Андрей Астанин.

Песни улетающих лун.

Поэма снов.

Журнальный вариант

Часть первая.

Белорусская сказка

Смотри: Повелитель Снов

ногами встал на излуки!

Глава первая. Сны Клавдии Высатинской

Под проколотым звонницами синим небом дремлет в своих берегах река; качая упавшие листья ив и отражения облаков, моет тихую землю…

Имя реки — Ужeнь; неторопливо несет она свои воды с востока на запад, и плакучая ива касается ее глади распущенною косою. По утрам пряди согбенного дерева тонут в густом тумане, а по ночам над ними немые вспыхивают зарницы, отражаясь в быстрине, падают с неба звезды, и до рассвета на одном берегу реки, в темных чащобах леса, наперебой насвистывают соловьи, на другом — хищными воплями оглашает окрестности сыч, а между двумя сторонами, точно во сне, тянется желтою рябью стежка лунного света…

Однажды ночью, в конце июня, где-то вдали за Уженью, над которой всходили и, задевая за лесные верхушки, уплывали на запад тучи, родился неясный гул. Гул этот, робкий вначале, неумолимо крепчал, приближался к уснувшему на речном берегу местечку, и вот уже словно злобный змей-василиск летит по черному, в звездах, небу добывать Царицу-Луну, тянет к ней свои железные когти.

Луна вздрогнула — вслушиваясь, наклонилась в сторону шума и, когда хищный грохот поплыл над уже оглушенным местечком, заметалась между хатами и заборами. В последний момент наткнулась на незакрытые ставни, прыгнула в чье-то оконце.

Луна-то прыгнула — змей не успел: до смерти напугав проснувшихся кур, грохот рухнул на крышу.

От удара задрожал старый дом, где на убогой, обитой полуистлевшим сукном тахте спала старуха.

Старуха открыла глаза.

В хате было совсем темно, только луна, прячась от уже затихающего вдали самолета, липла к облупленной, с выступами глины, стене.

Клавдии Высатинской этой ночью снились кошмары, и старуха была рада, что ее разбудили. Покряхтывая, она поднялась с постели.

В комнате кроме луны и старухи никого не было. Бурый фанерный шкаф с треснувшей дверцей, сваленные у печи чугуны, доски пола с присохшей картофельной кожурой — все, что выглядывало из темноты, говорило о запустении и упадке.

В этом доме Клавдия жила с самого замужества, — в то время хата была ухоженной и богатой, часто слышался в ней смех. Потом осиротевший дом начал ветшать и захламляться, а сама Высатинская больше не снимала черных одежд, так что не одно уже поколение детей дразнило ее ведьмой.

Она и сейчас надела черные платье, платок, свиту и, гонимая внезапно нахлынувшей тоской, вышла из дома в ночь. Так она поступала всегда во время бессонницы: прогулки если и не спасали от горьких мыслей, то все-таки чуть успокаивали опустошенную горем душу.

Но, ох, не по-доброму сегодня моргнули Клавдии звезды июньской ночи…

Выплыв во двор из сада, дохнула в лицо старухи гнилая сырость: это над спящим местечком поднимался туман; он предвещал духоту и зной еще не родившемуся за Уженью дню. Оттуда-то, с луговин заречья, словно прося о помощи, с пугающей силой крикнули перепела. Сразу же с двух сторон, со стороны православной церкви и с верхних окраин местечка, отозвались совы. Ночной концерт продолжили зов коростеля и клекот ворона, громче и злее всех крикнула за рекой неясыть, — казалось, никто из птиц не спал этой ночью и каждая, пытаясь перекричать подругу, силилась предупредить местечко о чем-то страшном…

Все стихло так же внезапно, как началось, лишь, выпуская старуху, пискнула слабо калитка. И они двинулись по местечку вместе: одетая в черное старая женщина и луна.

Луна, впрочем, остановилась вдруг и опять задрожала всем своим хрупким телом: с восточной стороны неба неумолимо приближался гул нового самолета…

Уже умолк вдали грохот пятого или шестого самолета, уже продолжившие свой путь Клавдия и перепуганная луна почти сделали по околицам полный круг, как вдруг старуха остановилась и со страхом уставилась на черные скаты крыш. Видно, к ней опять возвращалась старая и, казалось, давно излеченная болезнь.

Лет пятнадцать назад Клавдия Высатинская впервые обнаружила у себя странный и совершенно неожиданный дар: умение видеть чужие сны. Однажды ночью, проходя мимо дома самого важного человека в местечке Якова Шейниса — чекиста, известного всей округе небывалой жестокостью и случавшимися во время запоев приступами безумия, она увидела, как во двор к нему заходит смутно знакомая женщина. Клавдия пригляделась и ахнула: это была недавно умершая жена Шейниса, тридцатипятилетняя красавица Геня.

Испытав в ту ночь неописуемый шок, Высатинская долго болела и бредила. А когда через пару недель после выздоровления, не выдержав мук бессонницы, снова отправилась на прогулку, опять увидела заходящую в хату Геню.

