Игорь Боровиков

Час волка на берегу Лаврентий Палыча

Нельзя пить столько, сколько мы пьем. Нельзя. Надо пить значительно больше.

Пьянство – это удел люмпенизированного, оторванного от осмысленной жизни городского быдла или "ищущей" непонятно чего псевдо-интеллигенции

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ

Бывают книги, всячески подчеркивающие свою принадлежность к так называемой "высокой литературе", книги с изысканными сравнениями, витиеватым синтаксисом, роскошной фразой, упивающейся собственной красотой, но в сущности, пытающейся скрыть отсутствие того, ради чего читатель и открывает книгу, – отсутствие подлинной жизни. Их встречают по одежке стиля, но провожают уже по содержанию, вернее, содержательности, откладывая книгу до лучших времен.

Но бывают и другие, внешне совсем непритязательные, как бы стесняющиеся своего появления, да и не книги вовсе, а вроде, так, написалось что-то непонятное. И не литература это вовсе, и не претендуем на нее.

А читать интересно. И жизни там хоть отбавляй, несмотря на то, что эта жизнь может показаться не слишком заслуживающей внимания.

Автор этой книги – не профессиональный литератор, хотя и филолог по образованию, переводчик и редактор. Это чувствуется по тому точнейшему словоупотреблению, которое встретит нас в этой книге.

Слова "низкие", жаргонные и даже нецензурные, соседствуют со словами

"высокими", с цитатами из Библии и классики – и автор точно знает, где чему место., и никогда не путает.

Здесь нет сквозного сюжета. Сидит человек пенсионного возраста в благополучной Канаде, на берегу реки Святого Лаврентия (а это имя для людей его поколения означает лишь одного человека, будто не было больше никого, носящего имя Лаврентий), попивает водочку и выстукивает на клавиатуре письма своему другу детства и юности, благо изобретение электронной почты дало возможность обмениваться сообщениями с ранее невиданной скоростью.

А в этих письмах он вспоминает свою жизнь, казалось бы, совершенно произвольно переходя от эпизода к эпизода, от одного времени к другому, от одного приятеля к третьему, иногда посмеиваясь, иногда горестно размышляя над ушедшей по сути жизнью и над тем, зачем же она была ему дана.

Он часто ерничает, что, как известно, первый признак натуры застенчивой и совестливой. Он абсолютно честен, не скрывая ничего из прежних похождений, не совсем изящных поступков; он из тех, для кого "уничижение паче гордости", хотя и ему бывал присущ иногда пьяный кураж и море по колено.

Он очень русский человек, попавший на склоне лет в нерусские и довольно стерильные условия. И не грязи ему не хватает, а размаха, полета, амплитуды. Потому и ностальгия, потому и окрашивается прошлое в романтические тона иногда даже против воли автора.

И что замечательно: это насквозь индивидуальное и, что греха таить, сплошь алкогольное прошлое типичного русского интеллигента оказывается таким точным слепком эпохи, таким безошибочным выражением национального характера, что книга от страницы к странице вырастает в глазах читателя, как было однажды уже в русской литературе, когда описание одной алкогольной поездки героя поднялось до уровня национальной поэмы.

Я не сравниваю таланты. Но возможно, что такую книгу мог бы написать герой Венички Ерофеева, окажись он на склоне лет на берегу реки Святого Лаврентия в Канаде, живущим на социальное пособие и вспоминающим в письмах на родину свою странную, бестолковую, но все равно единственную жизнь.

А эпоха, которая по выражению Эдуарда Лимонова была у нас

"великой", а я бы добавил – и жалкой одновременно, причем это величие и жалкость существовали абсолютно неразрывно, как блеск и нищета куртизанок, – предстает в романе Игоря Боровикова во всем многообразии фольклора, жаргона, примет и реалий быта, ритуалов и обычаев, чаще всего алкогольного характера, но эти вещи у нас понятны всем. Более же всего читателям, которым за пятьдесят. Но и более молодые, и совсем юные не смогут не почувствовать в этой книге духа эпохи, описанной с полной беспощадностью и с неизбывной любовью.

Короче говоря, я рекомендую эту книгу к прочтению. Автор – превосходный рассказчик, он и позабавит читателя, и вспомнит о давно и прочно забытом, и расскажет подробно и без всяких прикрас о том поколении новой русской эмиграции, к которому и сам принадлежит.

Возможно, последнее не всем понравится, ибо автор, проживая в стерильном и "прекрасном далеке" всегда помнит о том, что все настоящее в его жизни состоялось здесь, где он родился и прожил не самые красивые, но самые лучшие годы своей жизни.

Александр Житипский

Прежде всего, хотелось бы уведомить любезного читателя, коли таковой, вдруг, объявится, что нижеследующий текст писАлся в состоянии алкогольной интоксикации самой разной степени тяжести.

