Наталья Баранская

Край света

Вероятно, это тихое, спокойное место. «Ушел бы на край света», — сказал однажды кто-то уставший, огруженный заботами, замученный горестями. Какой-нибудь пессимист, которому стало невмоготу бороться или невмоготу терпеть. Очень давно сказал. Когда земля еще не была круглой, а была похожа на блюдо и стояла на трех китах, плавающих в трех морях. У блюда был край — это и был край света. И люди, неспособные бороться или терпеть, брали котомки, припасали посошки и уходили куда глаза глядят. Путь этот неизменно приводил на край света.

Елизавете Николаевне неловко было признаться, что сейчас, в семидесятые годы двадцатого века, ей захотелось уйти на край света. «Вероятно, я принадлежу к неудачникам», — думала она, как будто оправдываясь. От сведущих людей она знала, что неудачников теперь гораздо меньше, чем было раньше. Но что ж, сколько-то их все равно осталось, и она была в их числе.

Открылось это ей в конце жизни, в последнем, а может, предпоследнем десятилетии. Ее не удивило, что так поздно — с возрастом обнаруживаются в нас многие слабости.

Всегда считала она себя счастливой. Что бы ни случилось с ней, с ее близкими, никогда не называла себя несчастной. Даже когда случилось самое страшное — война разбила ее семью, — она продолжала жить, не чувствуя себя обломком. Но, вероятно, немецкий снаряд, попав в блиндаж, где находился ее муж, одним из осколков задел и ее, хотя она была далеко, за тысячу километров. Появилась трещина, сначала незаметная даже ей. Потом она стала увеличиваться, расширялась, росла, и Елизавете Николаевне стало казаться, что ее можно увидеть. Она ее видела, когда смотрелась в зеркало.

Сыновья и дочь уверяли, что никакой трещины нет. Им некогда было приглядываться. «Все ты выдумываешь!» — утешали они ее, пробегая мимо.

У Елизаветы Николаевны было двое сыновей, четыре снохи, или невестки, шестеро внуков. Снох она жалела, особенно покинутых, и чувствовала себя перед ними виноватой — ведь это ее сыновья оставили их.

Сыновья рано женились, и слушать не хотели, когда она их отговаривала. А через три года оба разошлись. И снова женаты, и у каждого еще по ребенку.

Жила она с дочерью. Проблемы «зять — теща» у них никогда не было. Дочь — мать-одиночка. Зато была другая проблема — как растить и воспитывать двойняшек.

Уже несколько лет Елизавета Николаевна сидела с детьми. Ровно в пятьдесят пять она вышла на пенсию, оставив свою любимую фонотеку в одном музыкальном учреждении. Когда дети подросли, стали больше шуметь и шалить, сидеть с ними стало нелегко. И после того как у Елизаветы Николаевны был сильный сердечный приступ, их отдали в детсад. Она оправилась, отдохнула, но ненадолго. Дети часто болели, притом не синхронно. Получалось так, что почти все время они дома. Бабушка вздохнула и решила: пусть лучше будут дома здоровые. И взяла их из садика. А в прошлом году они пошли в школу.

Если не считать дома, где Елизавета Николаевна живет, у нее были еще четыре точки приложения мыслей и тревог. Четыре семьи, где жили четверо остальных ее внуков. Елизавета Николаевна постоянно думала об одном, о другом из своих детей или обо всех сразу.

Ее волновало, что у старшего сына неприятности на работе. Она страдала оттого, что младший пьет. Она огорчалась: первая жена старшего не отпускала к ней мальчика повидаться. Ее беспокоило, что вторая его жена насильно учит пятилетнюю девочку фигурному катанью, что старший внук начал курить, а средний совсем вырос из пальто, чего мать не замечает, предоставляя это отцу, а тот считает, что хватит и алиментов. Она пыталась сэкономить из пенсии хоть немного на подарки ко дням рождений, но пенсия была невелика, экономить было трудно, и подарки получались не такие, как ей хотелось.

В общем, Елизавета Николаевна не знала спокойных дней. Возможно, если бы она могла всем помогать и участвовать в их жизни, она не огорчалась бы так. Но помогать всем она не могла.

А тут еще дочь стала задерживаться по вечерам. Где, с кем? И будет ли на этот раз что-нибудь хорошее? Вряд ли будет. Двое детей. Нелегко на это пойти — растить и воспитывать чужих детей. И судьба дочери и двойняшек тоже беспокоила Елизавету Николаевну.

Толпа мыслей, тревог и забот теснилась и кружилась в ее голове в тихие ночные часы, мешала спать и набирать силы на завтрашний день.

В часы ночных раздумий над всем и всеми Елизавета Николаевна пришла к мысли, что принадлежит к несчастливым. Она ничего не могла или почти ничего не могла изменить в том, что тревожило и волновало ее. И тут впервые появилось у нее желание, и даже не желание, а тихая, немощная мысль — не уйти ли ей на край света? Елизавета Николаевна считала мысли о крае света малодушием, она гнала их, осуждала себя, но они все возвращались и возвращались.

«Неужели все развалится позади меня, как только я с посошком и котомкой перейду кольцевую бетонную дорогу?» Так или примерно так рассуждала она и утешала себя: живут без нее четыре внука, значит, обойдутся и здесь, у дочери. И она все чаще и чаще думала о предстоящем путешествии.

