Александр Бушков
Нелетная погода
ПРОЛОГ
Почему-то думалось о грибах. Панарин представил сковородку молодой картошки с грибами и зеленым луком — слюнки потекли. Вот так всегда — в самые серьезные минуты лезет в голову всякая чепуховина, и не прогнать ее. Или так и нужно?
— Ты о чем думаешь? — спросил его Станчев.
— О грибах, ты знаешь. Зримо вообразил сковородку.
— А я перед стартом почему-то всегда думаю о пляже.
— И сейчас?
— Ага.
— Мне пляжи почему-то не нравятся, — сказал Панарин. — Жарко. Людно.
— Это смотря где.
— Я все же больше люблю горы, — сказал Панарин. — Но не любые, а поросшие лесом. Интересно, о чем сейчас думает Риточка?
— О том, что вы оба мне безмерно надоели со своими сковородками и пляжами. Каждый раз одни и те же разговоры.
— Это мы из суеверия, — сказал Панарин. Вспыхнуло табло «Внимание!», секундой позже раздался голос Рауля:
— Диспетчер космодрома — «Лебедю». Даю старт. Выход к точке эксперимента по коридору номер четыре. Корабли сопровождения стартуют через две минуты.
И сразу стало не до пустой болтовни — начиналась работа.
Карточка Глобального информатория.
«Тим Николаевич Панарин. Родился 14 ноября 2074 г. в Ванееве. Ранняя специализация — технические дисциплины. В 2094-м закончил Омское училище Звездного Флота (факультет космического пилотажа). С 2094 по 2100-й — пилот на кораблях Дальней разведки. В 2100 прошел курс в Центре подготовки испытателей Проекта „Икар“. С 2100-го и по настоящее время — командир корабля — испытатель на седьмом полигоне Проекта. Орден Гагарина, медаль им. Гейзенберга. Холост. Постоянное место жительства — ТН 402 С, планета Эвридика. Видеофон — через справочную Главной диспетчерской».
…Вокзал был как все вокзалы, независимо от того, уезжают ли с них, улетают или отплывают. Пестрое разноязычье, как на завершающем этапе строительства Вавилонской башни, встречи и проводы, смех и напутствия, и очень редко — слезы. Снерг любил вокзалы, они его всегда приятно волновали и утверждали во мнении, что жизнь состоит из дороги.
— Ну, все, — Мигель пробился сквозь поток только что прилетевших из Мельбурна спортсменов. — Погрузили ребята твой особо ценный груз.
— Спасибо, дружище, — сказал Снерг. — Если тебе понадобится кедр — я к твоим услугам.
— Она красивая?
— Самая красивая, — сказал Снерг.
— Рад за тебя, хомбре. Люблю, когда людям все удается.
— Ну, «все» — очень уж растяжимое понятие. Шагать нам до главных удач и шагать…
— Все равно. Ты хорошо начинаешь, а это главное.
Посадочный жетон в кармане Снерга затараторил:
— Пассажиров, вылетающих рейсом двести сорок шестым Мехико — Красноярск, просим пройти к пятому эскалатору. Повторяем…
Карточка Глобального информатория.
«Станислав Сергеевич Снерг. Родился 9 сентября 2074 г. в Минусинске. Ранняя специализация — гуманитарные дисциплины. В 2095 г. закончил Красноярский институт журналистики (факультет глобального стереовидения). Корреспондент Сибирского региона Глобовидения, с 2099 г. и по настоящее время редактор программы «Т — значит тайна». Премия им. Степченко (2097), лауреат Золотого пера МОЖ Холост. Постоянное место жительства — Красноярск, Итина 45-267, видеофон — ТЛ 73255».
Глава 1
КАМЕННОЕ НЕБО
Эвридика осталась за кормой, превратилась в крохотный, не больше ноготка, стеклянный шарик, налитый нежным голубоватым светом. Она была очень красива — самая дальняя из достигнутых людьми иных планет. Десять световых лет от Земли. Планета, с которой стартовали испытатели, пытаясь прорваться в недостижимое — и возвращались ни с чем. Бывало, что и не возвращались…
Коротко рявкнул динамик:
— Готовность номер один!
Панарин провел безымянным пальцем по левому плечу, от шеи, почувствовал легкий, едва уловимый и насквозь знакомый толчок в ключицы — скафандр загерметизирован. Не было нужды смотреть на остальных, он и так знал, что они сделали то же самое, и в ЦУПе это знали. Но правила есть правила, и сейчас алые табло вспыхнули в нескольких местах — в одном из залов ЦУПа, за шестьсот с лишним тысяч километров отсюда, в рубках кораблей сопровождения, шедших журавлиным строем в ста километрах левее, и наконец — перед глазами самих испытателей.
«Командир-испытатель — герметизация скафандра».
«Ко-пилот-испытатель — герметизация скафандра».
«Инженер-испытатель — герметизация скафандра».
На рейсовых и разведывательных кораблях эта въедливо-педантичная опека давно канула в прошлое. Но не здесь. Здесь она приняла характер настоящей мании — в ЦУП шли отчеты о каждой отданной команде, любом действии, независимо от степени его важности. Пуск конвертера Дальнего прыжка, щелчок рычажка, отодвигавшего кресло от пульта на десять сантиметров, — разницы не было. Двойной контроль, тройное дублирование, скрупулезность, заставившая бы стонать от зависти бюрократов прошлого — в сущности, пустышка для младенца, уловка, призванная сгладить и заслонить пронзительное чувство беспомощности.
