Бондарев Ю В
Бермудский треугольник
ЮРИЙ БОНДАРЕВ
Бермудский треугольник
ГЛАВА ПЕРВАЯ
И был тогда октябрь девяносто третьего года...
В провонявшем нечистой одеждой, табаком и потом милицейском УАЗе, оборудованном скамейками, их было пятеро.
Сначала их подвели к группе милиционеров, которые мельком оглядели всех и начали поочередно вталкивать в УАЗ небрежными толчками дубинок. Девушка с прозрачным лицом подростка споткнулась, влезая в машину, жалостно вскрикнула: "Что вы делаете? Вы же милиция! Как вам не стыдно!" И сопровождающий милиционер, плоскогрудый, с заносчивыми, немигающими глазами, крикнул ей: "Давай, давай! Не то еще получишь, зеленая сучка! Молчи, пока дышишь! Всем молчать!"
Он победоносно уселся рядом с Андреем, обдавая сивушным дыханием, хищно выпячивая нижнюю челюсть. Он раздувал ноздри узенького, подобно спичке, носа, выражая обликом своим неприступный вид, а Андрея, все время помнившего дергающееся на земле тело казачонка, корежило нестерпимое желание ударить со всей силы по этому спичкоподобному носу, услышать вскрик, визг, стон, увидеть кровь на лице. Но у сопровождающего было оружие - непустая кобура, дубинка на коленях - уже в эти дни действовал приказ, разрешающий ОМОНу и милиции применять оружие.
- Почему молчать? Вы превышаете свои обязанности! - поднял надтреснутый голос мужчина измятого переутомленного вида, не отнимая от плеча испачканную в грязи руку. - Вы распоясались, как фашистские молодчики в Германии после поджога рейхстага! Вы понимаете, что творите? Вы избиваете и стреляете в свой народ! Вы... оглохли и ослепли!..
- Ма-алчать! Речи тут будешь еще толкать, кусок свинячий? Ельцина хотите сбросить? Заткни пасть, а то я тебе дубинку в горло засуну! яростным басом, по оглушительной силе никак не соответствующим его плоской фигуре, заорал милиционер и даже привстал. - Ишь ты, говорун! Свободу захотели придушить? Бунт устроили?
- Я - депутат Моссовета. Я - неприкосновенное лицо, и вы, товарищ милиционер, не имеете права ни применять силу, ни кричать на меня! возмущенно выговорил переутомленный мужчина, морщась и поглаживая опущенное плечо. - Вы дважды ударили меня палкой! Понимаете ли вы, что вы нанесли мне физическое... да, физическое увечье... вы повредили... мне ключицу. Надеетесь, вам не придется ответить перед законом?..
- Плевать хотел! Я за Ельцина таким, как ты, горло перегрызу! - опять оглушил барабанным басом плоскогрудый, и на его шее коричневыми веревками вздулись жилы. - Депутат! Ишь ты, депутат! К власти волками рветесь? Не выйдет у вас! Хребты, как щепки, переломаем! Всех достанем! Нового Ленина на загривок посадить хотите?
- Смотри ты как... плевун и якобинец, - как бы между прочим бросил молодой парень с наблюдательно смеющимися глазами, коротко постриженный, одетый в спортивную нейлоновую куртку на молнии; весь вид его, открытая прямая шея и плечи говорили о здоровье, силе, о какой-то внутренней веселости, и Андрей хмуро посмотрел на него. Спортивного вида парень ответил ему подмигивающим взглядом и чуть присвистнул, очевидно так приглашая его сбросить злую напряженность и малость расслабиться. Потом он произнес: "Ой-ой-ой, с какой стати капельки?" - и обратился к сидящей справа от него девушке, подростку лет пятнадцати в джинсовом потертом костюме, съежившейся, как пойманная птица, - русая голова клонится на грудь, тонкие ноги, облепленные джинсами, некрепко сдвинуты, руки охватывают угловатые колени.
- Что вы, сударыня? - сказал парень. - Для какой надобности капельки? Не нужно дождичка. У меня чистый платок. Дать вам?
Она приподняла голову, постаралась наудачу улыбнуться, но получилась извиняющаяся гримаска на чутком легковерном лице, и Андрей увидел: маленькие бусинки слез светились на ресницах, отчего широкие лучистые глаза казались омытыми дождем ромашками. Она ответила шепотом:
- Я боюсь милицию. Куда нас везут? В тюрьму? Нас могут посадить в тюрьму?
- Ни в коем случае. Это я вам ручаюсь. Скоро увидите маму. А вот зачем вы пришли к Белому дому? - спросил он. - Надо ли?
Она вытерла слезинки согнутым пальцем:
- Мы с Олегом принесли бутерброды и пепси-колу. А какие-то люди в черных куртках стали всех избивать дубинками. У Олега вырвали пластиковый пакет и так ударили, что он упал и не мог встать. Я видела кровь на его виске. Я боюсь, боюсь, что его убили...
Она втянула ноздрями воздух, снова клоня голову. Парень сказал:
- Опять капельки? Не надо, девушка... Переживем.
- Господи, спаси и сохрани от живота, - послышалось тягостное, вперемежку со вздохами бормотание, и пожилой мужчина в стареньком плаще, с белым, как высушенная кость, лицом, вытянув морщинистую шею, страдальчески сплюнул под ноги, как если бы его выворачивало рвотой. - Это я язву уговариваю, себе говорю... Язва, Господи спаси, разыгралась, - договорил он, обтирая позеленевший рот. - Двенадцатиперстная... так вот. Я пулеметчиком воевал... Ежели бы... Ежели бы со мной был родной мой ДП, я бы ни одного диска... я бы этих... я бы ни одного диска целым не оставил, - сказал он, отдышавшись. - Убийц убивать надо... Смерть за смерть. Как на войне...
