Питер Бигл
Дар
Нет, нельзя его убивать, - твердо сказал мистер Люк. - Твоей маме это не понравится, - и, подумав, добавил: - Да и я, наверное, расстроюсь. - Это еще не все, - возразила Энжи с мелодраматичным нажимом, как в рекламе чудо-швабры. - Далеко не все. Я тебе не рассказала про «начинку» в кексах… - Нет, рассказала. - И про то, как он выболтал Дженифер Уильямс о том, что я купила ей на день рождения, а она закатила истерику, потому что у нее уже было два таких…
- Он хотел как лучше, - осторожно вставил отец. - Я почти уверен.
- А потом он наябедничал маме про нас с Орландом Крузом, а мы вообще ничего такого не делали.
- Все равно. Никаких убийств.
Смахнув со лба потные мышино-русые волосы, Энжи зашла с другой стороны:
- А хотя бы чуточку покалечить можно? Честное слово, он это заслужил.
- Не сомневаюсь, - согласился мистер Люк. - Но тебе двенадцать, а Марвину восемь. Восемь с половиной. Ты больше его, поэтому бить его нечестно. Когда тебе будет… ну, скажем, двадцать, а ему шестнадцать с половиной, тогда ладно, можешь попробовать. Но не раньше.
Фырканье Энжи можно было принять или не принять за согласие. Она уже собралась выйти из комнаты, но отец, протянув правую руку, позвал ее:
- Клянись мизинцем, дружок.
Энжи поглядела на него настороженно, но без заминки зацепила своим мизинцем его, что было ошибкой.
- Слишком уж ты легко согласилась, - нахмурился отец. - Клянись Баффи.
- Что? Нельзя клясться телесериалом!
- Где это написано?.. Повторяй за мной. Клянусь Баффи, истре-бительницей вампиров…
- Ты правда мне не доверяешь?!
- Клянусь Баффи, истребительницей вампиров, что и пальцем не трону младшего брата…
- Младшего брата-монстра. С тех пор как он повелся с этим… как его там… он стал еще хуже.
- …и перестану звать его Гуталаксом…
- Да брось. Я обзываюсь, только когда он совсем меня достает.
- …пока он не достигнет возраста шестнадцати лет и шести месяцев, по истечении…
- По истечении этого срока я сделаю из него котлету. Идет. Могу и подождать.
Она расплылась в улыбке, потом смущенно отвернулась, старательно прикрывая нижней губой новенькую пластинку. У двери она оглянулась и бросила через плечо:
- Слишком ты умный для отца.
- Я и сам часто так думаю, - ответил уже скрывшийся за книгой мистер Люк.
Остаток вечера Энжи провела у себя в комнате, делая по телефону домашнее задание со своей лучшей подругой Мелиссой Фельдмен. Закончив и сочтя, что теперь достойна награды в виде обезжиренного мороженого, она спустилась на кухню. Путь лежал мимо двери в комнату брата. Заглянув туда (не потому что там ждало что-то интересное, а потому что Марвин вечно болтался у ее собственной двери, с увлечением наблюдая, что она делает), она увидела, как он, лежа на полу, играет с Миледи, их старенькой серой кошкой. Тут не было ничего необычного. Марвин и Миледи дружили с тех пор, как он достаточно подрос, чтобы понять: кошек не едят. Но Энжи застыла как вкопанная из-за того, что играли они в «Монополию» и что Миледи как будто выигрывала.
Завороженная и испуганная одновременно, Энжи прислонилась к косяку. Марвину приходилось бросать кости за обоих; и старую кошку слишком мучил артрит, поэтому ей было трудно управляться с мелкими пластмассовыми денежками «Монополии». Но она ждала очереди и передвигала своего игрока (у нее был серебряный цилиндр) очень тщательно, словно обдумывала возможные варианты. Она уже приобрела отель на Парк-плейс.
Едва заметив, что сестра наблюдает за игрой, Марвин тут же вскочил и захлопнул дверь у нее перед носом, а Энжи отправилась конфисковывать большую, чем планировалось, порцию мороженого. Когда в контейнере уже показалось дно, ей удалось затолкать увиденное подальше, в тот уголок мозга, который она называла «забывчивость». Как она однажды сказала подруге Мелиссе: «Иногда информации бывает слишком много, но я не дам себя использовать. Никогда не буду знать больше, чем хочу. Только взгляни, каково президенту».
Следующую неделю или около того Марвин старался не попадаться Энжи на глаза, и уже одно это заставило ее слегка насторожиться.
С Марвином не мешало помнить: если его нигде не видно, держи ухо востро. И тем не менее на поверхности все было довольно мирно. Так продолжалось до того вечера, когда Марвин отправился танцевать с пакетами для мусора.
Поскольку наутро должны были вывозить мусор, миссис Люк дала ему два больших зеленых пластиковых мешка, чтобы он отнес их к бакам у подъездной дорожки. Марвин постоянно хныкал из-за обязанностей по дому, поэтому Энжи осталась у открытого окна: удостовериться, что он не бросит пакеты в траву и не сбежит в какую-нибудь свою тайную «берлогу». Миссис Люк вернулась в гостиную, где по телевизору шли новости, но Энжи еще стояла у окна, когда Марвин, украдкой оглянувшись по сторонам, пробормотал несколько слов, которых она не разобрала, а потом что-то сделал левой рукой, так быстро, что она увидела лишь размытое движение. И два зеленых мешка заплясали.
