Грозные годы
В сборник вошли роман «Игманский марш» Д. Лабовича и рассказы М. Гончина и М. Реновчевича Невена, посвященные теме антифашистской борьбы в Югославии в годы второй мировой войны. Перед читателем предстают бойцы и командиры народно-освободительной армии, наделенные благородными чертами бесстрашия, готовности к самопожертвованию, верности долгу. Одновременно авторы клеймят позором немецких и итальянских фашистов с их человеконенавистнической идеологией, варварством и жестокостью.
Книга предназначена для массового читателя.
Джурица ЛАБОВИЧ
ИГМАНСКИЙ МАРШ
Старинная легенда рассказывает, что однажды поздней осенью молодые влюбленные Азра и Милош, спасая свою жизнь и запретную любовь, после целого года нелегких скитаний добрались до затерявшегося среди скал холодной Боснии голубого родника. Измученные и голодные, они решили положить конец страданиям и умереть. И в ту самую минуту, когда Милош прощался со своим мечом и любимой девушкой, на них набрел, ведя за собой на поводу коня, пожилой однорукий солдат. Он предотвратил гибель Милоша, подарил ему коня и сказал: «Скачите к Игману. Там вы найдете свое спасение... Пусть не пугает вас эта высокая гора. Летом, окутанная голубой дымкой, она красива и величественна. Зимой над нею бушуют ураганы и снежные бури, но она по-прежнему величественна и красива, хотя и сурова...» Молодые люди последовали совету солдата.
Когда в Яхорине стало известно, что эти двое находятся на Игмане, за ними направились два отряда преследователей. Одному отряду едва удалось добраться до половины заснеженной горы, а другому — до Черной вершины. Азру и Милоша преследователи так и не нашли, и сами оттуда живыми не вернулись...
Прошло немного времени... Пока в Гласинце, Романии и Яхорине передавали из уст в уста историю Азры и Милоша, сами они, перейдя через Игман, спустились по его противоположному склону в долину и там, где в Дрину впадает Чехотина, на месте нынешней Фочи, построили себе дом, в котором Азра вскоре родила трех сыновей — трех первых сплавщиков на Дрине, известных в народе как братья Обретенковичи...
Такова легенда об этой любви. А в книге речь пойдет совсем о другой любви и других людях, перешедших через Игман, — о бойцах Первой пролетарской народно-освободительной ударной бригады, героях, которыми будут восхищаться их внуки и правнуки и примеру которых будут следовать...
1
Прибытие в Рудо
В Рудо они пришли в сумерках... Глухо звучали в тишине шаги усталых бойцов, идущих в колонне по деревянному настилу моста через Лим...
День был ясный и холодный. Лужи на дорогах замерзли, в лощинах и над извилистым руслом Лима, в котором заметно прибавилось воды, стоял туман.
Через два дня в Рудо должно было начаться формирование Первой пролетарской народно-освободительной ударной бригады. С окрестных холмов спускались все новые и новые отряды партизан, прибывавшие со всех концов оккупированной фашистами Югославии. Одних тут же размещали по домам, другие сразу уходили на фронт, чтобы защищать город, в котором уже были созданы Народно-освободительный комитет и Комитет КПЮ, третьи помогали в швейных и обувных мастерских, в пекарнях, работавших на пределе.
Один из отрядов, шедших в Рудо, вел Воя Васич, учитель из Нижней Трнавы, что под Прокупле, — крепкий, статный усатый парень с ручным пулеметом на плече, в белой меховой шапке и длиннополой офицерской шинели. Когда люди взбирались по склонам Виярца и Сирова-Горы, он шел первым и, с трудом продвигаясь под тяжестью пулемета и ранца, прокладывал тропу в мокром снегу. Следом за ним шли остальные. Он их подбадривал, повторяя, что идти осталось немного, что Рудо уже совсем близко. Увидев наконец город, Васич что-то не очень внятно запел от радости и вдруг провалился в сугроб. Поднявшись, он обернулся к идущим и воскликнул:
— Рудо, товарищи!.. Это Рудо!
Из середины колонны вышел Гавро Гаврич, двадцатилетний студент из Земуна. Он остановился, удивленный, как будто увидел не ветхие одноэтажные домишки, а огромные строения, широкие улицы и площади. На его худом загорелом лице со множеством мелких веснушек появилось выражение тревоги и озабоченности. Он не сводил взгляда с городка и не двигался, словно у него не было сил идти дальше. С губ его, казалось, готовы были сорваться слова сожаления. Зачем он, оставив свои родные места, пришел сюда? На нем были гимназическая фуражка с красной пятиконечной звездой и короткий черный полушубок. За ремень с патронташем были заткнуты вальтер и несколько ручных гранат. Одна штанина у него была разорвана и болталась над солдатским башмаком, а другая засунута под белый шерстяной носок, подтянутый почти до колена. Был он высок ростом и худощав. А мятая, изорванная одежда говорила о том, что внешний вид его мало заботит.