- Ма-алчать, сучье отродье! - Плоскогрудый вскочил, стукнулся головой о потолок машины, выматерился, озлобляясь, взмахнул дубинкой. - Это кто убийцы? Кто? Вы - убийцы! Это ваши сучьи снайперы гробили милиционеров! Ишь ты, убийцы, ишь ты!
- Заблуждаешься, господин милиционер! Снайперы стреляли с крыши американского посольства, - сказал спортивный парень. - И с гостиницы "Украина". Стреляли ваши...
- Ма-алчать, говорю! - взревел плоскогрудый и, обнажая желтые зубы, ударил дубинкой по носку своего ботинка. - Последний раз предупреждаю! Глядите, умники, другую песнь запоете! Разговор другой будет!
- Молчим, молчим, - поднял руки парень, якобы покорно сдаваясь, и глянул на Андрея прежним подмигивающим взором. - Видал, как свирепо? Прямо леопард! Живьем съест.
Андрей не ответил, даже не кивнул, не усмехнулся, он пребывал в том состоянии, из которого не мог вырваться и прервать его. Он все слышал, все видел в этой милицейской машине, куда-то и зачем-то везущей их от горящего Дома Советов, и одновременно видел черных толстых удавов дыма, лениво ползущих вверх из окон по высоким стенам; видел танки, стреляющие с Калининского моста; разворачивающиеся, как жуки, БТРы возле баррикад, возле разбросанных тел убитых; там кто-то кричал в мегафон: "Пленных не брать!"; видел хаотичные пучки трасс, забрызганную кровью стену стадиона, где зло стучали автоматные очереди, а в скверике лежал на земле мальчик-казачонок, после каждого выстрела дергающийся в своей мучительной казни.
"Что сказал плоскогрудый дегенерат? Другую песнь запоете? Куда нас везут? И зачем? У этого плоскогрудого передние стальные зубы, интересно может ли он перекусить проволоку? Ненавижу его орущий рот, его зубы..."
Когда их начали выталкивать из машины около каменного дома купеческого вида с парадным, в огороженном старым забором дворике, за которым шумели, сгибались под октябрьским ветром березы, отблескивали мокрые крыши соседних построек, напоминавших захолустную окраину Москвы, когда ввели в дом по темному коридору мимо покуривающих парней омоновцев и втолкнули в большую, заполненную милиционерами комнату, в тусклый осенний свет из трех окон, смешанный с электрическим светом, уже не было сомнений, куда их привезли. Пахнуло казарменной духотой, сивухой, кисловато-горчичным потом, ременной кожей. Сигаретный дым змеисто извивался вокруг яркой лампы, низко свисавшей с потолка в металлическом колпаке. Колпак срезал электрический свет, и лица милиционеров и трех-четырех омоновцев, стоявших у стены, оставались в полутени. Но выпукло было видно квадратное мясистое лицо, надутая, налезшая на воротник шея грузного капитана, горой сидевшего за столом, его мастерски начесанные с висков на массивную плешь волосы - скрупулезная эта прическа имела название у остряков "взять взаймы", отметил с тошнотной иронией Андрей. Вялые глаза капитана равнодушно выслушали краткий доклад плоскогрудого: "Оттуда, товарищ капитан, оказывали сопротивление", и кругло перекатились с плоскогрудого на задержанных, его низкий, жирный голос произнес корябнувшую фальшивой приветливостью фразу:
- Почетно видеть у нас в гостях защитников героического Верховного Совета, поклон вам, красно-коричневые мятежники, но вот шампанского для встречи не приготовили! Сожалею. Виноват.
И он почтительным наклоном большой головы показал свой, волосок к волоску, начес, маскирующий широкую плешь. Милиционеры в разных концах комнаты зафыркали смехом, кто-то витиевато и ядовито выматерился, двое стриженоголовых молодых омоновцев в камуфляжных куртках заржали ("Во дает капитан!"), и белокурый лейтенант милиции с розоватым, как у стыдливой девушки, лицом, с очень светлыми ресницами, какие бывают у голу-боглазьк людей, выросших на деревенском солнце, развязно ступая, подошел к задержанным и, выказывая чистые девичьи зубы, сказал:
- Всем предъявить документы. Начнем с вас, папаша. Ваш паспорт или удостоверение личности. - И он протянул руку, выпрямляя ладонь в ожидании документа, участливо спросил: - Что с плечом, папаша? Почему держитесь за плечо, папаша?
- Во-первых, я не папаша, товарищ лейтенант, а депутат Моссовета. Моя фамилия Мартьямов, - заявил переутомленного вида мужчина, отклоняя опущенное плечо, и не без оскорбленной доказательности достал из кармана красную книжечку с золотым тиснением: - Вот мой документ. Пожалуйста... Я не знаю, в какую милицию нас привезли и зачем, - заговорил он уже тверже, глядя не на белокурого лейтенанта, а в направлении грузной глыбы капитана за столом. Не ошибаюсь, я вижу: старший здесь вы, капитан, и я обращаюсь к вам с официальным запросом: на каком основании меня и всех нас привезли сюда? Должен вам сказать, милиция или, возможно, уголовники, наряженные в форму милиции, что я допускаю, зверски избивали демонстрацию у Дома Советов. И, как видите, мне повредили плечо... К слову сказать, доблестно постарался вот этот товарищ, сержант, кажется... - Мартьямов указал на плоскогрудого сержанта, сумрачно стоявшего у двери с дубинкой в руке. - Настоятельно прошу вас, товарищ капитан, разобраться... Задерживать нас не имели права. Никто из нас не преступил закон. Я требую как депутат разобраться в неправомочных действиях относительно нас...
