Валентин Аккуратов
Вернуться на базу
Фронтовая быль
— Цель накрыта! Отворот влево со снижением на триста метров! Курс…
Штурман не договорил. Ослепительная вспышка под правым крылом, самолет резко подбросило, и, уже не подчиняясь управлению, огромный четырехмоторный бомбардировщик, объятый пламенем, штопором, пошел в черную бездну ночи. В наушниках была тишина: связь не работала.
С невероятным напряжением штурман оторвался от сиденья, подполз к люку и, схватив обеими руками рычаг сброса, потянул к себе…
Плотный удар холодного воздуха отбросил его. Беспорядочно кувыркаясь, он успел увидеть длинный багровый хвост за падающим самолетом. Потянулся рукой к скобе парашюта, но тут же спохватился: рано, можно спалить купол. А сколько до земли? Когда включал кнопку электросбрасывателя бомб, было пять тысяч метров. А сейчас?..
Он раскинул руки, и беспорядочное падение прекратилось. Кругом был холодный мрак — ни звезд, ни земли. Тугой ветер колюче рвал ноздри, вдавливал щеки, выжимал слезы из глаз.
Все! Пора! Штурман рванул скобу — резкий удар, и он повис на лямках. Огляделся в надежде увидеть купола парашютов своих товарищей. Но их не было. Глянул на светящийся циферблат наручных часов: 00.40 московского. Бомбы были сброшены в 00.28. Потянув за одну из строп, он развернулся и сразу увидел зарево.
«Обе двухтонки и тонка сработали, — удовлетворенно подумал он. — Но где же остальные члены экипажа? Неужели никому не удалось выброситься?..»
Сколько же пролетел за двенадцать минут до того момента, как оставил самолет? Скорость была около 350 километров в час, значит, дернул за скобу парашюта в 70 километрах. Да еще ветер несет на юг. Он помнил: в этих местах должен быть лесной массив. Ощупал себя. Автомат схватить не успел, за поясом в кожаном мешочке две «лимонки», ТТ с двумя обоймами, охотничий нож и непзапас из десяти плиток шоколада «Золотой ярлык».
Земля приближалась. В темноте смутно проглядывалась серая лента реки. Парашют тянуло ветром через нее в лес. До боли в глазах всматривался он в темную массу леса, все не теряя надежды увидеть купола парашютов своих ребят. Но не было видно ни одного белого пятна.
Достав детонаторы, штурман осторожно ввинтил их в гранаты, сунул гранаты за пазуху и затянул комбинезон «молнией», чтобы не выпали.
И тут же его больно хлестнуло по ногам, с треском потащило по колючим вершинам сосен, дважды ударило левым боком о стволы. Когда опомнился, понял, что висит на стропах. Прислушался. Тревожно шумел лес. Расстегнуть лямки парашюта и спрыгнуть вниз, в темноту, он побоялся и принялся раскачиваться. Поймал ствол, ухватился за толстый сук и только тогда отстегнулся от лямок, спустился на землю. Почва была болотистой. Присев на выступавшие корни сосны, он сбросил шлемофон и долго прислушивался, пытаясь в характерном шуме леса поймать посторонние звуки.
Было жарко. Высотный меховой комбинезон, подбитый шерстяным ватином, никак не соответствовал теплой июльской ночи. Он скинул унты и освободился от тяжелого комбинезона. Осторожно, часто останавливаясь и прислушиваясь, обошел место приземления. Знал, что фашисты будут прочесывать местность в поисках экипажа. Значит, в первую очередь надо снять и закопать парашют. И уходить, уходить. Но прямая дорога к фронту могла оказаться отнюдь не самой короткой.
Рассвело, и он смог как следует оглядеться. Унты, свернутый парашют и отрезанную нижнюю часть комбинезона затопил в болоте, завалил ветками и мхом. Болото было узкое и длинное, часто разветвлялось, образуя островки, заросшие высоким камышом. Три часа штурман обходил его, а затем вышел к мелкой речушке и не меньше часа шлепал по воде, не выходя на берег: нелишняя предосторожность, немцы могли пустить по следу собак.
Речка давно осталась позади, и он шел напрямую через лес, забирая на запад, полагая, что немцы будут прочесывать лес на восток от места падения самолета.
Выходя на прогалины, останавливался в кустах и внимательно осматривался. Уверенность, что из 12 человек экипажа наверняка кто-то все же сумел выбраться из горящего самолета, не оставляла его.
Хотелось есть. За поясом в специальном брезентовом патронташе, хитро запломбированном интендантами, был шоколад, но трогать его он не решался.
Вскоре увидел на пригорке триангуляционную вышку. Залег в кустах и долго осматривался. Хорошо бы забраться на вышку. Сверху можно многое увидеть. Но и сам, пока лез наверх, был бы отовсюду виден. Немцы не дураки, — тоже небось откуда-нибудь осматривают местность в бинокли.
И тут он ясно услышал гул приближающегося самолета. Штурман высунулся из кустов и увидел летящий на малой высоте двухфюзеляжный немецкий разведывательный самолет, самолет-«раму», как называли его в войсках!
— Ищут, гады! — выругался штурман. И похолодел от мысли, что если бы полез на вышку, то уж точно был бы обнаружен.
Когда самолет улетел, он пошел дальше, но вскоре снова услышал гул в небе. Стало ясно: «рама» ходит поисковыми галсами, ищет. Это успокоило: значит, никого не нашла, если ходит туда-сюда, а не кружит над одним местом. Но это и встревожило: неужто один живой из всего экипажа?!
