Войскунский Евгений
Командировка
Евгений Войскунский
Командировка
Я сидел за компьютером, сочиняя отчет о вчерашней пресс-конференции Кимвалова. Пресс-конференция была скучнейшая (все понимали, что предложенный Кимваловым новый налог на развитие культуры - пустая фантазия), но если ты работаешь в отделе информации "Большой газеты", то изволь писать этот отчет, причем писать так, чтобы те, кто будет его читать, хотя бы не испытывали отвращения к печатному слову. Взять, например, и вписать как бы между прочим: "А костюмчик на товарище Кимвалове, невзирая на скудные средства культуры, тянул долларов на триста".
- Дима, - заглянула в комнату розоволицая секретарша главного редактора, - быстренько к шефу.
Ну, быстренько - это пусть шеф бегает, если хочет. Я не заяц. Сохраняя достоинство, я неспешно прошел по коридору, перекидываясь словечками с коллегами, вышедшими из своих отделов покурить.
Вошел в кабинет главного. Над ним, над его гладкой, отполированной временем лысиной, висел плакат: "Входи смело, но не вздумай трепаться".
- Рассохин, - сказал главный, - вот пришло письмо из Приморска. Хотят втихую продать "Пожарского".
- "Пожарского"? - переспросил я. - А, этот крейсер недостроенный... А кому продать?
- А черт их знает. Не то Чили, не то Перу.
Ух ты! В моих мыслях понеслись коричневолицые гаучо в широкополых шляпах, размахивая лассо. Уж так устроена моя голова, что ассоциации возникают мгновенно. Впрочем, осадил я себя, гаучо - не в Перу, а в Аргентине. Да и на кой ляд им, гаучо, крейсер в пампасах?
- Надо откликнуться, - продолжал шеф. - В главкомате военно-морского флота уклоняются от ответа на прямой вопрос. Так вот: оформляй командировку и лети в Приморск.
Совсем некстати была эта командировка. Как раз на сегодняшний вечер я назначил решительное объяснение с Настей Перепелкиной (Ракитиной, как она подписывает свои кино- и телеобозрения). Уж я ей все выскажу - больше года она мне морочит голову. Видите ли, я моложе на целых семь лет, ах, ах! Ну и что, если на каких-то шесть с половиной лет я моложе? Это нисколько не заметно. У меня усы отпущены (недавно) и рост сто восемьдесят, а то, что у меня "наивное выражение", Настя просто придумала, чтобы подразнить меня. А вот она в своей короткой джинсовой юбочке, с копной рыжих волос, пущенных по спине, никак не выглядит на свои тридцать два. Напускает на себя многоопытность, а всего-то и есть у нее опыт неудачного замужества - ну и что? Почти все молодые женщины теперь разведены. Такая у нас сумасшедшая жизнь, ничего устойчивого, под ногами как бы одни зыбучие пески. Вам так не кажется? Прежде чем идти в канцелярию выправлять командировочное удостоверение, я заглянул в отдел культуры. Все ихние бабы были на месте сидели в клубах табачного дыма.
- Мадемуазель Ракитина, - позвал я, - выйдите на минутку.
Настя вышла с сигаретой меж пальцев и уставила на меня свои серые, в черных ободках ресниц, глаза.
- Плохая новость, - сказал я, взяв ее за руку и подведя к фикусу в деревянной кадке. - Я улетаю в Приморск.
- В Приморск? - В ее глазах мелькнуло удивление. - А зачем?
- Там возня вокруг недостроенного крейсера.
- Слышала. Сегодня сообщили, что туда вылетает Головань.
- Шут с ним. А плохо то, что мы расстаемся не меньше чем на неделю. Нам надо серьезно поговорить.
- Ну, неделя - это немного, - улыбнулась Настя и сунула сигарету в свой красивый, подведенный лиловой помадой рот. - Прилетишь, Димочка, тогда и поговорим.
В самолете я повнимательнее прочитал письмо, выдернувшее меня в командировку. Писал некто Валентин Сорочкин, журналист из газеты "Приморское слово". За высокопарными фразами о России, великой морской державе и все такое, стояла простая по нынешним временам вещь: недостроенный авианосец "Дмитрий Пожарский" по причине пустой казны уже одиннадцатый год стоит у заводской стенки и тихо гниет. Администрация Приморска во главе с мэром Родриго Ибаньесом Сидоренко вознамерилась его продать, с каковой целью вступила в переговоры с главкоматом военно-морского флота, а также - по сведениям из неофициального источника - с некоей латиноамериканской страной, возможно, Чили, возжелавшей оный крейсер купить. Разумеется, администрация Приморска понимает, что вырученные деньги уйдут в федеральную казну, но на какую-то их толику все же возлагает надежды. Пусть хоть немного, но лучше, чем ничего, а то судостроительный завод простаивает, et cetera, et cetera, дальше мне было неинтересно, хотя писал этот Сорочкин весьма дельно, правда, несколько витиевато - типичный провинциальный журналист.
Меня позабавило имя приморского мэра - Родриго Ибаньес. Вспомнились латиноамериканские сериалы, бесконечно крутившиеся на телевидении в годы моего детства, - уж не они ли виноваты в том, что новорожденным стали давать имена героев этих фильмов? Ну да, а теперь они подросли, заняли административные и иные должности в государстве Российском, всегда чутко откликавшемся на глупости всякого рода...
