Андрей Белый

ПОСЛЕ РАЗЛУКИ

Берлинский Песенник

ВЕЧЕР

Точно взглядами, полными смысла Просияли,— Мне ядом горя,— Просияли И тихо повисли Облаков златокарих края… И взгонят беспризорные выси Перелетным Болотным глазком; И — зарыскают быстрые рыси Над болотным,— Над черным — леском. Где в шершавые, ржавые травы Исчирикался летом Сверчок,— Просвещается злой и лукавый, Угрожающий светом Зрачок. И — вспылает Сквозное болото; Проиграет Сквозным серебром; И — за тучами примется кто-то Перекатывать медленный гром. Слышу — желтые хохоты рыси. Подползет; и — окрысится: «Брысь!»… И проискрится в хмурые Выси Желто-черною шкурою Рысь.

1922

Цоссен

ПОЕТСЯ ПОД ГИТАРУ

Я — Словами так немощно Нем: Изречения мои — маски… И — Рассказываю Вам всем — — Рассказываю Сказки,— — Потому что — Мне так суждено, А почему — Не понимаю;— — Потому что — Все давно ушло во тьму, Потому что — все равно: Не знаю, или знаю… Потому что мне скучно — везде… Потому что сказка — изумрудная, Где — Все — иное… Потому что так хочется в брызнь Утех; Потому что: трудная Жизнь у всех — — С одною развязкою… Потому что, — — Наконец,— — Зачем Этот ад? Потому что — — Один конец Всем… И во мне подымается смех Над Судьбою Всех — — И — — Над Собою!..

1922

Цоссен

ОПЯТЬ ГИТАРА

Заманя, Помаргивает светляками На нас — — Скат… На меня Вздрагивают глаз — Твоих — — Умерки… И — тенеет: малиново-апельсинный Закат — В малиново-апельсинные Сумерки… Отуманенная, остуженная, серебряная Вода Под ногами, под нами — Там… Что-то, под гору замирающее В хрусте… Там — Под нами, под ногами — Вниз убегающие Года, Поднимающие Туманами — Серебряные Грусти… «Мертвых слов не говори, Не тверди,— Дорогая!..» И мигнуло — — Над — — Беспризорными Проблесками Зари, — — В тверди Призорочной Перегорая,— — «Тебе одна дорога, а мне — Другая!»

1922

Цоссен

НЕТ

Ты, вставая, сказала, что — «нет»; И какие-то призраки мы: Не осиливает свет — Не Осиливает: тьмы!.. Солнце легкое, — красный фазан, Месяц матовый, — легкий опал… Солнце, падая, — пало: в туман; Месяц — в просерень матово встал. Прошли — остывающие струи — К теневым берегам — Облака — золотые ладьи Парусами вишневыми: там. Растворен глубиной голубой, Озарен лазулитами лет, Преклонен — пред Тобой и под Тобой… Но — Ты выговорила. «Нет!» И холодный вечерний туман Над сырыми лугами вставал. Постигаю навсегда, что ты — обман. Поникаю, поникаю: пал! Ты ушла… Между нами года — Проливаемая куда?— Проливаемая — вода: Не увижу — Тебя — Никогда! Капли точат камень: пусть! Капли падают тысячи лет… Моя в веках перегорающая грусть — Свет! Из годов — с теневых берегов — Восстают к голубым глубинам Золотые ладьи облаков Парусами крылатыми — там. Растворен глубиной голубой, Озарен лазулитам лет. В этом пении где-то — в кипении В этом пении света — Видение — Мне: Что — с Тобой!

1901–1922

Москва — Цоссен

ПРОРОК

Завечерел туман ползущий В вечеровую тень огней; Тусклы оливковые кущи. И — светит месяц из теней. Он, Серебристый, волей рока Бросает в зримый наш позор, — Как ясноокого пророка Неизъяснимо грустный взор. В тысячелетние разгулы Он поднимает ясный жар: И бронзорозовые скулы, И взора горнего загар. Струя исчисленного смысла, Как трепетание крыла Переливного коромысла, От ясноротого чела — Взметает пепельные кучи Неистлевающих волос, И из-под них — на нас текучий, Слезой сияющий вопрос; Переливной игрою линий Топазы сыплются из глаз; И расширяет блеск павлиний Переливной его атлас; И в нас стремительно забьется Наш ослепительный ответ; И ослепительно взорвется Из волосатой груди свет И, точно взвизгнувшие диски, Взорвут кипящие слова И волоса, как василиски, Взовьет горящая глава. В переливных браслетах света Его воздушные персты Воспламененный знак завета Взогнят из тихой высоты.

Май 1922

Цоссен

БЕССОННИЦА

Мы — безотчетные: безличною Судьбой Плодим Великие вопросы; И — безотличные — привычною Гурьбой Прозрачно Носимся, как дым От папиросы. Невзрачно Сложимся под пологом окна, Над Майей месячной, над брошенною брызнью,— Всего на миг один — — (А ночь длинна — Длинна!) — Всего на миг один: Сияющею жизнью. Тень, тихий чернодум, выходит Из угла, Забродит Мороком ответов; Заводит — Шорохи… Мутительная мгла Являет ворохи Разбросанных предметов. Из ниши смотрит шкаф: и там немой арап. Тишайше строится насмешливою рожей… Но время бросило свой безразличный крап. Во всех различиях — все то же, то же, то же. И вот — стоят они, и вот — глядят они, Как дозирающие очи, Мои, Сомнением Испорченные Дни, Мои Томлением Искорченные Ночи… Москва Больница

1921

БОЛЬНИЦА

Мне видишься опять — Язвительная, — ты… Но — не язвительна, а холодна: забыла Из немутительной, духовной глубины Спокойно смотришься во все, что прежде было. Я в мороках Томясь, Из мороков любя, Я — издышавшийся мне подаренным светом, Я, удушаемый, в далекую тебя,— Впиваюсь пристально. Ты смотришь с неприветом. О, этот долгий Сон: За окнами закат. Палата номер шесть, предметов серый ворох, Больных бессонный стон, больничный мой халат; И ноющая боль, и мыши юркий шорох. Метание — По дням, По месяцам, годам… Издроги холода… Болезни, смерти, голод… И — бьющий ужасом в тяжелой злости там Визжащий в воздухе, дробящий кости молот… Перемелькала Жизнь, Пустой, прохожий рой — Исчезновением в небытие родное. Исчезновение, глаза мои закрой Рукой суровою, рукою ледяною.

1921

Москва

Больница

ТЫ — ТЕНЬ ТЕНЕЙ

Ты — тень теней… Тебя не назову. Твое лицо — Холодное и злое… Плыву туда — за дымку дней — зову, За дымкой дней, — нет, не Тебя: былое, — Которое я рву (в который раз), Которое, — в который Раз восходит,— Которое, — в который раз алмаз — Алмаз звезды, звезды любви, низводит. Так в листья лип, Провиснувшие, — Свет Дрожит, дробясь, Как брызнувший стеклярус; Так, — в звуколивные проливы лет Бежит серебряным воспоминаньем: парус…