Аркадий Аверченко

Один час в кафе

Труднее всего угнаться за веком. Только что ты, запыхавшись, догнал его, оседлал, как следует, вспрыгнул и поехал на нем, — как он снова делает скачек, сбрасывает тебя и снова, сломя голову, мчится вперед, а ты плетешься сзади — усталый, сбитый с толку, ничего не понимающий.

Все это время я думал, что не отстаю от века, а на днях мне пришлось с горечью убедиться, что это резвое животное снова оставило меня далеко позади.

* * *

Недавно я зашел в первое попавшееся кафе на Невском.

Цель у меня была весьма скромная, но достойная всякого уважения: выпить стакан кофе. И только.

Оказывается, что в 1915 году это не считается целью. Это только средство. Не успел я усесться за столиком, как какой-то не особенно щеголевато одетый господин, чахлый и запыленный, подошел ко мне и, положив руку на край стола, спросил, таинственно озираясь по сторонам:

— Рубашки есть?

— Есть, — ответил я немного удивленный выбранной им темой разговора при столь поверхностном знакомстве со мной.

— Продаете?

— Нет, зачем же, — с достоинством ответил я. — Мне самому нужны.

— Жаль. А то бы дело сделали. Термометры вам нужны?

— Какие термометры?

— Обыкновенные, лазаретные.

Тут я вспомнил, что у меня дома не было ни одного термометра. «Заболеешь еще, — подумал я, — нечем и температуру смерить».

Это соображение заставило меня ответить с полной откровенностью:

— Нужны. Сколько?

— Что сколько?

— Термометров. Предупреждаю, что у меня немного. Могу предложить 120 гроссов.

— Господи Ииcyce! На что мне столько! При самой тяжелой болезни я обойдусь одним.

Он в ужасе поглядел на меня, отшатнулся и поспешно отошел к самому дальнему столику.

Другой господин, толстый, упитанный, в песочного цвета костюме, подошел ко мне в ту же минуту. Приблизил ко мне отверстый тяжело дышащий рот и вполголоса спросил:

— Свинцовыми белилами интересуетесь?

— Нет. — проверив себя мысленно и не колеблясь, отвечал я.

— Дубильную кислоту имеете?

Мне надоели его бессмысленные вопросы и приставания; чтобы отделаться от его предложений, я решил прихвастнуть:

— Имею.

— Много?

— Сто пудов, — тупо уставившись в стакан с кофеем, буркнул я.

— Беру.

— Как так берете?

— Продаете вы ее?

— Что вы! Как же я могу продать… Она мне в хозяйстве нужна.

— Простите, — с уважением склонился передо мной господин песочного цвета. — У вас кожевенной завод?

— Три.

— Очень приятно. Почем у вас пуд выделанной, для подметок?

— Пятьсот рублей.

Господин испуганно запищал, как резиновая игрушечная свинья, из которой выпустили воздух, и в смятении уполз куда-то.

Если он был сбить с толку и растерян, то и я был сбит с толку и растерян не менее его.

Я ничего не понимал.

Третьего господина, подошедшего ко мне, обуревало лихорадочное любопытство узнать, интересуюсь ли я ксероформом.

— Нет, — нервно ответил я и иронически добавил: — А вы подковами интересуетесь?

Он ни капельки не обиделся и не удивился.

— Помилуйте! С руками оторву. Сколько у вас кругов?

— Сорок тысяч.

— Чудесно. А почем?

— По тысяче сто.

— За тысячу?

— Конечно. А то за что же?

— Сбросьте по три сотни.

— Не могу.

— Ну по две с половиной. Ей Богу, иначе нет смысла.

— Что ж делать, — холодно пожал я плечами. — Кстати… (спокойно, но сгорая тайным любопытством, спросил я) для чего вам такая уйма подков?

— То есть как для чего? Для военного ведомства.

Краешек завесы приподнялся передо мной. Проглянуло ясное небо.

— Вот оно что! Серной кислотой интересуетесь?

— Интересуюсь. И кофе интересуюсь.

— А асбестом?

— Конечно. Бензином… тоже…

— И сливочным маслом?

— Особенно. Но сейчас я много дал бы за нефтяные остатки.

— Серьезно, много дали бы?! У меня есть.

— Что вы говорите! Где?

— Дома. Собственно, это скорей керосиновые остатки. Лампа, знаете ли на кухне горит, ну оно и оста…

— Черт знает, что такое! — вскипел мой собеседник. — С ним о деле говоришь, а он шутит! Мне слишком дорого время, чтобы…

— Да черт вас возьми! Кто к кому подошел: я к вам, или вы ко мне?! Кто к кому обратился с разговором?.. Я к вам или вы ко мне?! Черт вас разберет, что вам нужно?!. Для чего мне ксероформ? Для чего дубильная кислота? У меня все есть, что мни нужно, а излишек я вам могу предложить'! Кофе вы интересуетесь? Маслом вы интересуетесь? Пожалуйста — вот оно! ешьте! Бензин вам нужен? У меня есть дома ровно столько, сколько вам нужно, чтобы вывести пятна на вашем костюме!!