Я-то эти сериалы не смотрел, а родители не отрывались, и особенно обожала их бабушка Соня. Для нее сериалы были важнее всего на свете, она обливалась слезами, когда с какой-то Алисией поступали несправедливо или кто-то вдруг пропадал. Помню, я дразнил ее, ежедневно спрашивая: "Ну что, нашелся Лукас?" - бабушка Соня смотрела на меня сквозь слезы и слабо отмахивалась. А однажды сказала: "Димочка, что ты можешь в этом понять? Нам всю жизнь показывали в кино железных борцов. Теперь мы впервые видим простые человеческие чувства".
Потом сериалы перестали крутить, и вскоре старушка умерла.
От мыслей о бабушке меня отвлек шум, возникший впереди, в салоне первого класса. Кто-то орал на весь самолет:
- Шо за пойло вы мне принесли, я вас спрашиваю?
Слышался взволнованный женский голос:
- Но, товарищ Головань, на базе только такое вино. Это "Массандра".
- "Массандра"! - гремел Головань. - Деготь, разведенный уксусом, вот шо это такое! Позовите командира корабля!
- Но, товарищ Головань, - в женском голосе были слезы, - командир же ведет самолет...
- Ведет автопилот! А командира - немедленно ко мне!
С Голованем не соскучишься, он же не может без скандала. Я вспомнил, как Настя сказала, что Головань "тоже" летит в Приморск. И, наверное, тоже по поводу злосчастного крейсера.
Я закрыл глаза, чтобы подольше удержать перед мысленным взглядом Настино лицо.
В Приморске, едва я ступил на трап, меня объяла такая теплынь, словно я перенесся в лето. Вот что значит юг. На дворе октябрь, в Москве холод и слякоть, а тут - ласковое солнце. Легкий ветерок совершенно лишен московского сволочного упорства. Стоят, не торопясь облететь, акации. Одним словом - юг.
Голованя встречала делегация со старательно-радостными улыбками. Начался у них целовальный обряд, снова вошедший в моду. А я выискивал в толпе встречающих Валентина Сорочкина, которому перед вылетом дал срочную телеграмму. Почему-то он рисовался мне с маленькой кудлатой головкой на длинной шее. Обычно такие, длинношеие, обожают совать нос не в свое дело и склонны строчить обличительные письма.
Вдруг я увидел картонный квадратик с надписью: "Рассохин, мы вас ждем". Парень, высоко державший этот квадратик, был белобрыс, синеглаз и улыбчив, желтые брови домиком. Шея была нормальной длины. Его крепкую фигуру облегал джинсовый костюм. Такие типчики, подумал я, не откажут себе в опасном удовольствии покрутить хвост тигру.
Сорочкин усадил меня в старый обшарпанный "Москвич" и повез в гостиницу "Приморская". Он не умолкал ни на минуту. Городская администрация весьма встревожена прилетом Голованя - влиятельного парламентария, главы патриотической фракции, который не раз высказывался за достройку крейсера и, конечно, намерен воспрепятствовать его продаже. Но Голованя будут всячески умасливать.
Слушая Сорочкина, я поглядывал по сторонам. Когда-то в детстве я был с родителями на курорте близ Приморска, и город запомнился пышной зеленью и зеленой же горой, на верхушке которой стоял белоколонный ресторан. Зелень была и теперь, а ресторана на горе - как не бывало. Впрочем, может, это была не та гора.
Над полукруглой площадью, уставленной торговыми палатками-киосками, висело огромное полотнище: "100-летию Октября - достойную встречу!"
Вот и гостиница - дом советских времен с могучими фигурами тружеников серпа и молота на тяжелом фронтоне. Забронированный Сорочкиным номер оказался вполне приличным - одноместным, с ванной, но без горячей воды. Я умылся холодной и, выйдя из ванной, увидел на журнальном столике бутылку вина и рулет, нарезаемый расторопным Сорочкиным.
- Это вы зря, Валентин, - заметил я. - А может, я как раз сторонник продажи крейсера.
- Это вы так шутите? - хохотнул Сорочкин. - Наше местное полусладкое вам понравится. Войдите! - крикнул он на стук в дверь.
Вошел невысокий человек лет пятидесяти, явно пренебрегающий бритьем. На голове у него косо сидел синий выцветший берет. Помятое лицо с набрякшими подглазьями имело выражение немедленной готовности постоять за свои попираемые права.
- Знакомьтесь, - представил Сорочкин. - Спецкор "Большой газеты" из Москвы Дмитрий Рассохин. Главный строитель "Пожарского" Шуршалов Иван Евтропович.
Обменявшись рукопожатием, мы сели за столик. Главный строитель быстро хлопнул стакан местного полусладкого и принялся очень громко, словно на митинге, поносить нынешние времена, федеральные и городские власти, а также негодяев, норовящих украсть с крейсера все, что на нем есть.
- Вчера унесли пеленгатор с крыла мостика, - кричал он. - На кой черт им нужен пеленгатор? Нет, тащат все! Подбираются к навигационной рубке, рубка на запоре, но их не останавливают никакие замки! Воровская страна!
- Разве крейсер не охраняется? - спросил я и отхлебнул из стакана. Вино и впрямь было приятное.