«И беспомощность — еще не самое страшное, — подумал Панарин. — Самое страшное — мы не понимаем, почему стали вдруг беспомощными. Мы, такие могучие и гордые. Мы обещали когда-то любимым звезды с неба, и начали было выполнять обещание, но звезд, доступных нам, оказалось слишком мало. Ничтожно мало. До обидного. Любые эпитеты бессильны перед холодной истиной — звезд не хватило на всех…»
— Маршевые двигатели отключены, — отчеканил киберштурман, один из апостолов тройного контроля.
Он лишь констатировал факт, он был отстранен от управления. Все, абсолютно все выполнялось человеческими руками, и оттого Панарин — как, впрочем, и все остальные испытатели, — чувствовал себя так, словно ему вручили лопату и заставили рыть яму. Или поручили управлять колесницей — одним словом, выполнять своими руками монотонную, нудно-томительную работу, которой была насыщена жизнь предков.
— Начинаю разгон, — сказал Панарин. Он нажимал клавиши, касался сенсоров, взгляд выхватывал из мелькания разноцветных цифр и индикаторных полос, ритмичного мигания лампочек главное и следил за второстепенным. За проведенные у пульта семь лет радость и удовлетворение собственным умением снизилась до средней нормы, но, разумеется, не исчезла. Ему приятно было ощущать, что он — хозяин, что пугающие первокурсников кажущийся хаос десятков табло и экранов, россыпи удобных для пальцев клавиш и тумблеров давно перестал быть для него хаосом. Корабль он знал, как собственную квартиру, знал и мог описать все, что происходило сейчас в каждом агрегате, в любой точке «Лебедя». Просто великолепно знать, что ты любишь свое дело… но кто мог предполагать, что звездолеты, единственное, что есть в жизни, однажды подведут, окажутся слабее своего хозяина, не смогут осуществить его мечты?
— Разгон продолжается.
Станчев сидел слева от него, Рита Снежина — справа и позади, за вынесенным на середину рубки «ласточкиным хвостом» пульта энергетических волноводов. Перед ними антрацитово поблескивал экран, черный круг почти трехметрового диаметра. Альтаир, льдинка с голубиное яйцо величиной, сиял холодным белым огнем, россыпь звезд похожа была на искристый иней, посверкивающий на ветвях невидимых деревьев. Неподвижные звезды. Черный колодец, в который могут провалиться дерзкие надежды, смелые планы, насчитывающие несколько столетий от роду…
— Выход в зону свободного полета. Время принятия решения.
— Начать вход в гиперпространство, — сказал Панарин. — Управление передаю ко-пилоту.
Он убрал руки с пульта, чтобы отчуждение было полным, откинулся на мягко-упругую спинку кресла. Ему хотелось на этот раз представить себя пассажиром, сторонним наблюдателем следить за действиями экипажа. Не такая уж гениальная задумка (все равно ничего не удастся понять), но она вносит хоть какое-то разнообразие в программу, а всякое разнообразие руководством Проекта только поощрялось.
Серебристая полусфера рубки, строгие линии белых пультов, той фигуры в голубых скафандрах — рациональный аскетизм. И одно-единственное «постороннее» — игрушка, рыжая лохматая собачка, прикрепленная присоской меж двух овальных экранов. Пережитки живучи, и некоторым из них летная братия следовала до сих пор.
— Начинаю вход, — сказал Станчев. Звездный планктон, усыпавший экран, менял облик — белые искорки дрожали, расплывались, словно Панарин смотрел на них сквозь залитое дождем окно, потом от звезд, перекрещиваясь и сплетаясь, протянулись тонюсенькие белые волоски, волоски разбухали в ниточки, ниточки в жгуты, жгуты в канаты, экран затянула белая сеть, сплетенная без складу и ладу спятившим или просто недобросовестным мастером, осколочки черноты уменьшались, истаивали, вот и Альтаир растворился в белом мерцании, и молочное сияние залило весь экран, целиком.
Тело, мозг, сознание пронзило испытанное сотню раз, но не ставшее от этого понятным и привычным ощущение, которое нельзя было описать ни с помощью слов, ни с помощью уравнений. Очертания пультов на миг диковинно исказились. «Лебедь» входил в гиперпространство.
Входил — и не мог войти. Словно пущенный с силой мяч ударил в сетку, и она покорно прогнулась сначала, но тут же упруго отбросила мяч назад.
— Инженер! — Станчев через плечо Панарина искоса глянул на Риту.
Она склонилась над своим пультом, и тотчас отреагировали датчики — мощные излучатели, висящие в пустоте на границе полигона огромные решетчатые чаши, похожие на исполинских радиолярий, метнули вслед «Лебедю» идеально прямые невидимые лучи. По волноводам хлынул поток энергии, пополнявший оскудевшие запасы «Лебедя».
Бесполезно. Мощность, которой они сейчас располагали, вчетверо превосходила требуемую для гиперскачка — и никакого результата.
