Элджернон Блэквуд
Лес мертвых
Однажды летом во время своих пеших странствий по западу страны я завтракал в придорожной гостинице. Дверь в комнату отворилась, и на пороге появился старик крестьянин, который спокойно прошел мимо стола, за которым сидел я, и занял место у большого окна. Мы обменялись взглядами или, точнее говоря, кивками, потому что в ту минуту я даже не поднял глаз от тарелки, торопясь утолить голод, не на шутку разыгравшийся после двенадцатимильного путешествия по холмам.
Рано утром прошел теплый дождь, который вскоре превратился в мерцающий туман, окутавший кроны деревьев. Теперь от него осталась только легкая дымка в бездонной синеве неба: летний день в блеске золота вступил в свои права. Это был один из тех редких для Сомерсета и Северного Девона дней, когда цветущие сады и луга как бы излучают свет — так свежа и блестяща зелень листвы и трав.
Через некоторое время вошла дочь хозяина гостиницы — пригожая деревенская девушка. Она поставила на стол оловянную кружку с шапкой пены и вышла. Очевидно, она не обратила внимания на старика, сидевшего у окна, так же как и он в свою очередь ни разу не повернул головы в ее сторону.
При других обстоятельствах я, вероятно, тоже не обратил бы на незнакомца внимания, но по уговору с хозяином гостиницы комната предоставлялась в полное мое распоряжение, и то, что человек этот просто сидел здесь, бесцельно глядя в окно, и не пытался ни завязать разговор, ни объяснить свое присутствие, невольно привлекло к нему мой любопытный взор; вскоре я поймал себя на том, что гадаю, почему это он все молчит да сидит, отвернувшись.
Годы согнули его спину и избороздили лицо морщинами. Старик был в плисовых штанах, завязанных тесемками под коленями, и вытертом темно-коричневом сюртуке. Иссохшая рука покоилась на толстой палке. В посадке убеленной сединами головы чувствовалось благородство.
Несколько уязвленный полным отсутствием интереса к своей персоне, я заключил, что старик, скорее всего, пользуется особым правом распоряжаться этой комнатой по собственному усмотрению. Закончив завтрак, я молча уселся на скамью напротив незнакомца, чтобы выкурить трубку перед тем, как снова тронуться в путь.
Через распахнутое окно в комнату вливался аромат цветущих яблонь. Сад нежился в солнечных лучах, и ветви лениво шевелились от дуновений легкого ветерка. Трава под деревьями пестрела желтыми и белыми маргаритками, благоухание алых роз, взбиравшихся по стене к окну, мешалось с мягким дыханием моря.
Все здесь манило предаться блаженной лени — с утра до вечера валяться на траве и мечтать, наблюдая за сонными бабочками и слушая пение птиц, которыми, казалось, был усеян небосвод. Я уже мысленно спрашивал себя, не задержаться ли в этих краях и насладиться покоем, вместо того чтобы карабкаться по каменистым тропам, как вдруг незнакомец повернулся ко мне и нарушил молчание.
В его голосе слышалась мечтательная нотка, созвучная всему, что нас окружало, но мне показалось, будто он доносится издалека, оттуда, где тени ветвей ткут бесконечный узор на садовой ограде. К тому же в его речи не было и следа неотесанности, и, рассмотрев как следует благородное лицо, я с изумлением отметил, что глубокий мягкий взгляд гораздо больше соответствует тембру его голоса, чем грубой одежде и манерам деревенского жителя. Ласковые волны этого проникновенного голоса странным эхом отдавались в моей душе. Если мне не изменяет память, старик спросил:
— Вы чужой в здешних местах?
Или:
— Вам незнакома эта местность?
В его речи отсутствовало обращение «сэр», равно как и другие выражения почтительности, которыми настоящий деревенский житель неизменно награждает горожанина, но в ней сквозили мягкость и истинное расположение, которые согревают сердце куда больше, чем внешние проявления вежливости.
Я ответил, что путешествую пешком, что прежде никогда не бывал в этих краях и весьма удивлен, не найдя на карте специальной отметки, уведомляющей путника об идиллической прелести здешних мест.
— А я прожил здесь всю жизнь, — вздохнув, отозвался старик, — и возвращаться сюда для меня каждый раз большая радость.
— Стало быть, вы здесь больше не живете?
— Да, я покинул эти места, — ответил он и после непродолжительного молчания, пока взгляд его задумчиво блуждал по роскошно цветущему саду за окном, добавил: — Но иногда я жалею об этом, ибо нигде больше солнечный луч не скользит так мягко, цветы не пахнут так сладко, а ветры и ручьи не звучат так нежно…
Звуки его голоса будто растаяли вдали, слившись с шепотом роз, заглядывающих в окно, ибо старик отвернулся от меня и посмотрел в сад. Глаза мои широко распахнулись, я не мог скрыть удивления, услышав столь поэтическую тираду от простого крестьянина, но в то же время мне почему-то казалось, что речь эта вполне уместна и что именно таких слов следует от него ожидать.