Колени у Энжи подкосились, и она, сама того не заметив, осела на подоконник. Марвин выпустил мешки из рук, и они закачались подле него - назад, вперед, из стороны в сторону, и проделывали это в унисон, к тому же в точности вторя его шагам, словно он «звезда», а они «подтанцовка». К изумлению Энжи, Марвин прищелкивал пальцами и выдавал степ (ей бы и в голову не пришло, что он такое умеет), и пока троица приближалась к мусорным бакам, у мешков отросли зеленые ручки и ножки. Когда же они достигли цели, танцоры Марвина тут же обмякли и снова превратились в мешки с мусором. Марвин перевалил их через край, отряхнул руки и повернулся к дому.
Тут он встретился взглядом с сестрой, но ни один из них не произнес ни слова.
Энжи поманила его к себе. Столкнувшись у двери, они уставились друг на друга.
- В мою комнату, - только и сказала Энжи.
Марвин потащился за ней, глядя куда угодно, только не на сестру. Усевшись на кровати, Энжи смерила его внимательным взглядом: пухленький и перепачканный, с непокорной гривой ржаво-русых волос и повязкой на глазу, призванной усмирить иногда косящий левый глаз.
- Ну, выкладывай, - велела она.
- Что выкладывать? - В восемь с половиной лет у Марвина был глубокий с хрипотцой голос, вроде глухого кваканья. Мистер Люк упорно повторял, что перед тем как родиться, лягушонок превратился в мальчика. - Я твой кейс для CD-дисков не ломал.
- Нет, сломал, - сказала Энжи. - Но я не о том. Поговорим-ка про мешки с мусором. Поговорим про «Монополию».
Ко лжи Марвин относился крайне практично: в критической ситуации всегда говорил правду, пока в голову не приходило что получше. Сейчас он сообщил:
- Предупреждаю, ты мне не поверишь.
- Никогда и не верила. Валяй, попробуй.
- Ладно. Я ведьма.
Когда Энжи наконец обрела дар речи, то выпалила первое, что пришло ей на ум и чего она позже до скончания века стеснялась:
- Ты не можешь быть ведьмой. Ты мальчик, а значит, маг, или колдун, или еще что.
«Неужели я такое говорю?» - подумала она.
Марвин так сильно затряс головой, что едва не слетела повязка.
- Ха! Это в книжках и в кино. Человек - мужчина-ведьма или женщина-ведьма, вот и все. Я мужчина-ведьма.
- Если вешаешь мне лапшу на уши, ты покойник, - пригрозила Энжи.
Ее братец скалился как пират (дома он часто повязывал на голову бандану и вечно упрашивал мистера Люка купить ему попугая).
- Спроси Лидию, - предложил он. - Это она догадалась. Лидия дель Кармен де Мадеро-и-Гомес была домработницей Люков еще до рождения Энжи. Она приехала из Сьего де Авила на Кубе и утверждала, что, когда девушкой работала в семье Кастро, меняла подгузники маленькому Фиделю. Все эти годы (никто не знал, сколько ей лет, а Люки и подавно) глаза у Лидии оставались ясными, как у ребенка, и временами Энжи плакала, завидуя ее прекрасной морщинистой темной-претемной коже. Лидия хорошо ладила с Энжи, говорила по-испански с ее матерью и учила мистера Люка готовить блюда кубинской кухни. Очевидно и другое: Мар-вин с пеленок был ее любимчиком. По субботам они ходили в кино на испанские фильмы, а еще за покупками в баррио на Боуэн-стрит.
- Догадалась… - повторила Энжи. - О чем? Лидия тоже ведьма? Во взгляде Марвина читалось, что он никак не возьмет в толк, откуда у его родителей такая дочка.
- Нет, конечно, она не ведьма. Она сантера.
Энжи вздрогнула. О сантерии она знала столько же, сколько любая американка, выросшая в крупном городе со все растущими кварталами африканцев и латиноамериканцев - то есть кое-что. Газетные ста-
тьи и документальные фильмы сообщали, что сантерии приносят в жертву козлов и кур и… что-то делают с кровью. Она попыталась представить себе Марвина с окровавленными руками и бройлером, но не смогла.
- Значит, Лидия тебя в это втянула? - спросила она наконец. - Ты тоже сантеро?
- Не-а. Я же тебе сказал, я ведьма. - Раздражение Марвина достигало критической массы.
- Викка? - не унималась Энжи. - Ты поклоняешься Великой Богине? У нас в классе есть одна такая девочка, Делвин Маргелис. Она викка и только об этом и твердит. Шабаты, эшбаты, притянуть Луну на Землю и так далее. Кожа у нее, как терка для сыра.
Марвин недоуменно моргнул, а потом внезапно плюхнулся на ее кровать и схватил ковылявшую мимо Миледи, чтобы шумно выдохнуть в мохнатое брюшко.
- Я уже знал, что кое-что могу. Помнишь резинового утенка и ту игру в баскетбол?
Энжи помнила. Особенно резинового утенка.
- Так вот. Лидия отвела меня к очень-очень старой тете на фермерском рынке, она даже старше Лидии, и ее зовут Йемайя… ну что-то вроде того. Она курит такую смешную трубочку. Ну вот, старуха меня взяла за лицо и посмотрела мне в глаза, а потом свои закрыла и так сидела долго-долго! - Марвин хихикнул. - Я думал, она заснула, и начал пятиться, но Лидия мне не позволила. Так старуха сидела и сидела, а потом открыла глаза и сказала, что я brujo, то есть ведьма по-испански. А Лидия купила мне рожок с двумя шариками мороженого с «М amp;Мs».