Наталья Баранская

«Молодой веселый фокс…»

Артемий Николаевич увидал издали автобус, ускорил шаг, потом побежал, но не успел. «Вот они — шестьдесят», — подумал он сердито. На днях только отмечали эту дату, он еще не привык к своему новому возрасту. Поглядев вслед автобусу, Артемий Николаевич стал читать объявления, наклеенные на столбе. Каждое утро, если приходилось ждать, читал он одно и то же, бесцельно, просто так: «Меняю трехкомнатную квартиру… первых и последних этажей не предлагать», «Продается гардероб из венгерского гарнитура…», «Куплю письменный стол недорогой», «Срочно нужна няня…» Артемий Николаевич думал о том, что жизнь полна нелепой суеты — обменов и обманов, беготни за нужными вещами и покупки ненужных, и что за всем этим порой мы упускаем самое главное…

Но сегодня в глаза бросилось необычное: на голубой бумаге была нарисована забавная собака. С поднятой кверху мордой, похожей на кукурузный початок, она прыгнула за мячом. Рядом с рисунком печатными буквами было выведено: «Молодой веселый фокс хочет переменить хозяев». И затем помельче: «Отдам собаку в хорошие руки». Слово «отдам» подчеркнуто. «Звонить Ирине Николаевне, телефон…» Но тут подошел автобус, Артемий Николаевич влез в его тесную духоту и отправился на работу. Он ехал и улыбался, вспоминая про веселого фокса.

От автобуса до института было минут десять ходьбы. Артемий Николаевич шел быстро, какой-то веселенький мотивчик подыгрывал его шагам: тра-та-та, тра-та-та… трам-пам-пам… двести два… тра-та-та, двадцать два, тра-та-та! Двести два — двадцать два — двадцать три… «Интересно, что это такое? — подумал Артемий Николаевич. — Какой-то телефон. Но чей?»

Рдруг из дома выбежала с веселым лаем собака, вытащила за собой на поводке девочку, они чуть не наскочили на Артемия Николаевича, и он сбился с шага… Двести два, два… А! Так это телефон с объявления, телефон женщины, которая хочет отдать собаку. Ирина Николаевна, кажется. Как он запомнил? Чудеса, да и только! Он же не успел прочитать объявление до конца! Двести два — двадцать два — двадцать три? Изумился он опять. Да-да-да, так-так-так, так-так-так! — простучало в ответ.

Вот институт, вот отдел, где он работает, его стол. Рабочий день начался, и стук умолк. Но только Артемий Николаевич кончил работу и вышел на улицу, как опять застучало: двести два, двадцать два, двадцать три…

«Привязался ко мне этот телефон», — подумал Артемий Николаевич. Подумал и улыбнулся. «Просто наваждение какое-то». Он шел пешком, напевая про себя «тра-ля-ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля…»

— Вот возьму и позвоню, — сказал он вслух.

Но что же он скажет Ирине Николаевне? Собаку он брать не собирается. Он не может ее взять — жена не согласится. У них в доме никогда не было ни собак, ни кошек. Даже цветов не водилось. Тамара Петровна считала все это лишним. А почему бы теперь, когда они остались вдвоем, не завести им собаку? Нет, жена не захочет…

«Все равно позвоню!» — решил Артемий Николаевич. Он сам не понимал, что с ним творится. Легкомысленным он не был, не был падок на быстрые знакомства, случайные встречи. Жене не изменял. Бывал у него флирт — он нравился, ему нравились. Но все как-то обыкновенно, неинтересно. А сейчас что? Чаровство…

«Позвоню!» Артемий Николаевич подошел к будке автомата, вытащил из кармана мелочь, стал искать двухкопеечную монету. Монета нашлась. Он задумался: спросит Ирину Николаевну, а дальше что? «Нет, это мальчишество». И, зажав монету в руке, Артемий Николаевич пошел дальше.

…Двести два — двадцать два — двадцать три. «Фу, черт! Вот позвоню и скажу: «Замучил ваш телефон, ничего не могу сделать, извините». Она остроумна, это видно, — поймет. Вероятно, без предрассудков — поймет, конечно. И с фантазией — конечно же поймет». И Артемий Николаевич снова стал искать глазами автомат. Но автомата не было, и он долго шел, пока не увидел стеклянную будку. Прикрыл за собой дверь, опустил монету и вдруг почувствовал, как застучало сердце. «Это что еще за глупости», — рассердился Артемий Николаевич, и взамен приготовленных покаянных слов какая-то игривая фраза завертелась на губах: «Ну как, веселый фокс еще не нашел себе новых хозяев?»

Но все было забыто, когда он услышал чистый, ясный молодой женский голос. Она сказала «слушаю» и, удивившись молчанию, повторила: «Я слушаю вас». Одолев внезапную немоту, Артемий Николаевич спросил: «Ирина Николаевна»? Да, это была она. «Я насчет собаки… — неожиданно для себя сказал он. — Если еще не поздно… По вашему объявлению. Разрешите посмотреть?» Голос у него сел от волненья, он кашлянул и сказал «простите». Она спросила, есть ли в семье маленькие дети, дала свой адрес. Ему хотелось, чтобы она спросила еще что-нибудь. Нежный, обаятельный голос. Прозрачный, как родниковая вода. Но разговор был закончен — они условились, что он придет завтра.