— Думаю, вы правы, — ответил я наконец. — Место это поистине зачаровано. От него исходит какая-то волшебная прелесть, воскрешающая в памяти видения детства, когда человек еще не ведает о… о…
Я вдруг заговорил так же, как мой собеседник: какая-то внутренняя сила побуждала меня. Но тут чары развеялись, и я совершенно потерял мысль, которая еще мгновение назад открывала моему внутреннему взору беспредельные пространства.
— По правде говоря, — с запинкой закончил я, — здешние места приводят меня в восторг, и сейчас я нахожусь в нерешительности: идти ли мне дальше или…
Помню, уже тогда в глубине души я удивлялся, что вступил в беседу с посторонним человеком, только что встреченным мною в деревенской гостинице: мне всегда была присуща излишняя сдержанность, почти суровость в обращении с незнакомыми людьми. Мне казалось, я и мой собеседник — персонажи сна, которые общаются без слов и, быть может, обретаются в ином измерении, подчиняясь каким-то своим, неведомым обыденному миру законам. Но мое удивление тут же сменилось совсем другим чувством, когда старик повернул голову и я встретился с ним взглядом: в его глазах зажегся внутренний огонь. В них читалась страстная решимость, и весь его облик теперь выражал готовность и сосредоточенность. В нем появилось нечто такое, отчего у меня по спине пробежал холодок. Я не отвел глаз, но внутренне содрогнулся.
— Тогда задержитесь ненадолго, — произнес старик, и голос его стал более низким и глубоким, чем прежде. — Останьтесь. Я хочу открыть вам, зачем возвратился сюда.
Внезапно он умолк. Меня охватил глубокий трепет.
— Значит, на то есть особые причины? — спросил я, едва понимая, что говорю.
— Я зову, — продолжал он тем же волнующим голосом, — зову человека, который еще не готов уйти, но предназначен для иной, более высокой цели в другом месте. — В словах незнакомца звучала печаль, и он показался мне еще более загадочным.
— Вы хотите сказать… — начал я, ощущая безотчетный страх.
— Я пришел за тем, кто должен вскоре покинуть эти места, как покинул их я.
Взгляд старика пронизал меня насквозь, но я вновь прямо встретил его, хотя весь дрожал. Вдруг я почувствовал, что во мне проснулось неведомое прежде чувство, хотя не сумел бы назвать его или определить его природу. В душе моей поднялась и вновь отхлынула могучая волна. В единый миг я осознал, что прошлое и будущее слиты воедино в безмерном настоящем, что это мой собственный ограниченный и несовершенный разум выбирает то одно, то другое из бесконечного числа обманчивых представлений, наделенных временным правдоподобием.
Старик отвел от меня взгляд — и мимолетное видение исчезло без следа. Разум вновь воцарился в своем убогом, скучном мире.
— Приходите сегодня в полночь, — услышал я. — Ступайте в Лес мертвых.
Я невольно вцепился в ручку скамьи, почувствовав, что говорю с кем-то, кто знает о прошлом и будущем неизмеримо больше, чем я сам, пребывающий в телесной оболочке и пользующийся обычными способами восприятия, и этот намек на обещание, что завеса может слегка приподняться, произвел на меня сильнейшее впечатление.
Ветерок с моря затих, цветущие ветви замерли. Мимо окна проплыла сонная бабочка. Умолкли птицы. Я вдыхал запах моря, благоухание знойного воздуха, поднимавшегося с нагретых солнцем полей и лугов, — несказанные ароматы июня, долгих летних дней. С лугов и пастбищ доносился гул мириадов живых существ, детские голоса, звук пастушьей свирели, журчание воды.
Я знал, что нахожусь на пороге неизведанного дотоле ощущения — на пороге блаженства. Меня с неудержимой силой влекло к этому странному человеку. Я жаждал испытать могущество духа, разом взлетев к вершинам высочайшей радости. Это длилось не более секунды, но в сей краткий миг на меня снизошло то же озарение, которое недавно явило мне, что прошлое и будущее слиты в настоящем. Я понял и ощутил, что боль и блаженство столь же нераздельны, ибо переполнившая меня радость заключала в себе и все горе, которое уже выпало на мою долю и ожидало в будущем.
Солнечный свет стал ослепительно ярким, потом померк, растаял. Тени прервали свой танец на траве, сгустились, растворились в воздухе. Цветы яблонь зазвенели тоненьким серебристым смехом, когда прилетевший с моря бриз прошептал в их сияющие личики старую-старую сказку о безмерной любви. Мне послышалось, что кто-то окликнул меня по имени. Душа наполнилась восхитительным ощущением легкости и силы.
Неожиданно дверь отворилась, и вошла хозяйская дочка. По всем обычным меркам она была милой деревенской девушкой, красота которой сродни звездам, диким цветам и лунному свету, пробивающемуся сквозь туман над рекой и полями, но по сравнению с открывшейся мне красотой иного, высшего порядка девушка казалась чуть ли не безобразной — так тусклы были ее глаза, тонок голос, пресна улыбка и бесцветен весь облик.
