Наталья Александрова
Бассейн в гареме
***
Антон Филаретович посмотрел в глазок и, узнав племянника, загремел замками и засовами. Для старика, владевшего одной из самых значительных частных коллекций в городе, английский принцип «Мой дом – моя крепость» был не пустым звуком.
– Здравствуй, Васенька, проходи! – Старик посторонился. – Если не возражаешь, выпьем чая на кухне, а то в гостиной у меня офорты разложены, примоститься негде.
– Хорошо, дядя Тоша, – молодой человек бросил взгляд на свое отражение в ампирном зеркале, пригладил волосы и пошел по коридору, – я вам конфет принес, грильяж, вы любите.
На кухне тоже трудно было примоститься: все свободное пространство занимали немецкий фарфор, китайская керамика, альбомы репродукций и специальные монографии. Смахнув со стула несколько книг, Антон Филаретович усадил племянника, включил электрический чайник и с гордостью показал на красующуюся в центре стола невзрачную темно-коричневую чашку:
– Посмотри, Васенька, какая прелесть.
Вася пожал плечами. Коллекционер взглянул на него с сожалением и проговорил:
– Жаль, что ты слеп к прекрасному… Это японская чашка для чайной церемонии, так называемый «черный раку». Шестнадцатый век. Старый Левантович отдал ее мне, зная мою любовь к восточной керамике. Посмотри, как она совершенна! В ней воплощены все четыре принципа японской эстетики – саби, ваби, югэн и сибуй, то есть простота, целесообразность, недоговоренность и первозданность.
– Дорогая? – осведомился практичный Василий.
– Почему ты все меришь только деньгами? – Дядя поморщился, но тут же добавил: – Но вообще-то она очень дорогая, не меньше пятидесяти тысяч…
– Долларов? – присвистнул племянник.
– Ну не тугриков же!
– Что же Левантович ее отдал?
– Не все измеряется деньгами! – повторил старик с пафосом. – Впрочем, вашему поколению этого не объяснить. Левантович умирает, ему осталось не больше месяца. Падчерица у него – невероятная стерва, распродаст коллекцию раньше, чем его похоронят. Вот он и хочет, чтобы хоть что-то попало в хорошие руки…
Кстати, дядя Тоша, – Василий заговорил нарочито нейтральным тоном, но голос его предательски дрогнул, выдавая волнение, – ты не мог бы выручить меня деньгами? Я попал в чрезвычайно неприятную историю…
Антон Филаретович заметно побледнел и напряженным голосом сказал:
– У меня нет денег!
– Да брось, дядя! – Вася огляделся и с фальшивым дружелюбием воскликнул: Ты же отличный старикан! И все время покупаешь свои черепки, картины и прочую рухлядь! А когда единственному племяннику понадобилось немного денег…
– Немного – это сколько? – спросил коллекционер, вытирая со лба неожиданно выступившие бисеринки пота.
– Ну… не то чтобы совсем немного… я должен одному человеку… очень опасному человеку… несколько тысяч…
– Долларов? – испуганно воскликнул старик.
– Ну не тугриков же!
– У меня нет таких денег! – повторил Антон Филаретович, отводя потемневшие глаза и потирая грудь. – Я очень боялся этого… боялся этого, Вася. Многие мои знакомые рассказывали о том, как родственники… доят их, обирают, требуют денег, заставляют продавать коллекции… Я думал, я надеялся, что у нас до этого не дойдет… Ведь коллекция – это вся моя жизнь.
Ну дядя! – Василий говорил с наигранной бодростью, заглядывая в глаза старику. – Никто не покушается на твою драгоценную коллекцию. Я просто влип, мне нужны четыре тысячи – и все, они от меня отстанут…
– У меня нет таких денег! – повторил старик.
Лицо его стало еще бледнее, он откинулся на спинку кресла, вынул из кармана трубочку нитроглицерина.
– Видишь, ты довел меня до приступа.
– Ты сам себя довел! – истерично выкрикнул Василий. – Для тебя твоя поганая коллекция заслонила весь мир! Живешь здесь за десятью засовами, как мышь в сейфе, и ни до чего тебе нет дела! Ты и мать мог бы спасти, если бы денег не пожалел! Нашел бы ей хорошего врача, отправил бы за границу…
– Варе никто не мог помочь! – выкрикнул Антон Филаретович, слепо шаря по столу трясущейся рукой. – Видит Бог, я все делал для сестры, все, что мог! Болезнь обнаружили слишком поздно, на последней стадии…
Неловким движением руки старик столкнул лекарство со стола, попробовал нагнуться за ним, но резкая боль в груди помешала, лишила сил.
– Вася, Васенька! – проговорил он изменившимся голосом. – Помоги мне, подай лекарство…
«Врет все про мать, жадина несчастный, – думал Вася, – как узнали, что у нее рак, так он сразу – безнадежно, безнадежно! Для родной сестры денег пожалел…»
Племянник опустился на колени, пошарил под столом и вдруг замер, пораженный внезапной мыслью.
– Оно куда-то закатилось, – сказал он сдавленным чужим голосом.
