Берто Симона
Эдит Пиаф
Симона Берто
Эдит Пиаф
перевод с французского - С.А.Володина и А.О.Малинина
оглавление
часть первая
глава первая. Из Бельвиля в Верней
глава вторая. "Моя консерватория - улица"
глава третья. Четверо в одной постели
глава четвертая. Папа Лепле
глава пятая. Реймон Ассо
глава шестая. Рождение "священного идола"
глава седьмая. Поль Мёрисс - "равнодушный красавец"
глава восьмая. "Биду-бар"
глава девятая. Эдит открывает Ива Монтана
глава десятая. Завоевание Америки
глава одиннадцатая. С Марселем Серданом "Жизнь в розовом
свете"
глава двенадцатая. Эдит занимается спиритизмом
часть вторая
глава тринадцатая. В Булони никто не задерживается
глава четырнадцатая. Начало "черной" серии
глава пятнадцатая. Праздник любви с Жаком Пилсом
глава шестнадцатая. В омуте наркомании
глава семнадцатая. "Нет, я не жалею ни о чем"
глава восемнадцатая. "Вот зачем нужна любовь!"
глава девятнадцатая. "Теперь я могу умереть, я прожила две
жизни"
В память о тебе, моя Эдит, написала я
эту книгу; здесь все честно,
откровенно, здесь и смех твой и твои
слезы.
Последние твои слова все еще звучат в
моих ушах: "Не дури, Момона".
С тех пор я жду, что ты снова поведешь
меня за руку, но, Боже, как это
ожидание затянулось!
Я выражаю благодарность Марселле Рутье,
которая любезно согласилась оказать мне
помощь.
Симона Берто
"Жизнь её была так печальна, что
рассказ о ней почти неправдоподобен
настолько он красив."
Саша Гитри
часть первая
глава первая. Из Бельвиля в Верней
У моей сестры Эдит и у меня общий отец - Луи Гассион. Он был неплохой малый и большой любитель женщин - и надо сказать, их было у него немало. Всех своих отпрысков отец признать не мог, да и его партнерши далеко не всегда могли с уверенностью сказать, кто отец ребенка. Своих он насчитывал около двух десятков, но поди знай!.. Все это происходило в среде, где ни перед тем как сделать ребенка, ни после люди не ставят в известность чиновников мэрии. У меня, например, был еще один отец, тот, кто значился в документах,- Жан-Батист Берто. Но он дал мне не жизнь, а только свое имя. У моей матери - она вышла замуж в пятнадцать, а в шестнадцать уже развелась было еще три дочери от разных отцов.
В какой-то период она жила в пригороде Фальгиер в одной гостинице с папашей Гассионом. Его мобилизовали. Я появилась на свет после его приезда в отпуск во время затишья на фронте в 1917 году. Их встреча не была случайной, они давно нравились друг другу. Однако это не помешало матери подцепить только что приехавшего в Париж восемнадцатилетнего парня Жана-Батиста Берто. И он, не задумываясь, повесил себе на шею двадцатилетнюю женщину, троих ее дочерей и меня впридачу, только находившуюся в проекте.
В день, когда ему исполнилось двадцать, Жан-Батист отбыл на фронт, имея на своем иждивении пятерых детей. Я не успела еще подрасти, как в доме оказалось уже девять душ, и не все были детьми папы Берто, как мы его называли. Как это ни покажется странным, они с матерью обожали друг друга. Это не мешало ей время от времени - хвост трубой - исчезать из дому на несколько дней. Уходила она с полным кошельком, возвращалась с пустым, зато с новым ребенком в животе.
По чистой случайности я родилась в Лионе, но уже через одиннадцать дней мать вернулась со мной в Париж. Она торговала цветами на улице Мар, напротив церкви Бельвиля.
Я почти не ходила в школу. Никому это не казалось нужным. Но все же изредка меня туда отправляли... Главным образом в начале учебного года, чтобы получить деньги на оплату электричества, и 1 января, когда выдавали обувь.
По мнению матери, это была единственная польза от школы. Что касается остального, она говорила: "Образование, как деньги, его нужно иметь много, иначе все равно будешь выглядеть бедно". Поскольку в то время посещать школу было не так уж обязательно, моей школой стала улица. Здесь, может быть, не приобретают хороших манер, но зато очень быстро узнают, что такое жизнь.
Я часто ходила к папаше Гассиону в пригород Фальгиер. В эти дни я всегда радовалась, так как была уверена, что любима. Он находил, что я на него похожа. Миниатюрная, гибкая, как каучук, с большими темными глазами, я была вылитый отец! Он заставлял меня делать акробатические упражнения, угощал лимонадом со льдом и давал мелкие деньги.
Я очень любила отца.
Он называл меня Симоной без всяких уменьшительных вариантов - ярлыков, которые родителям полагается наклеивать на своих деток. Отец был рад мне. Он видел, что я расту, этого ему было достаточно, чтобы считать, что мать кормит меня и смотрит за мной. Правда, в один прекрасный момент расти я перестала, набрав всего полтора метра.
