Аркадий Аверченко
Рассказ о колоколе
На случай, который я расскажу ниже, могут существовать только две точки зрения: автору можно поверить или не верить.
Автору очень хочется, чтобы ему поверили. Автор думает, что читателя тронет это желание, потому что, обыкновенно, всякому автору в глубокой степени безразлично — верит ему читатель или нет. Писатель палец-о-палец не ударит, чтобы заслужить безусловное доверие читателя.
Автор же нижеписаннаго — в отдельном абзаце постарается привести некоторые доказательства тому, что весь рассказ не выдумка, а действительный случай.
Именно, — автор дает честное слово.
Глава I.
Однажды, в конце Великого поста, в наш город привезли новый медный колокол и повесили его на самом почетном месте в соборной колокольне.
О колоколе говорили, что он невелик, но звучит так прекрасно, что всякий слышавший умиляется душой и плачет от раскаяния, если совершил что-нибудь скверное.
Впрочем, и не удивительно, что про колокол ходили такие слухи: он был отлит на заводе по предсмертному завещанию и на средства одного маститого верующего беллетриста, весь век писавшего пасхальные и рождественские рассказы, герои которых раскаивались в своих преступлениях при первом звуке праздничных колоколов.
Таким образом, писатель как бы воздвиг памятник своему кормильцу и поильцу — и отблагодарил его.
Глава II.
Едва запели певчие в Великую ночь: «Христос Воскресе из мертвых»…, как колокол, управляемый опытной рукой пономаря, вздрогнул и залился негромким радостным звоном.
Семейство инспектора страхового общества Холмушина сидело в столовой в ожидании свяченого кулича, потому что погода была дождливая и никто, кроме прислуги, не рискнул пойти в церковь.
Услышав звук колокола, инспектор поднял голову и сказал, обращаясь к жене:
— Да! Забыл совсем тебе сказать: ведь я нахожусь в незаконной связи с гувернанткой наших детей, девицей Верой Кознаковой. Ты уж извини меня, пожалуйста!
Сидевшая тут же гувернантка прислушалась к звону колокола, вспыхнула до корней волос и возразила:
— Хотя это, конечно, и правда, но я должна сознаться, что, в сущности, не люблю вас, потому что вы старый и ваши уши поросли противным мохом. А вступила с вами в близкие отношения, благодаря деньгам. Должна сознаться, что мне больше нравится ваш делопроизводитель Облаков, Василий Петрович. О, пощадите меня!
— Могу ли я вас обвинять, — пожала плечами жена Холмушина, — когда мой средний сын Петичка не мужний, а от доктора Верхоносова, с которым я встречалась во время оно в Москве.
— Очевидно, доктор Верхоносов был большой мошенник? — прислушиваясь к звуку колокола и покачивая головой, прошептал Петенька, гимназист четвертого класса.
— Почему?
— Вероятно, я в него удался: можете представить в третьей четверти у меня поставлены 2 единицы, а я переправил их на 4, да и показал отцу.
— Дите! — снисходительно улыбнулась старая нянька. — Сколько я у вас, господа вы мои, сахару перетаскала за все время, так это и пудами не сосчитать. Анадысь банку с вареньем выела, а потом разбила, да на Анюточку и свалила; будто она разбила.
— Ничего! — махнула рукой маленькая Аня. — За банку мне только два подзатыльника и попало, а того, что я вчера в папином кабинете фарфорового медведя разбила — никто и не знает.
Инспектор встал, потянулся и сказал:
— Пойти разве в кабинет написать в правление нашего общества заявление, что я третьего дня застраховал безнадежно чахоточного, подсунув вместо него доктору для осмотра здоровяка, кондуктора конки.
— Как же вы пошлете это заявление, — возразила горничная Нюша, — если я вчера из коробки на вашем письменном столе все почтовые марки покрала.
— Жаль, — сказал инспектор. — Ну, все равно — поеду к полицеймейстеру, заявляю ему, потому что это дело — уголовное.
Глава III.
Инспектор оделся и вышел на улицу. Колокол звонил… Нищий подошел к нему и укоризненно сказал:
— Вы мне уже третий год даете то две, то три копейки при каждой встрече. Где у вас глаза-то были?
