Гембицкий Александр

Выздоровление

Александр Гембицкий

Выздоровление

Дуэль

С утра льет безнадежный дождь. Легкими, приглушенными каплями в нервозном ритме отстукивает свою беспорядочную дробь, разнося эхо до самой выси. Тугой пеленой создает бесконечный календарь пустых белых страниц, бегущих мерно вспять. Тоскливо. Пробираешься через сорвавшееся в бездонность небо с чувством своего каждодневного падения, во время которого все же остается грусть, безбрежная, доводящая до исступления. Все вокруг -- стена неземной, потусторонней, ненормальной серости, в которую по малейшей частице отходит вся отравленная душа, покуда не растает там полностью. И на какие-то минуты затихает пожар, а прозрачная стая рушится на землю, гонимая непонятым ветром. Ожившие камни, возымевшие вдруг зеленые глаза, алчно, вожделенно таращатся в небеса, и тоска по непреступному раю рушить их силу и твердость, заставляя от слабых ударов капель превращаться в ничтожную пыль. И города больше нет. Впервые покорившись чему-то свыше, он лег блестящим асфальтом под теперь уже покорные ноги, превратился в дорогу, перешедшую и вскрывшую человеческие вены. Потихоньку к серому примешиваются более темные тона, и мир без единой звездочки готовится к встрече с бесконечной ночью. В такие секунды усталое воображение раздражается до невозможного предела, и новая доза неземной, вечной тоски, переполняет границы граненого стакана. Облаков уже не видно, и лишь каким-то предчувствием встрепенувшейся, настроившейся души можно уловить всю тяжесть и опасность нависшего над головой существа, полного седины и нежных голосов потусторонних ангелов. Здесь же их не слышно. Здесь свои, более родные, малым худым ростом своим дотянувшиеся до малой выси - еще не открывшиеся миру святые цветы. И умиротворенный белый ветер грустно прохаживается по лицу и глазам, ежеминутно заглядывая в душу и каждый раз с ревом вырывался оттуда, забирая с собой комья, отравившейся ненавистью и предательством, крови. Добивает усталость, и желчь изливается в чистые лужи, развращая ту параллельную высоту, называемую раем. Время злыми счетами отстукивает последние жизни, разбавленные водой и печалью. Им еще что-то осталось... А меня больше нет.

Дыхание. Наивная привычка к жизни. Сижу и чувствую, как ухожу, как подхваченный на грязно-серые крылья какого -- то безразличного, безликого существа, я прохожу через грубые слои вашей атмосферы и по каким - то причинам все еще поглощаю в себя лед этого воздуха. Смешно и странно. Меня больше нет, а, впрочем, ладно, не будет завтра, и все же я чувствую, как уже мчусь, пролистывая, проглатывая последние страницы, с каким-то пошлым оттенком желтеющих газет. Вдыхаю в себя последние блики жизни и ни о чем не жалею. Они приходят ко мне каждый день и пластами накипи, мерзкими тенями ложатся на мои и без того темные окна. Честные люди, взявшие в израненные заложницы всю мою жизнь. А завтра дуэль... Моя дуэль- и меня больше нет, как и нет всего мира, созданного, похоже, моим нездоровым воображением. Ни любви, ни страха, ни этой тоски, ни этой страницы, ни этой дикой усталости. Вчера они пришли все и, как компетентное в таких случаях жюри, наблюдали мое падение, смотрели на мои всевозможные судорожные па. Но завтра этого не будет! Не умею стрелять, не хочу, не убийца. А теперь этот дождь: верный, вобравший в себя столько преданных лиц, и я каждый раз ухожу вместе с ними, целую их чистые следы и стремлюсь только к ним в их дали, где я свой. Туда, куда проходят лишь самые несчастные. Они приходят ко мне уже спокойные, высвобожденные, безразличные, и счастливыми образами святых становятся над моей почему -- то усопшей душой. Приходят и другие они -- спутники земные мои, проводившие меня до этой смертельно скучной комнаты, в которой давно пора ставить свечи по моей усопшей жизни. Дуэль. Теперь во мне мой богоподобный достиг грани, и я вместе с это белой плаксивой стаей мчусь к только что родившейся звезде предельного, последнего счастья. В какой то обманчивой дымке врезалась в бездонный купол выси белым, без примесей, стерильно -белым светом, и я, жалкий комар, пикирую на этот свет. Омываюсь лечебным, прозрачным душем, забирающим все мое существо. И не страшно, и не важно, просто хорошо. Прощайте... Вот он выстрел. Вот эта счастливая боль. И свет становится и липким и злым, а дождь все рвет последние безумные страницы, сплошные пустые страницы, все держит за горло мой дар Божий, мою Жизнь. Один за другим слетают с меня оборванные осенним ветром земные ярлыки: неплохо обеспеченный, работающий человек и все прочее, за что теперь уже нестрашно. И с каждой секундой я теряю все больше и больше вас -братьев моих, людей. Милая моя Саша, помнишь ли? Как вне жизни и смерти, в стороне от бесконечности, мы отдавали одному мигу всю долю вечного наших душ. Не строили небес на земле, а лишь были переполнены чем-то добрым, человечным. А потом ничего не стало... И каждый день пустота, схватившая меня изнутри за горло. Холод. Вечный холод, и только грусть, и только усталость. Все вы, кого я теперь с каждой каплей крови теряю. Мы все так устали, очень устали, и умирать мне не горько, не страшно. Мне нечего вам оставить, у моей жизни нет даже сюжета, лишь слова, вдруг хлынувшие глупым потоком, нашедшие выход в другие подзамочные сферы. И вот меня закопали. И вот они собрались, смотрят прямо мне в лицо, что -- то шепчут и бросают в размытую безнадежным дождем землю моей могилы милые святые цветы, ничего уже не значащие. Мы все просто очень устали. Устали. А ее, "Звезды последнего счастья" вовсе нет, как этот предсмертный мой дождь, самый рядовой, строевой, самый обыкновенный дождь. Мерзкий, липнущий, холодный. Никто никогда отсюда не уходит. Здесь я осознал все, как будто все чувства вмиг обострились, в миллион раз, стали способны охватить бесконечность. Вижу, как хоронят людей, как они, озлобленные на обманувший их звездный свет, разочаровавшиеся, понимают с ужасом, что нет ни Бога, ни Дьявола -- ничего, и лишь еще более узкое, душащее визгливое пространство - холод, самое страшное, безумный холод, разбивающий на осколки состарившуюся душу. Каждую секунду я слышу стоны убитых и убийц, проигравших свою вечную дуэль с чем -то непонятым, бесконечным, громадным. И я полюбил их всех, как полюбил каждого из вас, а потому я и есть ваш бог. Понявший, увидевший вас, ответивший любовью на убийство, совершенное каждым из вас надо мною. Иду вам извечно навстречу с утешеньем и миром. И каждую ночь, каждую страшную ночь, вижу лицо стрелявшего в меня. Плачущее, бледное, искаженное судорогами, убитое навеки. Столетия здесь проходят быстро, оставляя свои недолгие следы, которые будут съедены следующим звеном этой плотоядной цепочки. А мы... Мы все очень устали. Мы -- посторонние.

