уникальная возможность. Ведь стихи Бродского часто сложны. Неискушенному читателю их легче принять на веру, нежели попытаться понять. Опыт пристального прочтения Бродского ценен тем, что он в некотором смысле возвращает поэту ответственного читателя. Того читателя, который как минимум потрудился поискать ключ к гармонии текстов, на первый взгляд кажующихся не совсем гармоничными.
Успехи исторической поэтики, понятой формально, серьезно отвлекают исследователя от художественного целого — все внимание зачастую сосредоточивается на судьбе отдельных поэтических элементов в контексте творчества, эпохи, истории литературы. Такие исследования становятся настолько масштабными и самодостаточными, что возникает беспокойное желание вернуться на исходные позиции. Для литературоведа как профессионального читателя текстов, представителя филологии как «науки понимания» (С.С. Аверинцев) вдумчивое исследование элементов необходимо прежде всего для понимания целого и в той мере, в какой оно способствует пониманию целого. Последнее замечание о мере, как кажется, для современного литературоведа чрезвычайно важно — с учетом опыта деконструктивистов, которые этой меры исследования отдельных элементов художественного текста знать не хотели. Сказанное вполне относится и к исследованиям творчества Бродского. Бродсковедению не хватает опыта пристального прочтения стихотворений поэта, несмотря на такие попытки, как, например, сборник «Как работает стихотворение Бродского: Из исследований славистов на Западе» (М., 2002). Не хватает и рефлексии о том, что значит — пристально читать.
Сегодня этот вопрос в первую очередь заставляет вспомнить о стиховедческих методиках целостных анализов стихотворений. Однако анализ традиционно противопоставляется интерпретации, предполагающей активную позицию читателя, чье сознание находит логику, связывающую зачастую далековатые образы и мотивы. Установка на активизацию читательского сознания при сохранении ответственности перед разбираемым произведением лежала в основании замысла этого сборника статей. На практике методические решения зачастую оказывались разными, но, если попытаться выделить некоторые общие особенности автора сборника с поэтическими текстами, то нужно говорить об их особом внимании к художественному миру произведений, к его особой архитектонике. Именно этой составляющей, как правило, не хватает стиховедам.
Книга поделена на пять разделов — ее открывает обобщающее эссе о поэте, написанное к юбилею, далее следует раздел, посвященный прочтениям одного стихотворения, следом — разделы, посвященные циклам и эссе Бродского. Заключает сборник теоретическая статья о той традиции работы с текстом, которая стоит за установкой на пристальное прочтение.
Само это словосочетание в отечественном литературоведении может восприниматься не столько как термин, отсылающий к разработанной в преимущественно англоязычной традиции методологии работы с художественным текстом, сколько в своем буквальном значении. И это хорошо. Поскольку выносом этого словосочетания в название сборника хотелось прежде всего обозначить наше понимание того, в какую сторону должны двигаться исследования, посвященные не только Иосифу Бродскому, но и поэзии вообще. И, тем не менее, у пристального прочтения есть своя история, теория и методология. В XX веке как отечественное, так и зарубежное литературоведение пережило сюжет возвращения к текстам — однако возвращение это шло различными путями. Опыт западной (преимущественно англоамериканской) традиции необходим для изучения всякому литературоведу, находящему первейший смысл своей профессиональной деятельности в способности и обязанности особым образом читать художественный текст.
Все статьи для данного сборника написаны авторами, которые являются студентами, аспирантами, выпускниками и преподавателями факультета филологии и журналистики ЮФУ. Не будет преувеличением сказать, что данная книга обобщает теоретические и практические наработки ростовского «бродсковедения».
В.И. Козлов. К ЮБИЛЕЮ ВАРВАРА — ИОСИФА БРОДСКОГО[1]
Во многом благодаря успехам индустрии исследователей личности и творчества Бродского, дело в последнее время, похоже, идет к тому, что внутри литературного цеха элементарное уважение к этому поэту скоро станет дурным тоном — настолько здесь вошло в моду его всячески преодолевать — например, смешивать его с тем или иным хором, из которого он якобы вышел; заявлять о передаваемой, как черная метка, интонации, узнающейся по первой строке и неизменно направляющей молодые таланты в тупик; указывать на мертвенную умственность, стилизованную под парадоксальную науку логики, которая отыскивается в целом ряде его стихотворений и дает обильную пищу для разного рода псевдофилософских построений. Много еще чего можно делать для того, чтобы перешагнуть через Бродского — даже не столько через его поэзию, сколько через миф о нем — и идти дальше, так сказать, не задерживаясь, дабы не подвергать себя опасности заслушаться нудными песнями этой сирены. Такова, как кажется, ситуация — наверняка временная — с восприятием Бродского поверхностно искушенной публикой.