Посему лиц малопьющих, не пьющих вовсе, а уж тем более пьянство на дух не переносящих, автор убедительно просит не беспокоиться и дальше этой строчки ничего не читать. А гражданам, к данной категории не относящимся, спешит официально заявить, что все без исключения описываемые здесь события и персонажи с реальной жизнью ничего общего не имеют, будучи от начала до конца плодом нетрезвой авторской фантазии. Абсолютно все, даже в случаях, когда автор утверждает обратное. Видите ли, он по гороскопу Близнец, а данный знак как раз знаменит тем, что в головах его носителей есть некий маленький рычажок. Вот сообщает вам Близнец нечто и при этом, упаси

Бог, не лжет, а искренне верит в то, что говорит. Но рычажок у него в голове – раз, и сместился. И он, не прерывая фразы, начинает доказывать совершенно обратное. Причем, опять не врет, а говорит, как ему кажется, с полной чистосердечностью.

Посему автор еще раз подчеркивает, что имеющиеся в сем опусе некоторые смутные совпадения с лицами или фактами, могущими реально существовать, являются чистейшей случайностью, и у него самого вызывают весьма неприятное удивление. Особенно с похмелья.

Вспоминается даже автору известный пример, часто приводимый учителями в советских школах пятидесятых годов о том, что если сто тысяч обезьян сто тысяч лет будут беспрерывно стучать по пишущим машинкам, то могут случайно, по чистому совпадению настучать "Войну и Мир". Вот и автор, когда заложит хорошо за воротник, так и начинает колотить по клавишам, как те сто тыщь приматов. Войну и мир, пока не настучал, но совпадения есть. Так ведь и ста тысячи лет еще не прошло. Всего каких-то шестьдесят.

Кроме всего прочего автор считает своим долгом предупредить, что текст сей содержит, увы, предостаточно ненормативной лексики, которую ему так и не удалось избежать, как ни старался. Когда размышлял он о вещах абстрактных, ну там, о добре и зле, смысле всего сущего, еще получалось, а как задумывался о собственной жизни или о судьбе российской, так само и перло с языка (вернее с клавиатуры) тудыть твою растудыть. Вот, только, где ж тут авторская вина, коли в русском языке все самые точные, ёмкие и образные выражения обязательно оказываются матерными? Прежде чем его уличать, задумайтесь-ка над тем же самым, да себя самих послушайте!

Ну, а если придет в голову читателю попрекнуть автора, мол, ничего нового он не сказал и, вообще, столько раз уже обо всех этих кухонных рассуждениях читано, перечитано, то тут опять его вины нет.

Еще в дни своей юности рассматривал как-то автор подшивку журнала

"Нива" за 1913 год и там наткнулся на такое рекламное объявление:

Всё, что в мире написано, пишется или еще только будет написано, уже давно напечатано в киевской типографии братьев Горелик.

Так что пришлось автору решать для себя весьма серьезную дилемму: или не писать вообще ничего, или же писать, но принять упреки, что всё им написанное давным-давно было напечатано киевскими братьями. А из-за невозможности ее разрешить, запил он, да так, не просыхая, и настучал по клавишам эту грустную повесть о своей собственной бессмысленно пропитой жизни. Оттого автор настойчиво советует ни в коем случае не читать сей скромный труд с бодуна, ибо в подобном случае он производит крайне отвратительное впечатление.

И, наоборот, если уважаемый читатель позволит себе расслабиться, приняв для начала пару рюмашек, да пробежав глазами одну-другую страницу, то автор смеет надеяться на то, что шевельнется в душе читательской некое чувство сопричастности к авторской тоске и даже к ней сострадания. И уж наверняка возникнет мысль выпить и прочитать третью, да на них не останавливаться, а допить и дочитать всё до конца, составив автору компанию, на что тот очень надеется. И обещает в свою очередь поднять на грудь русский гранёный стакан за здоровье и успех любого, даже самого сердитого и нелюбезного читателя, который захочет пообщаться с автором либо в интернете, либо просто под столом.

ГЛАВА 1

Монреаль, 10 июня 2000

Дорогой Александр Лазаревич, от всей души поздравляю тебя с долгожданным выходом в интернет, обретением электронного адреса.

Клятвенно обещаю писать на него, как и просишь, "обо всем, что в голову придет, с полной откровенностью и без всякой политкорректности".

Впрочем, что нового могу я рассказать человеку, живущему в кипящей страстями Москве, о каких событиях поведать из нашего сонного и тихого канадского далека? Дни мои ползут абсолютно одинаковые, неотличимые один от другого, как бутылки водки Absolut на конвейере шведского ликероводочного завода. Вот и сегодняшний день, вроде только что начавшийся, уже подходит к концу… "День кончился. Что было в нем? Не помню – пролетел, как птица. Он был обыкновенным днем, но больше уж не повторится". Когда-то давным-давно так написала Зинаида Гиппиус, и я с ней полностью согласен. Особенно сейчас, в момент, когда только что открыл очередную литровую бутыль Абсолюта и поставил её перед собой рядом с русским граненым стаканом.