Отец был акробатом, не ярмарочным, не цирковым, не мюзик-холльным, а уличным. Его сценой был тротуар. Он чувствовал улицу, умел выбрать самый выгодный участок тротуара, никогда не работал где попало. Среди своих он слыл человеком бывалым, знающим хорошие места - словом, профессионалом. Его имя имело вес. Если я говорила: "Я дочка Гассиона", то могла рассчитывать на определенное уважение.
Когда на улице или на бульваре попадалась площадка, достаточная, чтобы на ней можно было удобно расположиться артисту и публике, и отец расстилал свой "ковер" (кусок ковровой ткани, вытертой до основы), люди знали: их ждет серьезное представление. Он начинал с того, что отпивал глоток вина прямо из горла. Это всегда нравилось публике: если ты пьешь перед работой, значит, собираешься хорошенько попотеть. Потом отец зазывал зрителей. Эдит, которая таскалась с ним шесть лет, с восьми до четырнадцати, очень хорошо его передразнивала.
Эдит вообще любила подражать. Она откашливалась, как отец, и вопила хриплым голосом:
"Дамы-господа, представление начинается. Что увидите - то
увидите. Без обмана, без показухи. Артист работает для вас без
сетки, без страховки, даже без опилок под ногами. Наберем сто су
и начнем".
Тут кто-нибудь бросал на ковер десять су, другой - двадцать.
"Среди вас есть любители, есть ценители, есть настоящие
знатоки. В вашу честь и для вашего удовольствия я исполню номер,
равного которому нет в мире,- равновесие на больших пальцах.
Великий Барнум, король цирка, сулил мне золотые горы, но я ему
ответил: "Парня из Панама* не купишь!" Не правда ли,
дамы-господа? "Заберите ваши деньги, я выбираю свободу!" Ну,
раскошеливайтесь, еще немного, сейчас начинаем представление, от
которого с ума сходят коронованные особы всех стран и остального
мира. Даже Эдуард, король Англии, и принц Уэлльский, чтобы
посмотреть мой номер, вышли однажды из своего дворца на улицу,
как простые смертные. Перед искусством все равны!
______________
* На парижском арго "Панам" - это Париж. (Здесь и далее
примечания переводчиков.)
Ну, смелее, синьоры, начинаем!"
И, надо сказать, деньги они тратили не зря, потому что предок был отличным акробатом.
Я едва научилась ходить, как он стал меня гнуть. Моей матери, которой на это было наплевать, он говорил: "Нужно дать Симоне в руки ремесло, в жизни пригодится..."
Я жила на улице. Мать возвращалась домой поздно или не возвращалась вовсе. Чем она занималась, я не знала, была слишком мала. Иногда она брала меня с собой в кабачок. Сама танцевала, а я спала, сидя на стуле. Иной раз она обо мне забывала, и я оказывалась в детском доме, позднее в исправительном. Государство всегда обо мне заботилось.
Когда мне было пять лет, мать служила консьержкой в Менильмонтане в доме 49 по улице Пануайо.
Я часто виделась с отцом, но не знала Эдит. Она на два с половиной года старше меня, и тогда жила в Бернейе, в департаменте Эр, в Нормандии. Я только слышала о ней. Отец ее любил больше, чем меня. "Естественно,- говорил он,- ведь у тебя есть мать, а у нее нет".
Да, если угодно, у меня была мать. Во всяком случае, я долго так считала. У других ребят в Менильмонтане дела в семье обстояли не лучше, а таких, кто мог сказать: "Моя мама делает то-то и то-то", мы называли "воображалами" и с ними не водились, они не принадлежали нашему миру.
Я родилась в больнице, Эдит - на улице, прямо на тротуаре.
"Эдит появилась на свет не как другие,- рассказывал мне
отец.- Это было в самый разгар войны, после боёв на Марне. Я
воевал в пехоте, был одним из тех, кому говорили: "Иди вперед или
подыхай"; "лучшие места" всегда достаются беднякам, их ведь
больше. Моя жена, мать Эдит, Лина Марса, а по-настоящему Анита
Майар, была певицей. Она родилась в цирке и была прирожденной
актрисой. Она мне написала: "Собираюсь рожать, проси отпуск". Мне
повезло, я его получил. Уж год как цветы засохли в ружьях.* В
легкую, веселую войну больше никто не верил. Берлин - это очень
далеко, если топать туда пешком.
______________
* Намек на фразу из песни "Солдат идет на войну с цветком в
ружье".
Приезжаю. Прямо домой. Пустота: ни угля, ни кофе, ни вина,
только хлеб пополам с соломой, а вокруг моей хозяйки кудахчут
соседки:
- Вот беда-то - война, а мужик на фронте.
- Вы свободны, дамочки,- говорю я им.- Я сам все сделаю".
Это было 19 декабря 1915 года.
Когда о своем появлении на свет рассказывала Эдит, она добавляла: "Три часа ночи не самое подходящее время, чтобы высовываться на свет божий. Где лучше - снаружи или внутри?.."
"Не успел я оглянуться,- продолжал отец,- как Лина начала
меня трясти за плечо:
- Луи, у меня схватки! Рожаю!" - Вся белая, щеки ввалились,
