Геннадий ГОЛОВИН
Тихо—мирно, в точном
соответствии с графиком грузоперевозок, числа то есть этак
шестнадцатого— семнадцатого августа текущего года, прибыла самоходная
баржа “Красный партизан” в порт назначения райцентр Бугаевск. За
торфобрикетами.
Все было учтено в
распорядке движения передовой баржи — когда отчалить, куда причалить — и
все, не сомневаюсь, было бы именно так, в полном соответствии с
графиком, если бы учла та умная, но бездушная АСУ, которая сочиняла
график, одно небольшое житейское обстоятельство: что в торфяной артели
“Свобода воли” аккурат в эти дни творится престольный праздник, то есть
традиционное гуляние то ли
до полного упаду, то ли до той поры, покуда все винные сусеки в окрестности верст на сорок не опустеют окончательно!
Горько сознавать, но вот с этого-то пустякового
обстоятельства все и началось. Вместо означенного народно-хозяйственного
груза получил “Красный партизан” куку с макой, приткнулся ноздрей к
причалу и стал обиженно ждать рассвета, чтобы отправиться в свои родные
свояси, в город то есть Чертовец. А Вася Пепеляев, заметим, на палубе
спал.
Впрочем, не заметить Васю, когда он спал, было
трудно. Очень он умел и любил это занятие. Так хорошо, так трепетно, так
истово дрыхнул, каналья, что видно было: в самые поднебесные эмпиреи
воспаряет он в эти минуты, и что-то очень прекрасное показывают ему там:
может, пиво с раками, а может, молодецкий мордобой на толкучке в
Великом Бабашкине... Но в тот вечер, думается, ему скорее всего
неопределенные какие-то бабы снились, ибо, нечаянно вдруг проснувшись,
очень уж Василий с досады закряхтел.
Закряхтел Пепеляев и, обомлев, почуял вдруг некое
сладостное томление духа, какое-то воспарение организма
невозможно-дивное в чумазой своей душе и теле. Его, довольно-таки
молодого, чего ж не понять? Он хоть и спал до этого, а все вокруг, если
поэтически выражаться, “так и шептало”. Чарующе, вот уж точно, лепетали
какие-то листочки, так чем-то пахло... А, главное, так уж
бессовестно-нежно, как тесно зажатая в угол, сипела в потемках певица на
танцверанде тубсанатория: “А я тебя найду! И на земле найду! И под
землей найду! Ай-дули-дули-ду!” Где уж тут было улежать
молодому-холостому-разведенному — хоть и на укладистой рванине, хоть и
после утомительной трудовой вахты? “Ай-дули-ду!”— и весь разговор.
Василий сел, проснувшись, и стал ласково слушать
себя. Разлюли-молодецкое пламечко по-приятельски весело и тепло
возгорались в нем помаленьку. И уже через минуту-другую все стало ясно —
как вред алкоголя, как коварный происк империализма, как важность
всемерного совершенствования! Нужно сей же минут, стало ясно, бежать,
ухватить Елизарыча-шкипера за мохнатый кадык, вырвать, кровь из носу,
свои законные отгулы, накопившиеся за лето, и — ай-дули-дули-ду!— на
твердь желанную! Прямо тут, в Бугаевске. Не дожидаясь, пока еще
дошлепает родная его баржа до порта семи морей, до твердокаменного
городишки Чертовец!
...В каюту Елизарыча ворвался, чуть дверь с петель не сорвал, заорал впопыхах:
— В Чертовце, все едино, движок перебирать, так?
Десять дней груши околачивать, так? Так. А у меня в Бугаевске важнющее
дело, так? Так. А я, ежели отгулы не дашь, хоть щас заявлением об стол! Я
жениться решил, понял?
Елизарыч все понял. “С сучка сорвался...” — понял Елизарыч и, горько морщась, аккуратно поставил опустелый стакан.
— Ты мне, Вася, скажи, кто против? Человек-дурак
жениться хочет. Все — за! Но чтоб к седьмому числу был. Иди...— печально
завершил Елизарыч, засыпая.— Глаза бы мои на идиотов не глядели...
И Пепеляев — бегом-бегом-бегом!— сбежал, ликуя, по хлипким сходням на бугаевскую прельстительную твердь!
...Жениться в Бугаевске, честно говоря, Васе было не
на ком. Он в Бугаевске, вообще-то говоря, и бывал-то всего раз-полтора.
Даже где магазин не помнил. Едва сбежал на берег — ухнула на него
людоедская лютая тьма!— он даже пригнулся, как в шахте. Но все ж пошел,
стоеросовый человек... Ну, а ехидные мракобесы местные вовсю, конечно,
потешаться принялись над Васяткой-бедолагой! То — в канаву! То — в
крапиву! То — колдобиной по бокам!..
Если бы Вася при свете дня видел путь, на который
отважился, то он, конечно, сильно бы засомневался. Но он, слава богу,
чуял только, что земля вроде бы к небесам поднимается, ну и пер
беззаветно напролом! По каким-то зловонным хлябям, чрез завалы ржавелого
утильдерьма, сквозь чертополошные заросли, крапиву, лопух и прочие
злобные тернии — пер себе беззаветно вперед и выше! И выкарабкался-таки.