На дворы уже осела беззвездная, тяжелая, бездарная ночь, раздавившая любое начинание света. Сплошная муть рвала последние, не спящие сердца. Небо, как затянутое траурным экраном, закрыло от скуки простудившиеся глаза. И любой голос подавлялся этой смертельной тишиной -- голосом последнего счастья. Из отсутствующей, уставшей больницы вышли две фигуры, сгорбленные от усталости. На еле видимых лицах сохранялась нервная дрожь, вечно напряженные скулы и полное отсутствие, усталое раздраженное безразличие. Шли молча, затем завязался какой- то разговор, часто прерывающийся из -- за тяжелого дыхания:

-- Странно. До чего же обидно и странно.

-- О чем это вы?

-- О человеке, понимаете, живом человеке.

-- Его сегодня привезли с нервным припадком. С ним я провел весь этот не реальный день. Он безукоризненно верит в то, что он мертв, убит. Он все вторит, что он убит и что таких, как он, миллион. Сейчас много кто так свихивается "Дуэлянт". Смешно. Убит на дуэли. Даже романтично.

-- Дуэль? В наше время? Видно я вас недопонимаю.

-- Да я и сам ничего не понимаю. Конечно же, никакой дуэли не было и быть не могло. Просто он верит в то, что проиграл дуэль. Жутковато. Сидит на одном месте и все без умолку повторяет, как колдун какое- то заклинание, одно и то же. Твердит, что все устали, очень устали. Все ждет какую -- то звезду, по его словам, его обманувшую. И столько на лице его горя, обиды и доброты. Какой -- то ненормальной сумасшедшей доброты.

-- И все ж дуэль -- это и вправду романтично. Честь, достоинство. Защищать их, по крайней мере, красиво...

-- Но ведь он убит! Как вы не понимаете. Он потерял все. Бога, призрачный свет последней звезды, пообещавшей ему успокоение. Мне больно от его раны. Хороша романтика. Он ведь и в самом деле убит. Какой -- то силой, каким- то страшным выстрелом над ним совершено убийство, убита его душа, его вечность. А вы! "Романтик"!

-- Бросьте. Вы явно завираетесь, неужто вы и вправду верите в какую- то бесконечность! Он лишь очередной сумасшедший, каких много. Тут уже играет ваше воображение. Успокойтесь.

-- А ну вас к черту, ничего вы не поняли!

-- Бросьте!

-- К черту! Он безнадежно прав. Мы все устали. Очень.

Утро следующего дня было великолепным воскресным утром. Свет, настоящий добрый свет наполнял светом глаза, и кошмары прошедшей ночи были разорваны. Доктор окружной больницы проснулся в великолепном настроении. Выспавшись, он плотно позавтракал и с легкостью в походке пошел к реке. Сегодня он еще не видел никого из Них. Лишь солнцем залитые луга, лишь радостная нега, фонтаном бьющая из просветлевшей души. Лишь естественная, освещенная правдивым светом солнца, земная Истина, полная неоспоримых достоинств. Спускаясь к реке, он уже не помнил ни вчерашней озлобленной ночи, ни убитого "дуэлянта". Теперь он чувствовал себя живым. Навсегда.

Воля

Завтра я уезжаю. Ухожу, убегаю. Она здесь. Пришел вечером домой, а она здесь. Глупо, пожалуй, садиться писать, когда она столь рядом, но это по ее же просьбе. Она настойчиво требует, что бы я все-все записал. Она меня утомила: страшно, безвозвратно. Она не страшная и не веселая. Просто наглая, просто никакая. Итак; все с самого начала.