Только через три месяца, когда Яков оставил на несколько дней местечко и ночные визиты Гени немедленно прекратились, Клавдия поняла, что умершая женщина снилась своему мужу.

Вскоре Высатинская уже знала, что хромому Меиру в нижнем местечке снится уехавший в Палестину брат, старой полячке Еве — шумная польская свадьба, а сыну Якова Шейниса, калеке от рожденья Семену, — бегущие табуном серебристые кони. Каждый раз после встречи с чужими снами у Клавдии болело сердце, расшатанные до предела нервы не давали заснуть. Но непобедимая сила опять толкала ее на улицу.

Измученная, она вспомнила ходившие в их семье рассказы о том, что прабабка ее была настоящей ведьмой, и, испугавшись, что виденья эти — наследственные, отправилась в Акапонь, где была еще не закрытая властями православная церковь.

Сразу после причастия видения прекратились. Клавдия стала быстрее засыпать по ночам, ей уже реже снились кошмары, — и только по-прежнему не давала покоя боль под левою грудью, и иногда, проснувшись в поту, она долго лежала, держась рукою за сердце.

Прошло пятнадцать лет. Но теперь, как видно, все начиналось заново.

Прыгая с крыши на крышу, прямо к старухе бежал невысокий узкоплечий мужчина. Он поминутно оглядывался назад, лицо его кривилось от ужаса. Из-за кирпичной трубы показались громадные лохматые лапы, потом появились плоский звериный лоб и раскрытая пасть с клыками… Мужчина разодрал рот в неслышимом крике и, спрыгнув с крыши, кинулся за сараи. Тут же лапа и морда зверя исчезли.

Старуха узнала: маленький человек этот был работник сельпо Степка Малюго… И наяву-то не отличавшийся особенной храбростью, он и во сне, как оказалось, все от кого-то бегал.

Минут пять Клавдия не двигалась с места, беспомощно глядя по сторонам. Наконец, решила вернуться домой и как можно скорей помолиться. Решение придало ей силы, и, стараясь ни о чем больше не думать, Высатинская поспешно двинулась к дому.

Возле колодца стояли, прижавшись друг к другу, двое — Ирка, младшая дочь перебравшегося в Москву Якова Шейниса, и незнакомый Клавдии парень. Не местный. Ирка, что-то шепча, положила руки парню на плечи, но, увидев проходившую мимо Высатинскую, отстранилась и замолчала.

Уже повернув за угол, Клавдия услышала взволнованный и злой Иркин голос:

— Ну и ночка сегодня! Самолеты разлетались, птицы орут, как очумелые, а теперь еще этой ведьме не спится! Не к добру она мимо нас прошла!

Парень в ответ рассмеялся, сказал что-то успокаивающее.

И снова послышался голос девушки:

— Ося, мне почему-то так страшно…

За щербатым низеньким частоколом истошно заорал и захлопал крыльями чей-то петух; тут же, точно очнувшись, за речкой опять поднял крик невидимый перепел. Клавдия вздрогнула и еще ускорила шаги.

— Мне и самой страшно… — тихо прошептала она.

А над местечком уже поднималось утро; таинственно шевелились в его садах огромные тени. В заречье то умолкали, то снова дробно кричали перепела. За польским костелом постепенно длиннела дорога: утренний сумрак уже с трудом закрывал ее уводящую в небо ленту.

Усталая и растревоженная прогулкой, Клавдия подошла к хате; ее рука, потянувшаяся было к завертке, задрожала и вцепилась в скрипнувшую калитку.

— О Господи… — прошептала Высатинская придушенным шепотом.

Из приоткрытых ставней старухиной хаты неяркий струился свет.

Привалившись к калитке, Клавдия смотрела на свои окна широко открытыми от страха глазами. Она помнила наверняка, что, выходя из дома, не зажигала ни свечей, ни керосиновой лампы…

Едва дыша, старуха открыла калитку и, подобравшись к окну, встала на цыпочки. Несколько секунд всматривалась, застыв… потом из ее груди вырвался жалкий стон. Старуха отодрала голову от окна, попыталась и не смогла от дрожи перекреститься. Нетвердым шагом, точно слепая, вытянув руки перед собой, двинулась обратно на улицу.

— Господи, что же это… Господи, Господи, Господи…

— Маня, Маня!… Господи…

В стекло забарабанили часто и сильно.

— Ктой-то? — Мария Тасевич, в одной сорочке, подбежала к окну, с удивлением узнала соседку. Муж Марии, Супрон, уже стоял за спиной жены.

— Клава, да что с тобой? — Мария отворила окно — Что случилось-то?

Высатинская задыхалась, глаза ее были широко раскрыты:

— Маня, Господи, там!… Там, у меня в доме, Господи!!!

— Что, что там?! — не на шутку испуганная, закричала Мария.

Клавдия вдруг оборвала свои всхлипыванья на полуслове. Зевнув, одной рукой она схватилась за сердце, бессильно скользя по стене другой, сползла на землю.

— Царица Небесная! — Мария схватила с табурета халат, на ходу застегиваясь, выскочила во двор. Супрон с топором в руке кинулся следом; не останавливаясь, побежал к дому соседки.