Гуревич Георгий
Итанты (Таланты по требованию)
Г.Гуревич
ИТАНТЫ
(Таланты по требованию)
Шеф сказал:
- Гурий, тебе особое задание. Итанты нынче в чести, мы на острие эпохи. К нам идут толпы молодых людей, не очень представляя, на "что они идут. Надо рассказать им все, спокойно и объективно, без восклицательных знаков.
Я воспротивился:
- Почему именно я? Есть Линкольн, есть Ли Сын, есть Венера, у нее одной разговорчивости на четверых. Пришлите к ней корреспондента, она за один вечер продиктует целую книгу.
- Гурий, не пойдет, - сказал шеф твердо. - Я всех вас знаю не первый день. Венера наговорит с три короба, нужного и ненужного, Линкольн и Ли Сын будут отнекиваться: "Ах, работа везде работа! Ах, ничего особенного! Ах, каждый на нашем месте!.." Мне не нужны каждые, нужны понимающие, что в этой жизни за все надо платить: час за час, за час блага час труда. Так вот, будь добр, возьми диктофон и представь себе, что ты рассказываешь свою биографию мне... или даже не мне - врачу, не скрывая ничего, ни радостного, ни горестного, ни болезненного, все с самого начала, точно, спокойно, объективно и откровенно.
- С самого начала? - переспросил я. - И о вашей племяннице?
Шеф поперхнулся.
- Ладно, говори и о ней, - решился он.- Только переименуй. Назови как-нибудь иначе: Машей, Дашей, Сашей, Пашей - как угодно.
Ну что ж, не собирался я писать автобиографию, но если нужно для дела... Если нужно точно, объективно, спокойно и откровенно...
Пиши, диктофон!
Глава 1
Все-таки случай играет роль в нашей жизни. Когда та странная девочка появилась в классе, не знал я, что решилась моя судьба.
Она пришла к нам в середине года, где-то в декабре, а может быть, в январе, не помню точно. Запомнилось бледное лицо на фоне очень яркой, суриком окрашенной двери, прямые светлые волосы, короткая стрижка без выдумки, взгляд нерешительный и настороженный. Новенькая замешкалась в двери; математичка ее вдавила в класс своей пышной грудью. Наши девочки вздернули носики: не соперница. Что я подумал? Ничего не подумал тогда. Или подумал, что невыразительная эта новенькая, бескрасочная, никакая. Портрет ее не стоит писать.
В ту пору я собирался стать художником, даже великим художником. Перышка не выпускал из рук, на всех уроках рисовал карикатуры на товарищей. Это было не первое мое увлечение, до того я мечтал стать путешественником. Со вздохом отказался от этой идеи, когда узнал, что все острова, мысы, бухты, речки и ручьи давным-давно нанесены на карту, еще в XX веке засняты спутниками. Путешествовать обожают все дети поголовно. Недавно одна юная четырехлетняя красотка сказала мне, что больше всего на свете она любит есть мороженое и смотреть в окно из автомашины. Естественно: она новичок на этой планете, ей нужно оглядеть всю как можно скорее. Я тоже в четыре года любил приплюснуть нос к окошку. К четырнадцати меня начала раздражать скорость. Автобус или поезд мчатся как угорелые (в самом деле, угорелые от горючего), несутся мимо прелестнейшие полянки, овражки, озерки, болотца, рощицы, - так хочется посмаковать каждый уютный уголок! Куда там! Пронесся, остался далеко позади.
Так что я предпочитал ходить пешком, желательно по глухим тропинкам, ведущим неведомо куда, радовался, открыв какой-нибудь рудимент дикой природы: укромный овражек, безымянную полянку или заросший ряской прудик, заслоненный кронами, наверняка не видный из космоса, и огорчался, когда за первым же поворотом оказывалась надпись: "Завод синтетического мяса. Очень просим вас не заходить на территорию, чтобы не мешать работе генетиков", или же, что еще хуже: "Здесь будет построен завод спортивных крыльев. Очень просим вас не заходить на территорию, чтобы не мешать работе строителей".
Таяли реликты дикой природы, превращались в территории. В прошлом тысячелетии шел этот процесс, продолжается в нашем.
И не сразу, постепенно, возникла у меня в голове величественная идея. Я именно я - отстою дикую природу, сохраню ее для потомков. Как сохраню? На бумаге. Рисовать мне нравилось, я часто рисовал, чтобы прочувствовать как следует пейзаж, скалу, дерево, кочки, цветочки. Пешеход скользит глазом, почти как пассажир у окна: "Ах, дуб? Ах, какой раскидистый дуб!" - и пошел дальше. Рисующий же должен разглядеть каждую ветку, каждую морщинку на стволе, вдосталь насладиться могутностью и раскидистостью. Вот я и нарисую, и сохраню, обойду все берега, все леса, все горы, все страны, составлю тысячу альбомов "Живописная наша планета". А потомки, набравшись когда-нибудь мудрости и пожелавши снова превратить территорию в природу, восстановят по моим рисункам все берега, все леса...
Осталось немного: стать взрослым и стать художником.
Но придет время, и я - взрослый художник - выйду из дома для кругосветного обзора. Я даже составил маршрут: из города - на север, на Верхнюю Волгу, Селигер, Ильмень, Ладогу, по берегу моря вокруг всей Европы с заходом в большие реки, по рекам поднимусь в горы, потом... Очень приятно было разрисовывать географический атлас.