Может, она и не двинулась бы с места. Но иногда сущий пустяк подталкивает человека, даже самого нерешительного. И случается это внезапно.

Так случилось и с Елизаветой Николаевной. День был как день. Она приготовила завтрак, разбудила детей, провела зарядку, накормила и проводила в школу. Сбегала в магазин, поставила варить суп и компот. Занялась уборкой. Потом взялась штопать Петины носки для валенок.

Зазвонил телефон. Жена младшего сына сказала, что он опять не пришел ночевать, и на этот раз она твердо решила с ним расстаться. Они немного поговорили. Елизавета Николаевна не стала просить невестку, чтобы она не выгоняла сына. Она хотела успокоить женщину, а может, и себя тоже, и стала расспрашивать про внука. Про его успехи в английском. Он недавно начал учить язык, все им гордились.

Сноха ответила, что не намерена разыскивать мужа, и если он, выпив, угодил под машину, то так ему и надо. Елизавета Николаевна бросила Петин носок и стала звонить сыну на работу. Сказали, что его нет. Дрожащими руками листала она записную книжку — искала кого-нибудь из его товарищей. Ни по одному телефону ей не ответили. Позвонила опять на работу. «Сейчас посмотрю», — отозвался женский голос, и она долго ждала с трубкой в руках. Стукнули в дверь — пришли ребята из школы, сегодня их отпустили раньше. К телефону подошел сын и, не дав ей договорить, сиплым злым голосом сказал: «Не лезь не в свое дело». Он был жив, она утешилась этим и тихо положила трубку. Внучка Ирочка закричала весело: «У нас пожар! Пожар!» Петя подхватил: «Дым! Дым! Из кухни идет дым!» И оба принялись прыгать и визжать.

Елизавета Николаевна побежала на кухню. Компот сгорел. Обуглившиеся фрукты припаялись к почерневшей кастрюле. Она налила в кастрюлю воды.

Пора было обедать, потом гулять. Она обещала детям пойти в сквер. Елизавета Николаевна не жалела компота, но беспокоилась, удастся ли отчистить кастрюлю.

Эта кастрюля и младший сын не выходили у нее из головы всю прогулку. И потом весь день она думала о сыне. О том, что плохо его воспитала.

Не была она подготовлена к неудачам. Старшие — сын и дочь — учились неплохо, росли ровно… Младший пошел вкривь. Чего только не натерпелась она с ним. Старшие правильные, не хотели возиться с младшим и помочь матери. Кое-что по дому они делали, но неохотно, лишь бы скорее кончить и заняться своим, интересным.

Старший увлекался радиотехникой, из него и получился хороший инженер. Дочь интересовалась музыкой, но из этого ничего не вышло: она поступила в музыкальное училище, не кончила, не смогла, переучилась на машинистку-стенографистку, после работы ходила в клуб, в музыкальный кружок. Руководил им пианист, неплохой музыкант. Тут родились у нее двойняшки, и у Петеньки оказался хороший слух. Елизавета Николаевна пробовала тогда объясниться с пианистом. Но он так дрожал, так боялся своей жены, что говорить с ним было противно. Они от него отступились, а потом даже не вспоминали.

Младший сын после школы побывал в трех институтах. Отовсюду его выгнали — за хвосты. Он пробовал работать на заводе, в торговле и наконец обрел свое призванье в рекламе. Забавные рисунки и немудрящие стихи давали ему заработок не меньший, чем у инженера. Но половина денег уходила в долги — раздавал, возвращал — и на выпивку. Его уговаривали попробовать свои силы в чем-нибудь серьезном: мультфильмах, детских книжках. Но он не хотел идти в незнакомое место к незнакомым людям. Нагловатый в манерах, робок он был до странности. Одна мать это знала.

Мысли о младшем шли своим чередом, дела своим, и день приближался к концу. Елизавета Николаевна отвела ужин, помыла посуду и села с ребятами на диван — почитать.

В это время пришла дочь и еще в передней сказала недовольно: «Пахнет у вас какой-то гарью». Тут Елизавета Николаевна вспомнила про кастрюлю. «Компот у меня сгорел», — призналась она смущенно. Дочь сказала брюзгливо: «Вечно у тебя что-нибудь горит. И вообще…» Последние слова обидели Елизавету Николаевну больше всего. Они просто очень ее обидели. Что означало это «и вообще…» Оно могло означать что угодно. Даже и то, что она делает все из рук вон плохо, совсем не старается и не заботится о детях.

Елизавета Николаевна вышла на кухню подогреть дочери ужин и стала чистить кастрюлю. Но дочь выхватила ее из рук: «Пропала кастрюля, и нечего ее долбить». Может, у дочери были неприятности на работе или в личной жизни, кто знает, почему она была так раздражена.

Ночью Елизавета Николаевна думала только об этом. Уговаривала себя, что все это пустяки, что даже и вспоминать стыдно, но никак не могла отвязаться от пустых этих мыслей, от слов дочери, сказанных в досаде, от злого ее голоса.

«Уйти бы на край света», — подумала Елизавета Николаевна и вздохнула. И стала вздыхать и вздыхать. Все чаще и чаще. Она вздыхала, и ей казалось, что в доме душно, не хватает воздуха, совершенно нечем дышать. Тогда она встала, чтобы приоткрыть окно.