В сумерках он подошел к озеру и долго лежал в кустах, присматриваясь, прислушиваясь. Дождавшись темноты, подполз к берегу, стал жадно пить тепловатую воду. Напившись, с удовольствием умылся и пошел вдоль берега, спотыкаясь на каждом шагу о невидимые в темноте сучья. В одном месте едва не упал. Падая, ухватился за дерево и вскрикнул от острой боли в боку. «Сломано ребро!» — мелькнула мысль. Боль была знакомой. Три года назад, работая в Арктике, провалился в трещину ледника на Земле Франца-Иосифа. Рентгеновского аппарата на острове не было, а врач зимовки констатировал, что это воспаление почки, и целый месяц лечил от этой болезни. Только год спустя, на очередной летной медкомиссии, врач-рентгенолог спросил: «Когда вы успели сломать седьмое и восьмое ребра? Кто вас лечил? Отличная спайка, даже выступов нет».
Он долго стоял, сдерживая дыхание. Боль поутихла, но при каждом глубоком вздохе возобновлялась. Осторожно ступая, спустился в сухой овраг, где решил переночевать. Курткой туго перетянулся, связав рукава на груди, на всякий случай подготовил оружие и вскоре заснул.
Проснулся от холода. Светало. Штурман привесил гранаты к поясному ремню и, разбросав еловые ветки, на которых спал, пошел по лесу, все еще надеясь найти хоть кого-нибудь из своих товарищей. Звезды уже померкли на чистом небе, и только Венера ярко пылала немигающим светом. Он не любил эту планету, красочно именуемую то Утренней красавицей, то Вечерней звездой. Не любил профессионально, за те, не всегда контролируемые ошибки, которые получались при использовании ее в астрономических расчетах координат при полетах, и предпочитал пользоваться звездами хотя и меньшей яркости, но дающими более точные результаты в определении своего местонахождения.
Песчаный берег озера круто поворачивал на север, образуя неширокую бухточку, окаймленную смешанным лесом. В ее глубине чернела изба с огородом, обнесенным плетнем, на котором сушились рыболовные сети. Штурман подкрался поближе и стал наблюдать. Похоже, изба пустовала: единственная дверь, обращенная к лесу, была приперта сломанным веслом. Долго наблюдал, а потом осторожно обошел избу и, наконец решившись, приоткрыл дверь. То, что увидел в единственной комнате, обдало его жаром. На стене висели четыре шинели серо-зеленого цвета с солдатскими погонами. На дощатом столе, как раз посередине, стояла небольшая корзинка, наполненная разной снедью: буханка хлеба, мясные и рыбные консервы, сигареты, спички и даже сверху пакет первой помощи. Все говорило о том, что корзина кем-то приготовлена в дорогу и хозяева вот-вот вернутся. Взять бы эту корзину, чтоб не голодать, не маяться. Но ведь все поймут, кинутся по следу. Можно бы и подстеречь, перестрелять. Или гранатами. Но и это означало бы выдать себя. Что для него четыре солдата, или полицая, или кто бы они, ни были. Его задача — вернуться на базу, чтобы летать, бомбить, уничтожать сотни врагов.
Он взял с собой только пустую бутылку из тех, что в изобилии валялись по углам, и тихо вышел, снова аккуратно приставив к двери обломок весла. Маскируясь кустами, пошел вдоль берега и скоро увидел вдалеке лодку с людьми. Они ловили рыбу.
У тихого затончика, скрытого со всех сторон кустами, штурман наполнил бутылку водой — на дорогу. Долго колебался, прежде чем распечатал наконец свой НЗ. Десять плиток шоколада — надолго ли хватит? Для истребителей, которые воюют чаще всего над своей территорией, этого, может быть, и достаточно. Сорок минут боевого полета, лимитированного запасом горючего — и снова на своем аэродроме. А тут 6–8 часов, если бомбишь объекты врага, расположенные на временно оккупированной территории, и 10–12, когда летаешь в глубокий тыл «третьего рейха»… Только теперь, проблуждав в тылу врага, он понял, как необходимы простая фляга, крепкие яловые или кирзовые, а вовсе не хромовые сапоги, нужен бы и охотничий манок, имитирующий крик той или иной лесной птицы, для сигналов при взаимных поисках. А то идешь, боясь крикнуть, и, может быть, проходишь в десятке шагов от товарища, который, в свою очередь, боясь выдать себя, тоже молчит.
Не прошел он и километра, как оказался на проселочной дороге. Свежий след гусениц отпечатался на песке. След был узкий, не похожий на танковый, очевидно, принадлежащий легкой танкетке или бронетранспортеру. «Значит, разъезжают по лесным дорогам, ищут? — подумал штурман. — А что же партизаны? Или их нет тут?..»
Устраиваясь на ночлег под разлапистой елью, он все думал об этом. И так и уснул, ни до чего не додумавшись. Проснулся внезапно от какого-то непонятного звука. Долго лежал, почти не дыша, сжимая пистолет, прислушиваясь. Звук не повторился. Было тихо, совсем тихо в лесу. И вдруг понял, что его разбудил собственный храп во сне. Ему стало зябко от этого своего открытия. В ночном лесу каждый звук далеко слышен. А если немцы рядом? От этой мысли совсем расхотелось спать. Он встал и пошел по лесу, чуть забеленному рассветом. Вскоре, продравшись через густой подлесок, увидел метрах в двухстах деревушку. Насчитал девять, хат и десятка полтора обгорелых труб. Уцелевшие избы зияли черными провалами выбитых окон. Все говорило, о том, что деревня людьми покинута.