– Вызови… вызови «неотложку»…
– Сейчас. – Василий поднялся на ноги, бросив взгляд на землистое лицо дяди, прошел в прихожую, снял трубку и, прижимая пальцами кнопку отбоя, сделал вид, что набирает номер. Потом долго и убедительно перечислял в мертвую трубку симптомы дядиного самочувствия, дважды повторил адрес, вернулся на кухню.
Антон Филаретович дышал медленно и осторожно, как будто делал трудную и ответственную работу, лицо его заливала мертвенная серая бледность.
– Что… что они сказали? – с заметным трудом спросил он между неровными болезненными вдохами.
– Приедут, скоро приедут! ответил племянник с неестественным энтузиазмом. – Потерпи еще полчаса.
– Пол… полчаса… это много… – проговорил старик, превозмогая боль. – Посмотри еще… на полу… может быть, найдешь…
Василий снова встал на четвереньки, нашел трубочку лекарства и затолкал ее поглубже, еще пошарил под столом и выбрался красный и смущенный.
– Нет, не могу найти!
– Ты… ты… не врешь? – В выцветших глазах старика слабой искрой вспыхнула подозрительность. – Посмотри… в кабинете… в письменном столе… там есть еще… нитроглицерин… – И добавил слабым голосом в спину уходящему племяннику: – Ничего… больше там… не трогай…
Василий вошел в кабинет, выдвинул верхний ящик, сразу увидел лекарство, но и не подумал доставать его. Один за другим выдвинул остальные ящики, равнодушно перерыл письма, документы, наткнулся в глубине второго ящика на тощую пачку долларов, пересчитал, пренебрежительно скривился и сунул деньги в карман. Такая сумма никак не решала его проблем.
– Что… что ты делаешь? – донесся с кухни сдавленный дядин голос. – Почему… почему ты не идешь?
«Ничего, – подумал Василий, – помучайся немножко! Мать дольше мучилась, заснуть не могла без укола».
Он вспомнил три месяца бесконечных мучений, запах больной умирающей плоти, ампулы на блюдечке. Из больницы мать выписали, когда поняли, что она безнадежна. Дядя давал какие-то деньги, этими деньгами оплачивали медсестру, которая приходила колоть наркотик, без него боль была нестерпимой, но ни на что большее денег не хватало…
Василий скользнул взглядом по плотному голубому конверту, взял его в руки, задвинул последний ящик и отошел от стола. Конверт был заклеен, невозможно было определить на ощупь, что в нем находится.
– Вася! Васенька! Почему ты не идешь? – донесся слабеющий голос старика.
Василий машинально сунул конверт в карман и, движимый трудно определимым чувством, вернулся на кухню. Дядя полулежал в кресле, руки его безвольно свисали с подлокотников, лицо стало совершенно серым, а губы приобрели странный синеватый оттенок. Такими же были губы матери перед самой смертью.
«Ты легко отделаешься, – подумал племянник, – всего каких-нибудь полчаса. Это легкая смерть. Мать умирала три месяца».
– Где… – еле слышно прошептал старик, – где… лекарство?
– Я его не нашел, – ответил Василий спокойно, глядя ему прямо в глаза.
– За что? – проговорил Антон Филаретович с ужасом. – За что? – И взгляд его остекленел, челюсть отвисла, по телу пробежала чуть заметная судорога, и старый коллекционер умер, не получив ответа на свой последний вопрос.
Василий отшатнулся, будто его ударили. Он едва не заплакал и с трудом заставил себя отвести глаза от мертвого дядиного лица. В следующую секунду им овладела нездоровая суетливая деловитость. Оглядевшись вокруг, он под воздействием неожиданного импульса схватил японскую чашку, завернул ее в шелковый платок и спрятал в карман. Собрался было стереть отпечатки пальцев, но тут же охладел к этой идее – он часто бывал у дяди и почему бы здесь не быть его отпечаткам, скорее их отсутствие может показаться подозрительным.
Разумнее всего было бы сейчас вызвать «неотложку» и дождаться ее, но он не мог действовать разумно, ему страшно было оставаться возле трупа, да и не смог бы правильно себя вести с врачом, слишком был взвинчен…
Он пометался еще по квартире и наконец, увидев на гвозде возле двери связку ключей, решил уйти не был здесь сегодня, ничего не знает, совершенно ни при чем.
Выскользнул из квартиры, запер дверь на три замка. К счастью, никого не встретил на лестнице, чуть не бегом добрался до Фонтанки и, оглядевшись по сторонам, бросил ключи с моста в темную маслянистую воду.
***
– Сеня, волоки еще пива! – крикнул через плечо Муса и, развернувшись к компании, закончил байку: – Нет, блин, это мы вас приветствуем на борту нашего самолета!
Рыжеволосая дебелая Оксана вульгарно захохотала, нарочно тряся белыми пышными телесами. Она бесстыдно развалилась на деревянной скамье, переводя развратные зеленые глаза с одного мужчины на другого. Женя, худощавая темноглазая шатенка, с нарочитой стыдливостью куталась в простыню, сидела, потупив глазки, смеялась тихо, деликатно – такой уж у нее стиль. Надо сказать, на Гошу она действовала сильнее, чем вульгарная Оксана, известно ведь, что в женщине должна быть загадка. Даже в шлюхе.
