Мэтью Бжезинский

Казино Москва:

История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма

Пролог

Странные вещи всплывают в мозгу, когда думаешь о приближающейся смерти. Я думал о курении. Все то же жестокое чувство вины, все те же тщетные попытки бросить курить. И все же я обману Главного хирурга. У меня не останется времени, чтобы развился рак, мой труп будет здоровым.

Я еще был в состоянии даже иронически посмеиваться над происходящим. Однако в мой рот был воткнут кляп, а кисти рук и лодыжки ног были обмотаны электрическими проводами. Еще полчаса назад они мирно подавали питание на инструменты моей профессии – факс, ноутбук и принтер. Теперь же они стали инструментами моей погибели.

Тридцать минут назад все было хорошо или, по крайней мере, нормально. Я торжествовал по поводу одержанной победы над расшатанной телефонной системой Украины, когда с двадцатой попытки, наконец, удалось установить международную связь и передать текст моей статьи. Телефон, как, впрочем, и все остальное в этой бывшей советской социалистической республике, никогда не работал как положено. Правда, это обстоятельство никак не влияло на монополию Украины на телефонную связь, и она продолжала взимать чрезмерную цену в пять долларов за минуту даже тогда, когда эта сеть довоенной постройки адресовала разговор вместо Нью-Йорка на номер какой-нибудь озадаченной бабушки в Донецке или в Минске. Подобная ошибка на Украине имела цену, и вы неизбежно за нее платили.

Сообщение, которое я только что отправил моим издателям в «Уолл-Стрит Джорнел», представляло собой обычный краткий обзор новостей размером в шесть дюймов колонки текста, в котором описывалось назначение в тот день еще одного «проходного» (как через турникет) премьер-министра, приправленное унылыми напутственными высказываниями дипломатов, считающих, что новый назначенец не может быть хуже своего предшественника.

Тут они ошиблись. Он оказался значительно хуже. Хуже даже, чем его печально известный предшественник, который покинул страну как раз в тот момент, когда прокуроры обнаружили, что некто украл и затем продал за рубеж весь запас ракетного топлива страны. Речь идет о премьер-министре, который, в конце концов, был арестован банком Тель-Авива при погрузке пятнадцати миллионов долларов США наличными в одну из вентиляционных шахт парохода. Будучи раскрытым службой «Моссад», он продолжал энергично спорить и отрицать доводы израильской разведки, утверждая, что не мог иметь при себе такую большую сумму на том основании, что одному человеку вообще не унести столько денег.

В течение нескольких лет предметом моих донесений в издательство был Павло Лазаренко, который скрывался на территории США, борясь с решением о его задержании и депортации, вынесенным администрацией штата Калифорния, где за семь миллионов долларов он приобрел большой особняк, который ранее арендовал актер-комик Эдди Мерфи. Швейцарские власти тоже охотились за ним, имея следующие претензии: отмывание ста четырнадцати миллионов долларов, поездки по миру по фальшивым панамским документам и уклонение от уплаты залога за освобождение из тюрьмы. А чтобы ему уж совсем было не отмыться, коллеги-украинцы обвинили его – как заказчика – в убийстве своего политического оппонента.

Складывая свой ноутбук после окончания работы, я невольно поймал себя на мысли, что смог бы неплохо повысить свой уровень жизни, если бы поработал в администрации Украины и усвоил там некоторые уроки.

Я жил и работал в доме потрясающей ветхости и неопределенного возраста, к тому же моя квартира постоянно продувалась сквозняками. Дом находился вблизи Киевского ботанического сада, заросшего сорняками, в непрестижной части города, где все дороги поднимались от расположенной внизу железнодорожной станции, а провисающие троллейбусные провода угрожающе искрили над головой. Низ оконной рамы в моей спальне был заделан картоном вместо стекла, трухлявые от гнили доски пола коробились на стыках, а мыши в квартире были еще более вороватыми, чем министры кабинета правительства. Однако мой дом был расположен в стратегически важном месте – на пути доставки молока. Дважды в неделю появлялся молоковоз – старый драндулет, по внешнему виду смахивающий, скорее, на цементовоз, который останавливался около моего дома, и соседи из ржавого крана цистерны наполняли свои бидоны молоком. С тех пор как я переехал в Киев, я стал пить только черный кофе.

Моя далеко не гламурная берлога отражала мой низкий статус стрингера – журналиста, добывающего криминальные и другие подобные материалы, – который работал в европейском филиале газеты «Уолл-Стрит Джорнел». Таких журналистов, пожалуй, можно сравнить лишь с бейсболистами низшей лиги. Их посылают в провинцию, где они играют анонимно и мечтают прорваться в высшую лигу, что в моем случае соответствует попытке получить ту или иную штатную должность в московском бюро этой газеты. Можно себе представить, насколько я был далек от журналистского круга, если перед отправкой в Киев издатели дали мне такой совет: «Всегда напоминай читателям, что Украина – это страна, численность населения и площадь территории которой равны Франции». Ограничившись этим, они предоставили меня самому себе.

