Гергенредер Игорь

Птица Уксюр

Игорь Гергенредер

Птица Уксюр

Буколический сказ

Как так у нас сохранился в целости Мартыновский бор? Тайна впереди. Ежевики в нем - заешься. А боровик - корзины на коромыслах при; только умей увидать его. Сойди к Уралу под круту гору на Лядский песочек: нога купается в нем. Сухарь вкусный разотри - вот какой это песочек! Чистенько, не плюнешь. А водичка? Вымоет, как наново родит.

Девки на песочке - ух, игрались! Начнут в голопузики, кончат - в крути-верти. Громко было, так и разлетались шлепки. Народ говорил: ох, шлепистые девки!

Вольный был народ, богатый: заборы выше головы. Каждый: чего лошадей-то, коров... Быков держал - на мясо! Как в Мартыновке на ярмарку резали их - в обжорном ряду объешься рубцов. А щи с щековиной? За все про все - пятак. Если косушку пьешь, тебе бычьи губы в уксусе предложат. Закусишь - и свои отъешь, ядрен желток, стерляжий студень!

Вина привозили виноградного - и в бурдюках, и в бочках. В сулеях, в штофах и в полуштофах. Где была ярмарка - поройся в земле. Сколько пробок-то! За сто лет не перегнили. Вино выписывал Мартын-бельгиец. Такой вкусный любитель! Держал конный завод: битюгов выращивал, копыто в жаровню. По нему зовется Мартыновка, и бор по нему.

У него сынуля Мартынок, по девкам ходок. Ну, скажи - ни часу не мог без них. Ему помогал пастух Сашка. Спозаранку-то стадо выгонит и под гору сам, на Лядский песочек. Там, под самой горой, сплетет шалашишко. И идет пасет стадо.

Вот если в этот день девки ходили в бор за ежевикой или за грибами, он слышит, как они возвращаются. Зажгет костер и травы на него - дым-то столбом. Мартынок с усадьбы углядит дымовой столб и бегом. У горы встретятся с Сашкой, на бересте вниз, как на санках. Нырк в шалаш.

А тут и девки. Приплясывают, похохатывают. Сперва телам потным дадут наголо-то остыть, после сбеганья с горы. Кипреем, пучками, обмахивают друг дружку. Одна скакнет в воду по лодыжку, на других брызнет - взвизгнут, кинутся. Другая в воду... Вертятся, пополам гнутся, резвятся. А Сашка с Мартынком из шалаша наставили глаза на выплясы.

Девки - купаться. И уж как нежатся в водичке, покрикивают: "Ух! Ух! Ой, приятно!" Выходят веселые, чесать тебя, козу, сдоба-то круглится! Ногами выкрутасничают, пупки так и подмигивают. Возьми стерляжью уху, чтоб жир желтками ядреными, остуди в студень станешь есть, зажмурит тебя, одним дыхом и ум заглотнешь. Вот тебе эти девки купаные, в бодрости во всей.

Перво-наперво у них - играть в голопузики. Раскинутся на песочке, пупки в небушко. Так считалось в старину, что должны на это раки приманиться. Заведи козу дойную в реку - раки ей на вымя и повиснут. Вот, мол, и девка купаная как сохнет, козьим сосцом пахнет. Лежат: ну, полезут раки сейчас. А ничего. А уж Сашка с Мартынком вострят глаза из шалаша.

Тут какая-нибудь девка начнет: "Мы готовы, а чего-то рачок не выходит". Другая: "Не хватает чего-то для рачка". - "То и есть, Нинка, лежи, пузень грей хоть так, хоть бочком, а не кончится рачком!" Такой завязывается разговор. Вздыхают, набирают загар. Горяченье от него. Вот какая-нибудь девка: "И чего ж для него не хватает? Не рядом ли это где?" - "Да откуда же, Лизонька, рядом-то быть? Не в шалашике том?"

