Геннадий Прашкевич, Александр Богдан
Русская мечта
Катерина вздрогнула.
В бизнес-класс втолкнули Кошкина.
Лицо у него было разбито. Кровь скопилась в уголках губ, капала на дорожку под ногами. Кошкин неаккуратно сморкался и прикладывал к разбитым губам носовой платок, почерневший от крови.
– К вам… К вам…
Кошкина подталкивала мужская рука.
Упав в кресло под иллюминатором, Кошкин увидел фляжку с коньяком, неосторожно оставленную американцем на столике, и одним махом опростал ее. И отключился. А человек, втолкнувший Кошкина в салон, пожаловался: «Совсем забодал, козел! Одни травкой гасятся, другие выпивкой, а этот что удумал! – И показал, что удумал этот: звучно похлопал себя ладошкой по голой лысине. – Ну совсем испорченный пассажир».
И вдруг до Катерины дошло: это же тот толстяк, что наступил ей на ногу в накопителе, и не извинился! И до Павлика дошло: это же тот самый фэтсоу, которого он окрестил Пахомычем. Только американец смотрел на странного гостя с непониманием. В России все быстро происходит, подумал он. Мазер факеры. Почему в России все так быстро происходит?
Но на Катерину американец смотрел с восторгом и с ужасом.
Такой женщине просто так не предложишь дэйт, такую женщину нужно носить на руках. Поистине все в России неправильно.
– Ну, совсем забодал, – сердито отдул толстую губу лысый фэтсоу (он, понятно, имел в виду Кошкина). – Все Пахомыч да Пахомыч! А какой я ему Пахомыч? – пояснил он, нехорошо глядя на Павлика. – Никакой я не Пахомыч, а вовсе Романыч. А этот подойдет, пошлепает по лысине ладошкой, будто я лох. Пахомыч, говорит.
И спросил:
– Кто отнесет записку?
Первым ситуацию просек американец.
С небольшим опозданием, но он первым учуял темную опасность, исходящую от лысого толстяка. Серьезную опасность. Настоящую. Раздутый живот под широким пиджаком… И правый карман оттопыривается…
Впрочем, в кармане лысого оказались сигареты.
Скользнув невыразительным взглядом по напряженным лицам, фэтсоу неторопливо раскурил дешевую вонючую сигарету.
– Хотите кофе? – спросил американец.
Предупредительность к пассажирам такого толка выработалась в нем еще в юные годы.
Романыч не ответил.
Сперва выпустил из ноздрей вонючий дым, брезгливо глянул на Катерину, только потом на Павлика:
– Куда летим?
– То есть, как это куда? – занервничал Павлик. – В Ганновер.
– И баба туда же?
– И баба.
– И ты? – спросил Романыч американца.
– А что? Есть выбор?
Романыч не ответил.
Мрачно курил. Столбик пепла упал на дорожку.
Наконец как бы очнулся и презрительно сунул окурок в пепельницу подлокотника. Оттуда еще долго тянуло дешевым дымом. С той же непонятной брезгливостью уставился на Катерину, но выбрал американца. «Передашь записку». Подумав, пояснил: «Бабам передашь, стюардессам. Жрут кофий за занавеской. Скажешь, у меня справедливые требования. А то самолет разнесу в пыль».
Произнося эти короткие, ужасные слова, Романыч как бы ненароком расстегнул широкий серый пиджак. Полы разошлись и все увидели, что полнота лысого фэтсоу в большой степени искусственная: живот был охвачен кожаным поясом, из специального кармана торчала ручка с кольцом – может, граната. И торчали какие-то подозрительные цилиндры и трубки, опутанные цветными проводами. И убедительно мигала на поясе зеленая лампочка.
Часть I. Вокруг «бассейна»
Это кот в сапогах, это барселонский мир между Карлом V и Климентом VII, это паровоз, это цветущее миндальное дерево, это морской конек, но, перевернув страницу, Аллесандро,
ты увидишь
деньги;
это спутники Юпитера, это автострада Солнца, это классная доска, это первый том «Poetae Latini Aevi Carolini», это ботинки, это ложь, это афинская школа, это сливочное масло, это открытка, которую я получил сегодня из Финляндии, это аборт, но, перевернув страницу, Алессандро,
ты увидишь
деньги;
вот это деньги,
а это генералы с их пулеметами,
а это кладбища с их могилками, а это банки с их сейфами,
а это учебники истории с их историями, но, перевернув страницу, Алессандро, ты ничего не увидишь.
Эдоардо Сангвинетти в переводе Александра Карпицкого
Глава I
Пьяный юрист
Июль, 1999
1
Семин проснулся без пяти пять.
Не звонил будильник, никто не стучал в дверь, утреннюю тишину ничто не нарушало. Семин, Семин, сказал он себе, спи. Он действительно не собирался вставать, но как подтолкнуло: поднялся, выловил из холодильника пластмассовую бутыль с «Карачинской», подошел к окну.