— А что?
— Да я в сто раз, может быть, богаче вас; у меня есть два дома на Московской улице.
Какой-то запыхавшийся человек с размаху налетел на них и торопливо спросил:
— Где тут принимают заявления о побеге с каторги?
— Пойдем вместе, — сказал инспектор. — Мне нужно заявить тоже об уголовном дельце.
— И я с вами, — привязался нищий. — Ведь, я один-то дом нажил неправильным путем — обошел сиротку одну. Лет двадцать, как это было — да уж теперь заодно заявить, что ли?
Все трое зашагали по оживленной многолюдной улице, по которой сновала одинаково настроенная публика. Кто шел в участок, кто к прокурору, а один спешил даже к любовнице, чтобы признаться ей, что любит жену больше, чем ее.
Все старательно обходили купца, стоявшего на коленях без шапки посреди улицы. Купец вопил:
— Покупатели! Ничего нет настоящего у меня в магазине — все фальшивое! Мыло, масло, табак, икра — даже хлеб! Как это вы терпели до сих пор, — удивляюсь.
— Каяться вы все мастера, — возразил шедший мимо покупатель, — а того, что я тебе вчера фальшивую сторублевку подсунул, — этого, ты небось не знаешь. Эй, господин, не знаете, какой адрес прокурора?
Глава IV.
В участке было шумно и людно.
Пристав и несколько околоточных сортировали посетителей по группам — мошенников отдельно, грабителей отдельно, а мелких жуликов просто отпускали.
— Вы что? Ограбление? Что? Вексель подделали! Так чего же вы лезете? Ступайте домой, и без вас есть много поважнее. Это кто? Убийца? Ты, может, врешь! Свидетели есть? Господа! Ради Бога, не все сразу — всем будет место. Сударыня, куда вы лезете с вашим тайным притоном разврата?! Не держите его больше и конец. Ты кто? Конокрад, говоришь? Паспорт! Вы что? Я сказал вам уже — уходите!
— Господин приставь! Как-же так уходите? А что у меня два года фабрика фальшивых полтинников работает — это, по вашему, пустяки?
— Ах, ты Господи! Сейчас только гравера со сторублевками выгнал, а тут с вашими полтинниками буду возиться.
— Да, ведь то бумага, дрянь — вы сами рассудите. а тут металл! Работа по металлу! Уважьте!
— Ступайте, ступайте. Это что? Что это такое в конвертике? Больше не беру. Ни-ни!
Полициймейстер вышел из своего кабинета и крикнул:
— Это еще что за шум! Вы мешаете работать. Я как раз подсчитывал полученные от евре… Эй, гм! Кто там есть! Ковальченко, Седых! Это, наконец, невозможно! Бегите скорее к собору, возьмите товарищей, остановите звонаря и снимите этот несносный колокол. Да остерегайтесь, чтобы он не звякнул как нибудь нечаянно.
Глава V.
Колокол сняли…
Он долго лежал у задней стены соборной ограды; дожди его мочили и от собственной тяжести он уже наполовину ушел в землю. Изредка мальчишки, ученики приходского училища, собирались около него поиграть, тщетно совали внутрь колокола ручонки с целью найти язык — язык давно уже, по распоряжению полициймейстера, был снят и употреблен на гнет для одной из бочек с кислой капустой, которую полициймейстер ежегодно изготовлял хозяйственным способом для надобностей нижних чинов пожарной команды.
Долго бы пришлось колоколу лежать в бездействии, уходя постепенно в мягкую землю — но приехали однажды какие-то люди, взвалили его на ломовика, увезли и продали на завод, выделывавший медные пуговицы для форменных мундиров.
Теперь, если вы увидите чиновничий или полицейский мундир, плотно застегнутый на пуговицы — блестящие серебряные пуговицы — знайте, что под тонким слоем серебра скрывается медь.
Пуговицы хорошие, никогда сами собою не расстегиваются, а если об одну из них нечаянно звякнет орденок на груди, то звук получается такой тихий, что его даже владелец ордена не расслышит.