Силы мрака одолев.
Тут он огляделся и приятно убедился, что Бугаевск
очень даже культурный райцентр. Два-три фонаря горели. Казенный дом
виднелся там в два этажа, памятник кому-то. Магазин должен быть там,
решил Василий, в торговых рядах! Натурально, поплелся туда. Не на танцы
же? Хотя чистейшим воды утопизмом было ожидать, что кто-то в торговых
рядах еще торгует...
Тут почему-то взгрустнулось Васе. Свой подвиг
восхождения свершив, брел в незнакомой тьме, как сиротка ненужный, весь в
грязи, с исхлестанными в кровь мордасами. А за ради чего, милый —
дорогие граждане судьи, уродовался?! Не было на этот вопрос
удовлетворительного ответа. Одно какое-то непонятное ай-дули-д...
жеребячий пережиток организма...
И уж совсем беспросветным — как ночь бугаевская —
представлялось ему грядущее. А дальше что делать? На баржу возвратиться —
рабочая гордость не позволит. Самогонки в незнакомом месте не дадут.
Переспать не пустят. В общем, куда ни кинь, везде одни буби... И —
вдруг!— словно бы в поучение ему, маловерному и слабодушному, воссияло
тут из-за угла магазинное окошко! И даже покупательское шевеление было в
окошке том! Пепеляев глазам своим, конечно, не поверил, но на всякий
случай пошел...
Трудно да и невозможно объяснить феномен того, чего
это они уродовались до такого черного поздна. Может, чересчур уж большую
недостачу считали? Или, может, продавщицу к ханыге-экспедитору муж
приревновал, синяк подставил, из дома выгнал, и ей некуда было деваться?
Затруднительно в общем с точностью сказать, но главное, как вы сами
понимаете, не в этом, а в том, что Пепеляев в магазин все-таки зашел!
Он зашел и вместо
“здрасьте” озадаченно свистнул. Прямо напротив Василия, в изумлении
остановившегося,— в зеркале трехстворчатого гардероба “ЧСБ-1” (ЧСБ-1 —
Чертовецкая сплавбаза, модель № 1), как на императорском портрете с
ногами, был изображен некто дивный... Волосы в репьях и дыбом.
Физиономия — вся в волдырях от крапивы, в наждачных ссадинах и, к тому
же, словно бы набок-вниз съехавшая... О костюме одежды что уж. и
говорить? Сплошные вопиющие прорехи, лоскуты
скандальные,
рвань расхристанная! Такой уж антипод беглокаторжный ввалился в магазин
из тьмы проклятого прошлого, такой бич дикообразный, что тут не токмо
свистнуть — караул закричать впору!.. Бабы, правда, бывшие в магазине —
продавщица с синяком под глазом да полторы старушки — даже и бровью не
повели при появлении Пепеляева...
Однако не будем кривить: не вовсе таков был Василий.
Нечего зря грешить. Если миновать вниманием досадные мелочи в одежде и
морде, приобретенные во время штурма бугра Бугаевский, то он и внешне
был вполне ничего. Ростом, например, хорошо удался. Умел поговорить —
без мата, обходительно. А уж если что-нибудь умственное начинал вещать,
тут уши на гвоздь вешай — болты болтать мог и час, и два! Но вообще-то
не сказать, чтоб он яркий был. Овалом лица походил на лошадь. Глаз имел
голубой. В общем — особенно если шляпу с галстуком оденет и слегка
выпимши — обыкновенный чертовецкий нескладеха — обалдуй конца двадцатых —
начала тридцатых от своего рождения годов.
...Какому-нибудь
приезжему бонвивану или гурману командировочному могло, конечно,
показаться, что после налета торфобрикетчиков ассортимент в бугаевском
торговом центре отсутствует вовсе: ни портвейного вина не было, ни даже
печального ликера “Последний листопад” /сах.— 60 процентов/.
Пепеляев, однако, всеж-таки был чертовецкий житель — почти, считай,
столичный — его так просто в панику было не ударить. “Был бы магазин, а
что выпить завсегда найдем!”— такого он придерживался кредо.
После долгого в муках хождения между отделами
одеколонным и москательным он свою нежность и предпочтение все же отдал
последнему. И вполне, надо сказать, справедливо, ибо небесного цвета
стеклоочиститель “Блик-2”, конечно же, по всем параметрам превосходил
хоть и духовитый, но для почек, сказывали, не очень полезный одеколон
“Горнорудный”... К двум пузырькам “Блика” он взял, конечно, и закуску —
пачку вафель, нечаянно где-то облитых олифой.
Продавщи
ца
с синяком вежливо и
культурно оторвалась от
разгов
ора, сдачу в
ыд
ала
тютелька в тютельку, но никаким другим вниманием Пепеляева не
удостоила. Где уж ей, дурехе, последним неподбитым глазом было Пепеляева
оценить?! Они, жалкие, какую-то Феньку усиленно полоскали, которая,
видите ли, с грузином-шабашником спуталась и, несмотря на воспитательные
отцовские побои, упрямая, забеременела!
...От магазина как культурного центра он решил далеко
не удаляться. Сел в клумбу /он любил, чтоб интеллигентно/, спиной к