Бондарев Ю В
Поздним вечером
Юрий Бондарев
Поздним вечером
Тонко дребезжат стекла. Сквозь шум бурана слышно, как на дворе глухо хлопает калитка. Коля, весь напрягаясь, останавливает взгляд на окне, потом негромко говорит:
- Показалось... Я думал, мама, а это ветер. Ты, Миша, слышал, как загремело?
- Непогода какая... - Миша, послюнив палец, не сразу перелистывает страницу, с сосредоточенным видом наклоняется над книгой и прерывисто вздыхает: - Прямо не дождешься.
Колина мать работает врачом в степном районе, недалеко от города Актюбинска; каждое утро за ней приезжают сани из больницы, и дед Степан увозит ее до восьми часов вечера. Сейчас уже десять, но ее все нет. А буран хлещет в стели, гремит по крыше, дико взвизгивает в трубе, дергает дверь в сенях, будто кто-то в злобе ударяет, наваливается плечом, срывает ее и не может сорвать с петель. На улице все гудит, и порой кажется, что комната несется по воздуху, в вихрях снега, оторванная от всего мира.
Мальчики сидят на диване и то и дело поглядывают на стенные часы. Миша хмурится и, стараясь не сопеть, уже второй раз осторожно листает книгу про зверей Африки. Он давно торопится домой, так как отпросился к Коле "только на минуту", но ему и боязно, и неудобно уходить, хотя живет он рядом через несколько домов.
А часы на стене неустанно и сонно тикают. Изредка в них что-то обрывается. Тогда гиря дергается, и мальчики вздрагивают. В комнате полутемно. Возле дивана на столе горит большая керосиновая лампа: два дня нет электричества - буран порвал провода. Радио тоже молчит. Два дня в степи, не утихая, ревет непогода. Она царапает стены, стучит в стекла и кидает в них непроглядным снегом, все наваливая и наваливая под окнами сугробы.
- Буран! - говорит Миша, поднимая голову от книги. - Ишь как воет... Страшно сейчас в степи.
Коля внимательно смотрит на Мишу, с минуту слушает, как воет буран, и вдруг начинает беспокоиться:
- Как бы мамка не заблудилась...
- А ты знаешь, в позапрошлую зиму тракторист окоченел до смерти, заблудился... а в прошлую отец чуть совсем не замерз, - почему-то шепотом говорит Миша и делает такое лицо, точно сообщает по секрету о необыкновенной тайне.
Коля уже слышал эту историю несколько раз, но ему хочется заново послушать.
- Как же это? - удивленно спрашивает он и подвигается ближе к Мише. Сказки бабушкины.
Но глаза у Миши очень серьезные.
- Не сказки, а очень просто. Поехал отец в бригаду: что-то с тракторами случилось. Темнища - жуть! Хуже, чем сейчас. Буран так и метет, так и метет... Знаешь, как в степи? Я ездил раз в МТС, так знаю... А отец ехал, ехал - и вдруг дороги нет, заблудился. Мы его ждали, ждали целую ночь. Мать говорит: "Ну, пропал отец!" И вдруг слышим - лошадь пришла. Выбежали мы, а отец весь в снегу, прямо и лица не видно! Мамка чуть не плачет, а он говорит: "На войне не погиб, а здесь чуть..." Ноги, руки снегом оттирал белые все были...
Опять хлопает калитка, гремит в трубе, в сенях, позванивают стекла, и мальчикам кажется, что кто-то огромный колотит озлобленно по стенам, топчется в тяжелых валенках под окном, и давит на стекла, и стонет от нетерпения.
И от этого хаоса звуков уши наполняются протяжным, тонким звоном.
- Ветер, - выдыхает Коля. - Это ветер...
Миша тихонько смеется:
- Конечно, ветер! Давай книжку смотреть! Ты садись рядом, а?..
Подумав, Коля садится вплотную к Мише, а тот сопит, с какой-то опаской перелистывает страницы и украдкой из-за плеча оглядывается на черные окна. Коля, тоже озираясь на темные углы, поеживаясь, спрашивает негромко:
- Ты почему так смотришь? Мерещится тебе?
- Не-ет, что ты! Вот выдумал, - шепчет Миша, нагнув голову.
В тишине листы книги, толстые, гладкие, гремят, как полотно на ветру. Минуту оба молчат. Потом Миша напряженно морщит лоб и, глотая слюну, говорит:
- Как я домой теперь пойду? Мать, наверное, ищет...
- Знаешь, давай чай пить, - предлагает Коля с надеждой. - Чайник поставлю, у нас конфеты шоколадные есть. "Белка" называются". Хочешь, Миша?
- Да мне идти нужно. Я уроки еще не делал. А то завтра по арифметике Марья Сергеевна ка-ак вызовет да ка-ак двойку поставит!..
- Ну и иди. - Коля презрительно усмехается. - Боишься, достанется дома? А в школе хвастался, что тебя никогда не ругают! Врешь все!
Миша сдвигает рыжеватые брови. Он колеблется.
- Давай... подождем еще, - нерешительно соглашается он и снова украдкой косится на окна.
Коле сразу становится веселее. Ему хочется рассказать сейчас то, о чем он давно думал, и он заговорщицки говорит:
- Ты знаешь... Вот если бы война... ты как, пошел бы в разведчики?
- Не возьмут, - вяло отвечает Миша. - Не доросли, скажут. - Он откладывает книгу и, некоторое время соображая, деловито насупливается. Может, взяли бы, только мать вот...