Мне лично знакома и другая. Несколько последних лет я веду спецкурс «Творчество Бродского» на филологическом факультете Южного федерального университета и для меня восприятие Бродского — важный индикатор понимания самого феномена русской поэзии второй половины XX века. Именно университетские программы нагляднее всего демонстрируют то, чего не видно изнутри литературного цеха. Если в первой половине XX века мы имели как минимум десяток поэтов, каждому из которых сегодня было бы вполне возможно посвятить спецкурс, то во второй половине столетия, если не считать заглянувших сюда Ахматову, Заболоцкого и Пастернака, фигур, которые могли бы собрать студенческую аудиторию, — по пальцам на одной руке. А если ситуацию заострять, то достаточно будет и одного пальца — потому что отрыв Бродского в студенческой аудитории от ближайших преследователей по мощности произведенного его творчеством резонанса слишком велик. И среднестатистическому представителю литературного цеха довольно сложно принять факт этого отрыва, литератор всегда — и вполне объяснимо — будет сопротивляться. А, сопротивляясь, обязательно увлечется и поддастся искушению низвергнуть кумира вовсе.
Это — тупик: у нас получается два Бродских — масштаб одного неадекватно раздут, масштаб второго не менее неадекватно преуменьшен. Пропасть между одним и другим — это одновременно и пропасть между современным литератором и непредвзятым читателем. Я хотел бы предложить к творчеству и портрету самого Бродского несколько штрихов, которые, мне кажется, делают менее непреодолимой бездну непонимания между двумя этими стихийно сложившимися лагерями.
Проблема в том, что выпускник любого российского вуза — если это не Литературный институт, конечно, — причем, даже выпускник любого филологического факультета — имеет примерно на сто лет запаздывающее представление о том, что такое язык поэзии.
Речь не о том, что за сто лет поэзия переродилась до неузнаваемости. Однако великая поэзия всегда несет на себе знак эпохи, является внятным высказыванием самой эпохи о человеке в мире. Эта принадлежность шедевра эпохе — то есть его современность — всегда четко ощущается. Без этой современности шедевру нечего делать в вечности. Умение распознавать эту современность — это, в общем, умение видеть поэтический шедевр, по достоинству его оценить. Но где такое умение взять?
Можно было бы подумать, что университет должен вооружить человека теми ключами, которыми он мог бы уже самостоятельно отпирать двери современной поэзии. Однако с такими ключами есть некоторые проблемы. Изучение отечественной поэзии всегда растворяется в общих курсах истории русской литературы, и только когда этой истории повезло и ее сердцевину на определенных этапах составила именно поэзия, тогда ей перепадает особое внимание. Вторая половина XX века — ни в России, ни, к слову, на Западе — не относится к тому периоду, когда поэзии выпадает роль ствола на литературном древе. Поэзию, скорее, уместнее сравнить в этот момент с последним дрожащим листком на голом, опаленном войной, партией и лагерями, стволе суровой прозы. Великие поэты Серебряного века олицетворяли этот образ: одни удержались на ветке, выжили, других сорвало и унесло. Максимум, что может дать сегодня университет, — спецкурс по кому-нибудь из них. Но как только мы оказываемся во второй половине XX века, вместо отдельных фигур в рамках спецкурсов приходится предлагать уже парадигмы: что, мол, там вообще в поэзии было?
А поэзия ведь действительно жила, развивалась. Сама поэзия не может — не умеет, если речь о настоящей — делать вид, что эпоха на дворе неизменна. Чтобы быть, поэзия должна отвечать времени. Каков бы ни был этот ответ, он как внутренний ток языка меняет поэзию. Если не следить за ее течением, не пытаться понять логики его извивов, то читатель невольно будет мерить любое стихотворение образцами выученного в школе и университете Пушкина или Блока, не понимая, каким образом сама поэзия могла докатиться до Слуцкого, Чухонцева, Гандлевского.