Впрочем, все это разговор в сторону. Художником я так и не стал. Но собирался. Перышка не выпускал из рук. И это очень мешало мне внимательно слушать объяснения математички. Школа-то у нас была обычная, без специального уклона, главным предметом, как и полагается в старших классах, было жизневедение - общее знакомство с делами человеческими, чтобы мы могли сознательно выбрать работу. Проходили мы и геотехнологию - проектирование гор и морей, и генотехнологию - проектирование растений и животных, и гомотехнологию - для выращивания утерянных рук, ног и глаз, и астротехнологию - космическое строительство. Но все эти технологии проходились бегло; наша математичка, глубоко уверенная в превосходстве своей науки, внушала нам, что всякая наука начинается с числа. И исчисление было главным предметом в нашем классе. А вот мне - любителю формы и цвета - числа казались на редкость бессмысленными. Что такое икс и игрек? Все - и ничто. Не нарисуешь, не пощупаешь, ни вкуса, ни аромата. Так что не внимал я и не хотел внимать. И на каждом уроке начинались переживания:
- Гурий, к доске. Гурий, я понимаю, что тебе тяжело, это мучччительная задача (так она произносила - через три "ч"). Но надо напрячь умственные способности. Прояви характер.
- Что-то не напрягается,- легко сдавался я. - Мучччительная задача.
- Но прояви же характер, Гурий. Ты же мужчина. Есть у тебя мужской характер?
Я кряхтел и краснел. Не мог же я объявить, что у меня нет мужского характера.
И тут выскакивала любимица математички - рыжая Стелла.
- Можно, я попробую, Дель Финна (Делия Финогеновна на самом деле)?
Ох уж эта рыжая Стелла, белокожая и веснушчатая, первая ученица и первый математик класса! Как она у нас верховодила, как распоряжалась! И все слушались ее, и все мальчишки были влюблены, потому что у мальчишек в этом возрасте стадное чувство. Один вздыхает, и все прочие заражаются. А я? Мне Стелла решительно не нравилась, я ее считал нескромной и деспотичной, но почему-то всегда замечал, когда она входит в класс. Спиной стоял, но чувствовал.
Стелла верховодила, а вместе с ней ее подружки. Наш класс был девчоночий. Это бывает, хотя в школах всегда распределяют поровну: десять мальчиков и десять девочек. Но вот в нашем классе девочки были дружны, едины, а мальчики разрозненны. Кто увлекался спортом, кто техникой, я единственный рисовал и бродил по лесам в одиночку, а со мной никто не хотел бродить, презирали пеший способ передвижения. И все мы разбегались по домам после уроков, а девочки держались вместе - вся десятка.
И вот появилась одиннадцатая, нечетная.
- Познакомьтесь, - сказала математичка, подталкивая новенькую. - Это Маша, ваша новая подруга. Примите ее гостеприимно.
Стелла тут же распорядилась:
- Маша, вот свободное место рядом с тем мальчиком, его зовут Буба. Садись, не бойся, он безобидный.
Стелла знала, конечно, что румяный толстяк Буба влюблен в нее надежно и безнадежно. Усадила ненужную девочку к ненужному мальчику.
А с кем я сидел тогда? Не помню. Один, вероятно. Так удобнее было рисовать на уроках.
Новенькая так и не вписалась в класс. Вообще вела себя странновато. Обычно сидела сгорбившись возле своего Бубы, с затравленным видом пойманного зайчонка. Когда вызывали к доске, бледнела, покрывалась красными пятнами и бормотала что-то невнятное, а чаще тупо молчала, кривила рот жалостливо, и такой глупый вид был у нее, такой потерянный. Я даже жестоко подумал однажды: "Неужели кто-нибудь влюбится в такую дуреху?" Но на каких-то уроках она вдруг оживала, задавала кучу вопросов из категории детских "Почему?", наивных и мудрых, из тех, на которые нет ответа и потому не принято спрашивать. А однажды на уроке географии Маша поразила всех, нарисовав на память карту Африки со всеми республиками. Впрочем, назвать их она не сумела, перепутала Замбию и Зимбабве.
Все это было весной. А потом были каникулы, и мы с родителями летали в Индонезию. Вот где я нарисовался-то досыта. Конечно, привезли мы и киноленты, и стереослайды, но вся эта роскошная техника для меня не зaменяет рисования. Рисуя, смакуешь красоту, всматриваешься, вчитываешься в каждый листок-лепесток. Ездок
это грубый едок, пожиратель ландшафтов, а художник - гурман, дегустатор красоты. Он не глотает, а пробует, не насыщается - наслаждается.
К сожалению, должен признаться, что дегустатором я оказался эгоистичным. Сам наслаждался, другим наслаждения не доставил. Видеть-то видел, изобразить не сумел. Художники острят: "Живопись - дело простейшее. Нужно только нужную краску положить на нужное место". Именно это у меня не получалось: не ложились краски куда следует.
Так или иначе, каникулы миновали, вернулись мы в класс. Еще в коридоре услышал звонкий голос Стеллы. (Вздрогнул я.) А незаметную Машу не заметил. Потом уже, когда к доске вызвали, обнаружил: сидит на задней парте рядом с Бубой. Еще в голове мелькнуло: "Порозовела за лето, не такая уж бескровная". Впрочем, все свежеют за лето.