- Ерунда какая! - возражает Коля. - А если бы наша страна воевала с фашистами? Нет, меня бы мать отпустила. Как отца. - Коля пристально смотрит на стену, где в черной рамке висит портрет. - У меня отец был артиллерист. Он дрался с "тиграми", танки были такие у немцев. Отца ранило, а он все стрелял... Пять танков подбил...
- У меня отец тоже, - кивает Миша, ссутуливаясь. - Ничего не боится.
- А ты боишься? - подозрительно спрашивает Коля.
- Нет... Что ты! А вот только отец мой ничего не боится, твоя мать тоже. Видишь, какой буран, света не видать, а она поехала.
- Она вся в отца, - серьезно заявляет Коля. - Отец сам говорил...
- Коль, а Коль, - немного подумав, очень тихо спрашивает Миша, - а ты в отца?
Коля переводит взгляд на окно, за которым с воем мелькают мутные тени, и опускает глаза.
- Я не знаю, - отвечает он, видимо опечаленный. - Отец ничего обо мне не говорил.
- А автоматы дали бы? - неожиданно спрашивает Миша. - Автоматы нужны, а то убьют!
Коля задумывается, затем машет рукой.
- А как же! Я знаешь о чем - Ведь я, наверно, не испугался бы. Пошли бы вместе с тобой. И выручали бы друг друга в бою.
- Да, - соглашается Миша, - одному плохо. Двоим лучше. Помочь можно друг другу.
Минуты три оба молчат. Коля берет со стола и долго рассматривает перочинный ножик с перламутровой ручкой, говорит грустно:
- Отец подарил. Это его ножик, до фронта. На память. Хороший?
- Ага. Только не острый, - хозяйственно замечает Миша, попробовав лезвие пальцем. - И легкий. Пушинка.
- Я его берегу.
- Стой, ходит кто-то. По чердаку ходит, слышь?.. Шаги, - шепчет Миша, вслушиваясь. - Вроде разговаривают там, слышь? Нет?..
Он с побледневшим лицом озирается на Колю, изо всех сил удерживая дыхание, широкие ноздри его раздуваются.
- Никого там... буран это, - отвечает Коля с трудом равнодушно. Мерещится тебе...
Миша мигает ресницами и слабо шевелит дрожащими губами:
- Мне мамку жалко. Она, должно, по поселку бегает, меня ищет. Ведь я из школы домой забежал - и прямо к тебе. А я ничего не боюсь. Мне домой надо... - И Миша виновато ерзает, избегая встретиться с Колей взглядом.
- Знаешь, - говорит Коля и даже встает с дивана. - Ты иди домой. Иди, Мишка, чего уж... Я останусь.
Миша, округливая рыжие брови, испуганно смотрит на Колю, но тот быстро отворачивается, повторяет с насмешкой:
- Иди, иди, я обижаться не стану, а то еще дома достанется, отколотят еще.
- Да надо ведь мне...
Однако Миша не сразу решается уходить. Ему неудобно и неловко: как же оставить товарища одного? Наконец он уходит, надев пальто, для смелости нахлобучив на глаза шапку, убегает в темь и буран. Коля закрывает за ним дверь и, вернувшись в комнату, некоторое время чувствует странное возбуждение.
"Пусть, пусть! - мстительно думает Коля. - Я и один ждать буду..."
Но в комнате после ухода Миши становится очень пусто и тихо. И возбуждение быстро проходит. Коля садится к столу в одиночестве и, чтобы отогнать от себя грустные мысли, старается представить себе, как будет, когда приедет мать... Она, скинув завьюженный тулуп, улыбнется ему, поцелует его холодными губами и, конечно, скажет: "Заждался? Ну, Колька, сейчас будем чаевничать!" Щуря близорукие глаза, она подолгу моет руки и тщательно вытирает их полотенцем; от нее приятно пахнет морозом и каким-то лекарством. Она будет ходить по комнате, звенеть посудой, спрашивать о школе и наконец сядет с ним за стол. Весело на плите зафыркает чайник, и тотчас в комнате станет тепло и уютно.
"Мама, я тебя все ждал, - скажет он, - два раза чайник подогревал, а ты так долго..."
Коля вздрагивает: ему кажется, что он уснул и во сне сидит на краешке стула; а веки у него тяжелые-тяжелые и необоримо смыкаются сами. На столе сонным круглым бликом светится бок большого металлического чайника. Посреди скатерти, придавленный чашкой, белеет листок бумаги: "Ужинай, ложись спать. Не жди меня. Мама". И от этих слов, написанных, как всегда, рукой матери, горько и тоскливо сосет под ложечкой, словно кто-то беспощадно хочет обмануть его.
Потом он представляет, как мать едет в санях. Лошадь едва плетется вся в снегу, и морда ее, заиндевевшая и белая, окутываясь паром, кланяется сугробам. Мать не видно в санях: она укрылась шубой и спит. Потом она просыпается, выглядывает из-под шубы и говорит лошади: "Смотри, какой буран! Ты не спи! Не занесло бы нас! Ведь Колька один дома!" Возница дед Степан погоняет усталую лошадь. Но она уже не хочет идти дальше. И снег постепенно заносит сани, лошадь, наметая огромный сугроб...
Что-то страшно гремит и рассыпается стеклянным звоном. Коля вскакивает, широко раскрыв глаза.
- Что это? Мама!..
На полу разбитая чашка. Осколки рассыпались возле ножки стола и странно-спокойно поблескивают на свету. Рядом лежит записка матери. За окном безмолвно - вероятно, буран стих. И четко и громко отстукивают, скрипят ходики на стене. Ему сейчас не жалко чашку. Он лишь жалеет об одном: зачем отпустил Мишку, вдвоем веселее. И Коле сейчас так невыносимо одиноко, неспокойно, что хочется плакать.