Город лежал в нежной рассветной дымке.
Драная бумага, окурки, обрывки тряпья, радужные потеки на вспученном, полопавшемся асфальте, банановая кожура – много там всего под туманной дымкой. Большая река катилась между островами к тяжелым мостам. Семин прекрасно знал, сколько мусора на улицах города. Он и сам всю жизнь занимался мусором – живым. Это у Петра Анатольевича другие представления о жизни. Не случайно поинтересовался:
«Слетал в Лозанну?»
«Не успел».
«Тогда бросай все и бери билет».
«В Лозанну?»
Большой человек хохотнул.
«Кстати, почему Лозанна? – хохотнул. – Ну, понимаю, Женева. Банки, живая жизнь. Цюрих, ленинские места. – Снова довольный хохоток. – А Лозанна – деревня. Кто пойдет в твою гостиницу? Да и не тянет она на пять звездочек…»
И сразу коротко: «В Энске давно был?»
«Ну, не так чтобы…»
«Где сейчас твои люди?»
«Собрать?»
«Ты, кажется, водный кончал? – Большого человека свои мысли томили. – Значит, дело по твоей бывшей профессии. Поработаешь с одним дельным юристом. Он приедет в Энск из Томска. В Энске вокруг ОАО „Бассейн“ возня началась. Река, понимаешь, вдруг всем стала нужна. А мы не в стороне, нам нельзя упустить реку. Просьба энергетиков. У них там хорошие перспективы. Так что разберись на месте. Документы и все прочее – у юриста. Элим – такое имя. Немой, если по-еврейски».
2
Элим позвонил ночью.
Плохим голосом пожаловался: надоело ждать.
С укором говорил бессвязные вещи. Видно, что хорошо поддал. Семин даже пожалел юриста: «Не извиняйся. Ну, пришлось ждать. Я здесь не при чем – рейс задержали».
Разглядывая бесплотную дымку, укрывающую город, не чувствовал никакого умиления. Ничего в городе, наверное, не изменилось. Пыльные переулки, частный сектор по глинистому берегу, вечный запах угара (он тревожно потянул носом), пух тополей… Низкие плоские острова, распустившие по течению перья песчаных кос… Крошечные (издали) лодки, буксир, разворачивающийся от моста…
Бросив сигарету, потянул носом.
Ну, точно. Тянуло угаром. Не шашлычным дымком, не влажным угольным дымом, а настоящим ядовитым угаром. Наверное, неподалеку пузырился лак на раскаленных панелях, оплывал вялый жгучий пластик. Семин явственно услышал треск и тут же (показалось?) приглушенный вскрик: хриплый, сорванный. Даже если показалось, от таких вскриков передергивает. Бросил бутыль на пол и торопливо натянул джинсы. Документы и электронная записная книжка – в один карман, сотовый – в другой. Набрасывая рубашку, глянул в окно: ну, точно, вот оно! – из-за южной стены гостиницы празднично выносило клубы дыма.
Крик повторился.
Семин приоткрыл и сразу захлопнул дверь.
Длинный гостиничный коридор затопило дымом, густые темные клубы мощно выдавливало с лестничной площадки, из шахты лифта. Нырять в эту клубящуюся черную неизвестность не хотелось, но крик повторился.
Сорвав с окна гардину, Семин вооружился ею как пикой.
Теперь мокрое полотенце – на голову. Арабы под такими покрывалами выдерживают жгучие песчаные бури. Вывалившись в коридор, бросился к застрявшему на этаже лифту. Металлические створки заклинило, но теперь Семин слышал возню и всхлипывания оказавшегося в ловушке человека. Орудуя гардиной, как ломиком, раздвинул створки, и буквально на руки Семину выпала полуголая девица. Кофточкой она догадалась обмотать голову, а лифчиков, наверное, сроду не носила. Неизвестно, сколько времени она провела в лифте, может, совсем немного, но этого хватило: даже глаза у девицы выцвели от страха.
Гостиничная проститутка, решил Семин. Какой-то дятел ее на маршруте поставил.
Хрипя, кашляя, отплевываясь, в номере девица сразу вбежала в ванную, и Семин услышал плеск, значит, воду не отключили. В неширокую щель под плотно прикрытой дверью, нехорошо клубясь, втягивались струйки мерзкого дыма, а за окном все шире и шире распускался еще более мерзкий, праздничный, черный шлейф. В самом конце коридора, прикинул Семин, трехкомнатный люкс. Огонь до него дойдет не сразу, это северная сторона, а ветер как раз с севера. Может, там отсидимся? Повел взглядом по стене, но вместо схемы аварийных выходов увидел веселое художественное полотно, выполненное местным умельцем.