Жалуются друг дружке; а песочек все горячей. "Эх, девоньки, сомлела! Нету терпенья боле в голопузики играть. Что рачок? Пусто лукошко". И другая: "Тело - огонь! В шалашике хоть тенечек найду..."

И этак лениво к шалашику. Да как взвизгнут, да ладошками стыд прикрывать! "Ой, девки, - страх! Ой-ой, ужасти! Глядят за нами!.." Скакнут, в гурьбу собьются. "Срам какой, нахальство! Это кто ж бесстыдники, чесать их, козелков?" И размечут шалаш. "Сашка-пастух, чтоб тебе посошок сломать! А вы, Мартынок, такой из себя молодой человек, и не стыдно перед папашей вам?"

А Мартынок: "Не срамите, золотки! Что хотите делайте, только папаше не сообщайте!" - "И сделаем! Ой, сделаем!" Сорвут с обоих все - и валять, и шлепать. Остальное всяко... Шлепистые девки, ретивые. И так поворотят, и этак: не балуй! Чтоб тебя в другой раз стыд заел! Наказывают, не жалеют - игра крути-верти.

Глянь с горы на Лядский песочек: одно голое мельканье. Толчется гурьба; смехота да визг, да толчки. Не поймешь, чей зад виден: девки какой иль Сашки, иль Мартынка? Парни телами гладенькие, аккуратные. Ну и достанется им. А как иначе? И намнут, и поцарапают. Не подглядывай, не раздражай. Такотки. Дурак не разберет, чего ему больше дали. А умным понятно: все даденное - одно. "Спасибо, золотки!" И папаше не скажут.

Так и велось, и вот Сашка ладит который за лето шалаш. Там рядом с Лядским песочком медоносы цветут, и уж больно шпорник расцвел: синенький, приятный. Прямо заросль. Еще его зовут живокость. Переломы лечит. А девки им следы от засосов сводят. Смочит настоем и нету. Дай-кось, Сашка думает, вплету этих цветков в шалаш, в прошлый раз их не было. Заглядятся девки на красоту, а у кого глаза синие - тем более поймут уважение. Ну, скажут, Саша - кавалер! Знает не только посошком вертеть, оголовком.

Заходит в заросль, а оттуда птица интересная - порх! Так в глаза-то блеснула красивыми цветами. Недалеко садится на песочек. Вроде как большой куренок, но рудо-желтое оперенье у нее, штанишки перьевые. Шейка малиновая, в хвосте и по крыльям лазоревые перья. Головка этакая увесистая, больше, чем у курицы, и лохматенькая; темные кольца вокруг глаз. Что за птица?

Сашка как встал - ну глядит. Походила по песку и низко полетела над рекой, над Уралом. Перелетела на ту сторону и в бор. Там кукушка кукует, сорока вылетела, а этой не видать больше. Нет. Сашка руками заросль разводит - гнездо и птенец.

Вот он шалаш докончил, стадо поглядел - а! забегу к Халыпычу, к колдуну... Забегает с птенцом. До чего, мол, птица была: не опомнюсь до сего момента. Не наведет на клад?

Халыпыч из подлавочья вынул кошму, постелил. Прилег, усмехается на птенца: "Только редкие старики-татары распознают... и я! Это птица Уксюр. Эх, жаль какая, что мне восемьдесят третий годок - было б год назад, овечья мать!" А Сашка: "А что?" Халыпыч говорит: "Кто птицу Уксюр увидит, даже хоть птенца, будет с царицей спать. Но только если тебе восемьдесят один с половиной не стукнул. А то не исполнится".

Объясняет: "Ты саму птицу видал, и тебе от нее уже далось. Значит, касательно птенца ты не в счет. Я вроде как вижу его первый, и мне бы, конечно, далось от него. Один годок подвел, расщепись его сук! Но и другие гляди теперь - лысый шмель им дастся, а не с царицей спать. Мы его уже подержали..." И садит его на ладонь. После подержанья теряет, мол, силу.

У Сашки вопрос: "А как кто после меня птицу увидит?" Халыпыч: "Хе-хе, если за час не узнает, что она - Уксюр, не подействует. А тут, кроме меня, на сколь хочешь верст кругом - не откроет никто".

