Павел Николаевич Асс

Тайный агент Вовки Ульянова

ПРОЛОГ

За окном шёл дождь, Павка Корчагин и Октябрьская революция

Владимир Ильич уже целый час не отходил от окна, сквозь которое смутно проступали сумерки 24 октября 1917 года. Ленин думал о любви, которая никак ему не давалась, несмотря на неоднократные попытки трахнуть Надежду Константиновну, Вчерашняя ночь, проведённая с ней томила Вовку Ульянова и подмывала сделать что-нибудь этакое. Вовка уныло смотрел сквозь грязное окно и никак не мог понять своё импотентское состояние. Однако революция, ради которой он был -замучен в тяжёлой неволе была предрешена, и Ленин повернувшись к Свердлову, спросил:

– Послушай, Асов, а что товарища Петра ещё не убили?

– Нет, Владимир Ильич! – ответил Свердлов и посмотрел на часы.

– Тогда налейте ещё стаканчик!

Яков Михайлович открыл бутылку, разлил в два стакана ужасно пахучей жидкости, напоминающей по виду самогонку, и один стакан отдал Ленину. Владимир Ильич выпил, глаза его покраснели, появилась простодушная искорка – Ленин подобрел и стал расположен к любой беседе.

– А, что так? Плохо, батенька, работаете! А, может, вы Яков Михайлович, меньшевик? – спросил Ленин с легкой отрыжкой на картину неизвестного мастера.

– Сам ты меньшевик! Его Чапаев покрывает, ответил Свердлов. И потом, зачем нам его убивать? Он может стать неплохим немецким шпионом! Надо заранее, Владимир Ильич, плакировать. Сейчас революция, а завтра Мировая Революция, для которой понадобятся такие люди как товарищ Петр.

Владимир Ильич ещё раз подошёл к окну. Осенний дождь, не зная о Предстоящей революции уныло капал на подоконник, сумерки спустившиеся на Петроград скорее говорили о смене дня и ночи, чем о предстоящем захвате Зимнего, но Ленин не мог понять всего этого, закалённый подпольщик знал, что великие события сделают свою решающую миссию в истории человечества и поэтому он ещё налил себе небольшую порцию самогонки.

– А, что Яков Михайлович, это идея! Немецкий шпион – это тебе не лифчик Надежды Константиновны. Это уже кое-что! Валяйте, милый мой человек!

В дверь постучали и через минуту вошёл человек с ружьем.

– А-а, это вы? – Ленин услужливо подошёл к суровому мужчине лет сорока и крепко поздоровался с ним.

– Владимир Ильич, все готово. Когда начинать? – спросил человек с ружьем.

– А, вот прям щаз и начинайте! – ответил Яков Михайлович. Чего вы задаёте глупые вопросы! Вперед, на штурм Зимнего! Идите и не мешайте работать. Человек вышел, ружье последовало за ним.

– Вот, что, товарищ Свердлов, надо дать товарищу Петру, нет, лучше товарищу Штирлицу, так по-моему звучит революционней, первое задание.

– И я того. же мнения Владимир Ильич! Штирлиц так Штирлиц, пусть будет Штирлицом. А по делу этого задания, хм… мы подключим к этому делу товарища Сталина.

А за окном шёл дождь, Павка Корчагин я Октябрьская революция.

ГЛАВА 1

Анка, Петька и Василий Иванович Чапаев

– Ну, Анка – сказал Петька тоскующе.

На сеновале было тепло и пусто. Где-то в ночной тиши нервно орали полоумные петухи.

– Отвянь, миролюбиво попросила Анка, ложась на живот на тёплое колючее сено, так что Петька имел прекрасную возможность похлопать сё по крутому розовому заду, за что и был зверски укушен за палец.

– Анка, ты ж не думай, сказал Петька. Я насчёт твоей личности намериниев самых сурьёзных. Я, можа, жениться хочу…

– Ща, многообещающе сказала Анка. Отобью я те сей потребный енструмент и все твоё намеринье…

Петька опасливо принял позу футболиста в защите перед штрафным и вздохнул.

– И чего бы сказал по сему наглому поводу наш незабвенный Василий Иваныч? – продолжила Анка назидательно, и, перекрестившись, добавила: Царствие ему небесное конечно.

– Ну, сказал Петька после некоторого затишья. Ну давай же. давай еще разочек…

– Бог с тобой, зараза, – смягчилась Анка и откашлялась, давай же, ирод…

Испуганно шарахнулся в сторону от сеновала глупый бык Базилио и испуганно заводил куцыми ушами, потому что из всех щелей сеновала раздавалась громкая пролетарская песня: Ви-вхри вра-аждебные ве-еютъ над вами, Те-емыые сн-н-илы нас зло-обвв гнетут"!

И туг же раздался истерический женский визг. Когда Петька вынырнул из недр прошлогоднего сена, куда он спрятался от надвигающейся опасности, он с удивлением заметил, что в проёме а досках, куда тычет пальцем обалдевшая Анка, находится взъерошенная рожа самого начдива, украшенная свежим фингалом под левым глазом.

– Василь Иваныч, заорал Петька и бросился обниматься.

Выбравшись из крепких объятия заместителя начдив поправил сбившийся набок ус и сказал:

– Анна, а ну-тко, оставь нас с Петром.