Мой некролог, вероятно, отразит такой перл издательской мудрости: «Журналист был убит в стране, численность населения и территория которой равны Франции». Как и всякое издание, наша газета, по всей вероятности, не может не учитывать и экономическую сторону своей деятельности, а потому в подобных ситуациях наши аналитики обычно говорят: «На обязательства, принятые новым правительством, не может повлиять смерть какого-то журналиста».

Мысли о скорой смерти крутились в моей голове в конце того злополучного дня, когда я убирал свою квартиру, пытаясь примириться со своими сожителями-мышами. Вынесенные мной во двор на переполненную помойку мусор и кухонные отходы в некотором смысле украшали ее центральную часть, и я мог видеть, как жильцы нашего дома с жадностью наблюдали за всеми перемещениями моего мусора. Можно предположить, что вскоре произойдет их бросок к моим отходам. Старожилы нашего дома знали, что я иностранец, и поэтому они всегда тщательно перебирали мой мусор, полагая, что в западном мусоре обязательно должны содержаться некие сокровища. Однажды я даже видел ссору между двумя старушками из-за пластикового пакета, в котором выносил мусор.

Этот пакет я получил в магазине при очередной покупке. Во всем Киеве есть лишь с десяток магазинов, где торгуют импортными товарами, и состоятельные люди охотятся за ними. Доступ к импортным товарам имеют только государственные чиновники и городские бандиты. В этих магазинах товар при покупке обычно упаковывают в фирменные пластиковые пакеты. Показаться на людях с подобным пакетом считалось престижным. Спор двух старушек из-за пакета едва не перешел в драку, а первопричиной всего был все-таки я.

Теперь продолжу о том, что произошло со мной в тот теплый весенний вечер 1996 года, когда на улице Горького цвели каштаны, а бездомные киевские собаки мирно грелись в лучах заходящего солнца.

Уборка квартиры была прервана пронзительным звонком от входной двери. Первая моя реакция – крайнее удивление, ведь дверной звонок не работал уже несколько недель. Потом я вспомнил, что на прошлой неделе заменил входную дверь после того, как, вернувшись из командировки в Крым, обнаружил, что вход в мою квартиру завален обломками, а линолеум в прихожей испачкан кровью.

Очевидно, хозяин моей квартиры снова был пьян и по случаю моего отъезда решил временно вселиться обратно. Это предположение было основано на том, что хозяина бесило совместное проживание с тещей и то, что она получала от меня плату за сданную квартиру. Перепутав ключи, он в пьяном угаре просто выбил входную дверь. Соседи послали за его сыном-подростком, чтобы тот забрал отца и вызвал «скорую помощь».

Я поклялся подыскать себе более безопасное жилье, рассматривая через глазок молодую женщину, стоящую на лестничной площадке перед моей дверью. Ей было слегка за двадцать – высокая, стройная как тростинка, с торчащими в стороны локтями и золотистыми волосами, уложенными сзади в строгий пучок. Цвет лица бледный, как у «книжного червя», а усталые глаза пристально смотрели на меня сквозь толстые линзы очков в черной оправе.

– Я уже звонила вам раньше насчет учебников, – вежливо прощебетала она.

Как и большинство украинцев, она говорила по-русски. После трехсотлетнего кремлевского правления Украина стала по-настоящему независимым государством, хотя все еще ощущала себя русской провинцией с недоразвитым чувством собственной державности и суверенности и не имела понятия о том, как управлять своими делами. Небольшая часть украинцев была серьезно озабочена состоянием украинского языка, если не считать беззубых крестьян в горных районах Карпат, язык которых представляет собой весьма живой и ритмичный диалект, заимствовавший словарный запас у своих традиционных землевладельцев из Польши и России.

Даже такой невзрачный и скучный президент Украины, как Кучма, бывший во времена Советского Союза директором завода по выпуску ракет с ядерными боеголовками и награжденный многими орденами, обычно начинал каждый свой день с часового урока украинского языка, чтобы уметь произносить на нем тосты на всякого рода официальных банкетах.

– Книги, которые я оставила здесь, – скороговоркой произнесла она беспомощным тоном. – Помните, мы с вами говорили об этом по телефону?

Действительно, несколько недель назад девушка позвонила мне, представившись приятельницей прежнего жильца этой квартиры – господина с четко выраженной чешской фамилией, который поспешно уехал, не оставив своего нового адреса. Она сказала, что учится в университете и что забыла в квартире учебники по математике. Она любезно попросила меня поискать их.