Гаврич сошел с тропы и остановился, не вынимая рук из карманов полушубка. Он устремил взгляд туда, где вдали чернели в садах ряды сливовых деревьев. К северо-востоку от садов виднелось с полсотни домов, над крышами которых вился дымок.
— Что с ним? Может, он сомневается, что в городе наши? — спросил Шиля.
— Пошли, Гаврош! Пошли скорей! — крикнул Воя, увидев, что следовавшая за Гавричем часть колонны тоже остановилась.
— Зачем спешить, ведь мы уже почти пришли, — возразил Шиля.
— Дайте человеку спокойно посмотреть, — поддержал его Лека, который, как и Воя, нес ручной пулемет.
— Пошли, ребята! — повторил Воя и взмахнул рукой. — Мы так долго стоим тут, что можем вызвать у наших в Рудо подозрение...
— Мне придется еще немного злоупотребить вашим терпением, — пробормотал Гаврош, все так же задумчиво глядя вдаль.
И пока Гаврош стоял, хмуря брови, к нему подошел Мичо Ратинац — пожилой рабочий с седой головой, напоминавший Гаврошу лучшего друга отца майора Владо Ракича, о котором в Шумадии ходили легенды еще со времен первой мировой войны.
— Что с тобой, сынок? — озабоченно спросил он.
— Смотрю, и что-то мне не по себе.
— Все будет как надо! — улыбнувшись сказал Мичо Ратинац.
— Когда, дядя Мичо? — взглянув на него, спросил Гаврош.
— Скоро... Вот соединимся с нашими. Потом первый бой — и все наладится. — Он дружески похлопал Гавроша по плечу.
Однако беспокойство Гавроша все же передалось и ему. Обернувшись и увидев рядом с собой своего сына, веселого и беззаботного, Мичо тяжело вздохнул. Для него Гаврош, как и большинство партизан их отряда, был еще мальчиком, гимназистом, не успевшим распрощаться с детством, но уже бойцом, который стреляет, убивает, видит кровь и страдания ближних. Слишком рано в детство этих юношей ворвались бои, напряженные марши, взрывы и стоны.
В вечерней тишине, когда на западе уже догорал закат, а на востоке голубое небо заволокла сероватая мгла, с холма, который возвышался довольно далеко от теснящихся вокруг площади домишек городка, докатились три приглушенных расстоянием взрыва.
— Все будет как надо! — повторил старший Ратинац, подвязывая ремешком развалившийся левый башмак, и добавил: — Как бы я хотел стать для всех вас вторым отцом: и для тех, чьи отцы далеко, и для тех, у кого их вообще нет!
— Посмотри, как все сразу изменилось! Еще совсем недавно, когда мы вышли из леса, земля была залита солнцем, а теперь?.. Я, правда, уже привык к таким переменам, — задумчиво проговорил Гаврош.
— Что ж, такова жизнь, — сделал вывод старший Ратинац. — Но, как бы там ни было, все будет как надо!
Гаврош только покачал головой.
— Короткий привал! — скомандовал Воя Васич и воткнул приклад своего пулемета в густые ветки куста рядом с собой.
Когда все расположились на отдых, Гаврош подсел к Мичо Ратинацу. Они сидели, прислушиваясь к шуму бурлящей где-то внизу реки.
— Не найдется ли у тебя закурить, Драгослав? — обратился Гаврош к младшему Ратинацу.
Покачав отрицательно головой, Драгослав повернулся к партизану, который сидел, прислонившись к остаткам какой-то деревянной изгороди, и спросил:
— Шиля, и у тебя нет?
— Последнюю с Лекой выкурили.
— А у Вои?
— Если б у него были сигареты, он сам дал бы их нам...
Подошел Воя и сел между Драгославом и Гаврошем.
— Что с тобой? — спросил он Гавроша, озабоченно глядя ему в глаза.
— Не знаю, как тебе и сказать, — ответил тот. — У меня такое предчувствие, что моих и в Рудо нет...
— Но ведь это только предчувствие! — махнув рукой, сказал Воя.
— Я сейчас настолько в этом уверен, что охотнее вернулся бы обратно в Шумадию, даже один... Ведь если они живы, то наверняка там! — мрачно заключил Гаврош.
Они умолкли. Шиля, который все еще неподвижно сидел у изгороди, сказал ему, приподняв брови, что как раз сейчас нелепо горевать и хмуриться.
— Я считаю, что никогда и ничего не следует преувеличивать, — добавил он. — Никто не знает, что будет завтра.
— Все будет как надо! — снова повторил старший Ратинац.
— Если ты, Шиля, не веришь в завтрашний день, то тебе вообще не следовало идти в партизаны, — пошутил Драгослав.
— Гаврош знает, что я имею в виду! — рассердился Шиля.
— Человек всегда должен во что-то верить, — сказал Гаврош. — Я, например, сейчас хотел бы верить, что мои находятся в Рудо...