Артемий Николаевич вышел из автомата растерянный. «Что я делаю, — думал он, — веду себя, как двадцатилетний оболтус».

Ему вдруг страшно захотелось иметь пса — молодого, веселого. Не хватало в их доме веселья. Была чистота, был порядок, комфорт. А веселья не было. Веселье окончательно ушло с дочерью — в прошлом году отделились дочь с зятем, переехали в свою квартиру. С ними было тесно, без них — скучно…

Что, собственно, плохого в том, что он зайдет к Ирине Николаевне? От этого ведь никто не пострадает — думал Артемий Николаевич. Он шел не спеша. Теперь уж не веселенький мотивчик, а ласковая мелодия слышалась ему: «Лионозовская улица, номер семь, квартира сто… Лионозовская улица…» Что-то светлое и тонкое звенело в этих словах. «Лионозовская улица, завтра, завтра в семь».

Возле аптеки Артемий Николаевич вспомнил, что давно собирался переменить очки. Темная оправа придавала ему какую-то угрюмость. Он выбрал чешские очки в легком золотистом ободке и с удовольствием заметил, что они его молодят.

Домой Артемий Николаевич пришел на час позже обычного.

— Ау, — окликнула его из кухни Тамара Петровна. — Куда ты провалился?

— Ау, ау, — ответил он спокойно.

В первые годы брака эта перекличка звучала куда веселей.

Новые очки Тамара Петровна не одобрила. Несогласованные расходы были ей неприятны.

— Разве нельзя было подождать? — спросила она недовольно.

Артемий Николаевич обиделся. Не так уж много позволял он себе. Скуповатой становится его жена. Конечно, он понимал — Тамара Петровна хорошая хозяйка. Умело ведет она семейный корабль по житейским волнам и бурунам. Но не в деньгах дело… В конце концов он зарабатывает вдвое больше, чем она. Деньги его не интересовали. Не хватало ему тепла, дружеского участия. И еще не хватало Артемию Николаевичу радости любви. Любовных чар. Очарования и чаровства не хватало ему, вот что.

Почему он раздумался сейчас об этом, когда они сидят вдвоем за столом на кухне, едят и молчат?..

Артемий Николаевич взял «Вечерку» и, сложив пополам, поставил позади тарелки. Как все близорукие пожилые люди, читая, он снимал очки. Сейчас они поблескивали посредине стола. Тамара Петровна взяла их, повертела и положила обратно.

— Красивые-то они красивые, — сказала она, — но непрочные.

— А что теперь прочное? — вздохнул он.

В назначенный час Артемий Николаевич шел по Лионозовской, — тихой улице, вытянувшейся вдоль линии железной дороги. С одной стороны насыпь, обсаженная тополями, с другой — пятиэтажные панельные дома. От палисадников с побуревшими осенними цветами и голыми ветками кустов пахло землей и палым листом. Из дворов тянуло дымом, — горели костры, жгли сушняк. «Вот и наступила глубокая осень», — подумал Артемий Николаевич с грустью.

Шел он все медленнее и медленнее. Тревожно было ему. Что за странная сила заставляет его идти в чужой дом, почему его тянет к этой женщине? Он ничего не знает о ней, кроме того, что у нее красивый голос и она, неведомо почему, решила расстаться со своей собакой. А он идет. Идет, как будто его ведут на поводке. Идет, хоть и знает, что через несколько минут окажется в глупейшем положении. Почему понадобилась ему эта Ирина Николаевна, а не томная Инна, не кокетливая Катя или милая Людмила Васильевна — его сослуживицы? Что за безумство!

Но вот он уже во дворе седьмого дома, вот и пятый подъезд. Лестница кончилась, и Артемий Николаевич оказался перед дверью с цифрой «100».

Он вздохнул поглубже и позвонил. За дверью послышался звонкий лай, ласковый голос успокоил собаку, и дверь отворилась.

В переднюю падал слабый свет из комнаты. В полутьме увидел он очертания хрупкой фигуры, светлую голову, тонкую руку, придерживающую дверь.

— Заходите, пожалуйста. — Она опустила руку, отступила и зажгла свет.

Перед ним стояла худенькая седая женщина с огромными черными глазами.

— Раздевайтесь, идемте в комнату. Садитесь на диван, в кресло. Вы с работы? Может, выпьете чаю или кофе? Пожалуйста, не стесняйтесь — мне это не трудно…

Она говорила, а он слушал и поражался свежести и молодости ее голоса.

— Вы, должно быть, поете? — он взглянул на пианино и лежащие на нем ноты.

— Да, пою. Пела, вернее. Когда-то пела.

— У вас такой мелодичный голос.

— Да, был голос. Мой голос нравился — говорили «красивый», — глаза ее вспыхнули. — Я выступала… давно.

Он подумал — она говорит, как старая женщина, а на вид ей лет сорок пять, не больше. Сильная проседь, но это ее красит. Лицо бледное, усталое. Морщин нет… почти нет. Глаза черные, а светятся. Меняются — то темны и печальны, как лесные озера, то золотятся, искрятся, как вино…

— Почему вы говорите… в прошлом, а сейчас? Вы, наверное, поете для себя, для близких?

— Пою немного, но редко. Когда я одна. — Глаза ее потемнели. — Я люблю петь… Все-таки я дам вам чаю…

Она вышла из комнаты, и только тут он заметил — она прихрамывает.