Анка, махнув на прощанье задом, скрылась внизу, и тогда Василий Иванович, выжав намокшие кальсоны, сказал:

– Товарищ Петька, объявляю те крутую благодарность за проявленное мужество как в масштабах профорсированной реки Урал, так и в мировой масштабе тоже конечно. Во!

Совершенно офигевший Петька испуганно заморгал и ничего лучшего не нашел, кроме как сказать:

– Ура!!!

Анка с визгом умчалась, решив, что белые перешли в гнусное наступление.

– О, дуреха, сказал Василий Иванович, изготовляя из клочка бумаги самокрутку.

Петька тягостно вздохнул.

– Ну, Василь Иваныч, покажем теперича белякам? – спросил он, изображая задорный блеск в глазах.

– А чё такое то? – спросил начдив. И покажем…

– А вот, Василь Иваныч, могём мы супротив буржуев в мировой масштабе спойти?

– А че ж. могём, многообещающе сказал Василий Иваныч, затягиваясь ароматной струёй дыма.

– Петенька, – Анка появилась внизу, под сеновалом. Вы че там, совещаетесь?

– Анна! – гневно сказал Василий Иванович, топая босой ногой.

– Да я чего, я ж ничего, сказала Анка, медленно пятясь в сторону ветхой двери. Она зацепилась юбкой за нечто острое, торчащее из дырявой стены, и долго не могла оторваться.

Василий Иванович смотрел на неё с истинно русской тоской…

– Эх. Анка, – сказал он. Такая телка пропадает…

– Чего ж пропадает? – возмутился Петька. И ничего не пропадает… Мы с нею, можа того… жениться буем… Анка, ведь правда?

– Правда, Петенька, сказала Анка, отрывая юбку от мешающегося гвоздя. Обя-я-язательно буем…

– Тебе? На Анке? Жениться? Ха! Василий Иванович выронил самокрутку и зашёлся в истерике.

Петька, как оплеванный и обернутый мятой бумагой и шкурками от воблы, стоял на четвереньках и смотрел, как веселится начдив. Сухое прошлогоднее. сено горело, как керосин. Яркий столб оранжево-красного огня поднялся до небес. Петька, в одном сапоге и кальсонах, и Василий Иванович, в гимнастёрке, стояли рядом и смотрели на пламя Анка сжимала под мышкой валенок и помятый тульский самовар.

– Повеселились, сказал Василий Иванович, отбирая у Анки валенок, а у Петьки сапог.

– Хороший был, конечно, сеновал, поддакнул Петька

– А скажи мне, Анна, потребовал Василий. Иванович Вот помнишь ли ты такого козла, из города, ну, который еще на Петькину кобылу залазить никак не мог? Оoй! Этого, Фурманова-то? Ну, помню, конечно… Эй, что у тебя с етим мерином было? Признавайся!

– Это ты, Василь Иваныч, в какой такой смысле? Полюбовной, и Василий Иванович гневно громыхал одревеневшим валенком.

– А не было ничего… – созналась Анка. Я ему так, и сяк, а он мне: "Анна Семёновна, марксизьм, говорит не допущает, чтобы пролетарка так, говорит, приперла пролетария. Для этого, говорит, и кровати имеются, и всякие сподручные средствы…"

– А вот допустим, что я не в полюбовной, а в политической, смысле спросю? – вмешался Петька, которому без салона стоять было вмеру холодно.

– А в политической смысле он меня как лбом об стенку, сказала Анка. Я ему говорю: "товарищ Фурманов, может такое быть, чтобы Луна на Землю с громыханиями всякими ткнулась?" А он мне: "Марксизьм, говорит, Анна Семеновна, таких супротиворечиев не дозволяет, потому что гвоздики, которыми Луна на небо забита, говорит, весьма" и даже марксистские люди делали, и по совести, говорит; а не так, как вы мне утром жаренный картофель со стами граммами выдали."

– Ну, Петька, скажи мне про наше с тобой впечатление относительно такого скверного типа? – потребовал Василий Иванович.

– Расстрелять его хорошо бы, признался Петька, у которого к Фурманову были свои, Отелловские, претензии.

– Стрелять – это мы завсегда готовы, но только как. нам енто дело отобосновать и чтоб он потом никуда на нас, на меня то есть, не жаловалси? А?

– Надобно, Василь Иваныч, крепко подумать – сказал Петька и постарался незаметно удалиться. С крепкими раздумьями у Петьки всегда было плохо.

Светало. На небе подозрительного контрреволюционно-голубого цвета шпионски появилось непролетарское желтое солнце. Молодой петух, увидев на заборе курицу, постарался завладеть ею, и, получив по морде от другого петуха, дико закукарекал. Петька, мирно балдеющий на крыше дровяного сарая, встрепенулся и съехал в канаву.

– "Мать вашу… Дня вам мало", – подумал Петька, забираясь обратно на крышу и поправляя выползшую из штанов рубаху.

По улице, щёлкая шпорами, прошёл Фурманов, волоча за собой ржавую шашку. Из дома с разъезжающейся соломенной крышей, размахивая в виде утренней гимнастики руками, вышел начдив и заорал некую песню сомнительного нереволюционного содержания. Фурманов сначала попятился, а затем расправил молодецкие плечи и подошёл ближе.

– Здоров, начдив! – сказал он, вытирая шашку об сапог.

– Во-во, сказал начдив, кончая размахивать руками и доставая из сапога недокуренный бычок. Здоров, Дмитрий Андреич. Никак, пришёл просветительскую деятельность проводить?