"Ну, - Сашка просит, - не открывай, прибежит кто. Уважь". "Уплотишь?" - "Знамо дело!" - "Сомнительно мне, - старик говорит, откуда у тебя возьмется хорошего..." - "А мне Мартынок жеребенка от битюга сулил. За помощь в удовольствии".

"Ага, - старик рад, - жеребенка желательно мне!" А Сашка: "Да что! чай, если мне с царицей спать, и деньги перепадут от нее, вещицы какие. Все тебе!"

Халыпыч тут косо взглядывает: колдун и колдун. "Не сули неизвестного! Не про блоху на царской ляжке серебряна чашка". Требует уговориться на жеребенке.

Уговорились, а Сашка: чего деньги, вещицы... Узнать бы, как она вблизи царить будет, царица. Чай, не как девки - крути-верти со смехом, с нахальством. Чай, эдак покажется, белосдобная, на ослепленье, и украшения на ней, а не скрыт пупок и царев елок. "Ах!" - и поворотится, ножками затопочет. Оглянется строго-то: "Подойдите!" И: "Ах!" Опять поворотик, топоток: уж бела-бела, а туфельки золочены! Ручку протянет - "Ах!" И назад ее. А глаза-то, глаза! И огонь в них царский, и слеза царская.

От деликатности - со слезой берет удовольствие. От гордости и от умственной печали слеза. Не смех же глупый? Ты ее тело царское на руках, а она тебя печально поглаживает... Да вдруг: "Ах!" И вдарились в мах! После слезы-то. Ух, грусть-печаль, стерляжий студень...

Так он с мечтаньем своим разахался - Халыпыч на кошме покряхтывает, головой кивает: да-да, мол, этак оно с царицами-то! А Сашка с царской слезой до того расходил себя - в слезы. Вдруг не сбудется? Как он без меня будет, пупочек царский, не мной баюканный? Во-о наказанье!.. Не-е, не приедет царица к нам.

А Халыпыч: "Приедет. Битюгов-жеребцов Мартыновых поглядеть. Звери! В какое-никакое время, а захочет обозреть. А уж где Мартыну ее принять - сам знаешь".

Мартын при своей усадьбе держал еще дом; ну, прямо малый дворец. Его потом разобрали, сплавили по реке в Орск. А там возвели как музей революции. Мартын в том дому устраивал ссыльных. Ему за них платило правительство; важные лица бывали среди них.

К Мартыну наезжал особый смотритель: волосища седые, борода в руку по локоть длиной, заострена. Обговорят про ссыльных тайное все, вино дорогое пьют. Мартын смотрителя обязательно угощает так: уткой, пряженной с налимьей печенкой в повидле. Кто понимает чернокнижие, тому это на вкус и на пользу.

Ну, сколько налимов изведут на печенку! Мартын за них платил рыбакам - не торговался. А смотрителя они боялись. Глаз жестокий. Что не так ему понравилось - отомстит.

Вот Сашка идет от Халыпыча, а он и едет, смотритель. Халыпыч из избы орет: "Гляди, не уплотишь - и я не соблюду! Открою - прибежит кто насчет птицы. Не дастся царица-то!"

Сашка машет: будет тебе все! Тише, мол. Везут кого-то... Смотритель впереди; на лошади едет. Конвой тут, телеги. Проехали... Сашка - ну, время уж к стаду бежать. Из бора девки идут. А у него, с Халыпычем-то, с разговорами, костра нет, дрова не наношены. А девки близко: смешочки, хаханьки; песенка заливиста. Самая игра приспевает.

"Эх, - Сашка думает, - поморю клячонку-то, авось не падет". Ему была общественная лошаденка выделена. Только шагом и езди на ней, и то - по времени. Уж больно лядащая. Сказано ему: отвечаешь за лошадь! Знали Сашку-то; дай ему коня - по девкам на дальние покосы кататься будет, галопиться...