Тон его сделался мягче.

— Вы, очевидно, первый раз здесь, вот вам и странно. Серьезно вы мне кофе предлагали или шутя?

— Серьезно. Садитесь.

* * *

Мы пили уже по второму стакану кофе, и я с грустью чувствовал, что никогда век не скакал так резво и никогда мне больше не угнаться за ним.

Какие-то люди подходили к моему новому знакомому и вели самые непонятные разговоры.

— Вы хотите сверлильные, фрезерные?

— Нет, я даю.

— Почем?

— Три тысячи шестьсот, франко Ревель.

— Вагоны ваши?

— Даю вам хоть сто вагонов. Кстати, беру трехдюймовое железо…

— Лондоном интересуетесь?

— Благодарю вас. Могу сам вам дать Лондона сколько угодно.

— А термометры?

— Возьму с удовольствием. Почем?

— 21 за дюжину.

— Что вы мне говорите! А в аптеке какая розничная цена?

— Рубль шестьдесят.

— Почему же вы с меня хотите рубль семьдесят пять за опт?

— Почему что вы идиот. Вы в аптеке достанете один-два термометра. А пойдите, попробуйте купить сто — вам дадут по шее.

Перед моими глазами происходили чудеса. К моему новому знакомому подходил человек, у которого ботинки от ходьбы пешком свирепо разинули рты, и говорил этот человек:

— Имею восемьдесят автомобилей. Интересуетесь?

«Как! — простодушно думал я. — Человек имеет восемьдесят автомобилей и так упорно и настойчиво ходить пешком?!. Чудак он? Оригинал-миллионер?»

А мой новый знакомый деловито возражал ему:

— Нет, автомобилями не интересуюсь. А вы скажите лучше, когда вы мне отдадите четыре с полтиной, которые взяли на прошлой неделе?

Я слышал такое предложение:

— Имею шестьдесят тысяч рубашек. Интересуетесь?

Не удивительно ли было, что счастливый обладатель шестидесяти тысяч рубашек имел на своем теле шестидесяти тысяч первую рубашку — такую грязную, что если предположить и остальные шестьдесят тысяч рубашек в таком же состоянии, то тысяча прачек должна была бы в течение недели приводить эти рубашки в мало-мальски сносный вид.

Больше всего меня поражала та легкость, с которой возникали громадные дела, ширились тут же на моих глазах, росли и, почти дойдя до благополучного конца, вдруг с треском рушились из за сущего пустяка, при чем (надо отдать им справедливость) инициаторы предприятия не особенно горевали о гибели почти налаженного колоссального дела, а сразу же приступали к возведению другого не менее колоссального здания, снова рушившегося.

— Дровами интересуетесь?

— Чрезвычайно. Много есть?

— Десять тысяч вагонов.

— Великолепно! подходить!.. Почем?

— По столько-то.

— Франко Петроград? Цена подходящая. Это именно то, что мне нужно. Где дрова?

— В Финляндии.

— Чудесно. Сделаем дело. Вагоны вы беретесь достать?

— Вагоны будут.

— Так пойдемте писать условия!

— Пойдемте.

— Кстати: а сколько вагонов вы мне дадите ежедневно?

— Мне железная дорога обещает по десять вагонов.

— Сапожник вы. У вас десять тысяч вагонов, а вы мне будете присылать десять вагонов в день! Это на три года, а мне на эту зиму нужно.

— Что ж делать, если больше вагонов не достану.

— Ну, черт с ним! Жаль. (Пауза) А шрапнельной сталью вы интересуетесь?

— Почем она у вас?

Какие нужно иметь нервы, чтобы так быстро примириться с крушением уже почти налаженного дела, результат которого должен на всю жизнь обогатить человека?!..

* * *

Подошел к нам изможденный узкогрудый молодой человек и сказал моему новому приятелю:

— У меня есть носки.

— Беру. Много?

— Сорок тысяч.

— Почем?

— 11 рублей дюжина. Франко Выборг.

— Подходит. Образцы есть?

— Есть

— Покажите.

К моему изумлению, владелец сорока тысяч пар носков поставил ногу на свободный стул, засучил одну штанину и похлопал по собственному носку, довольно пострадавшему от времени:

— Вот.

И никто не удивился; все наклонились и стали ощупывать носок. Погоня за рублем убила у этих людей то, что было у меня с избытком: непосредственность восприятия.

И я понял всю драму этого владельца сорока тысяч пар носков, получившего образец для предложения коллегам и вынужденного силой обстоятельств носить этот образец совсем не в том месте, где ему надлежало быть.

И подумал я: бедняга ты, бедняга! Ну хорошо, что это только носок, а не другая какая-нибудь часть туалета, показывание которой заставило бы тебя раздеться в этом шумном многолюдном кафе — до рубашки. Хорошо, что тебе пришлось показать образцы носков, а не кофе, хлеба, сахару и масла…

Как бы, бедная твоя голова, показал ты их?

* * *