Луи Анри Буссенар

Под барабанный бой

Часть первая

КРЕСТНИК КОРОЛЯ

ГЛАВА 1

На берегу Сезии[1]. — Французы и жители Пьемонта. — Битва с австрийцами. — Вперед, зуавы! — Капрал Франкур. — Беспомощный Обозный, несведущие зуавы. — На захваченной ферме. — Перевернутая колыбель, брошенный младенец. —Убийство! — Солдат возится с пеленками.

Талые снега превратили реку в бушующий пенистый поток. Гроза утихла. На лазурном небосклоне поднималось утреннее майское солнце, освещая далекие вершины итальянских Альп[2].

Два понтонных[3] моста, каждый по пятьсот метров длины, пересекали водное пространство. Солдаты в синих куртках и красных брюках один за другим осторожно вступали на качающиеся платформы и прыжками передвигались к противоположному краю подвижной конструкции. Бесконечная вереница двигалась к левому берегу реки, чтобы образовать там дивизии и полки.

Вдруг раздались взрывы. Противник, до сих пор невидимый, обнаружил себя. Началась тяжелейшая битва с многочисленным и бесстрашным врагом.

Шла священная война за освобождение угнетенного народа[4].

31 мая 1859 года на реке под названием Сезия, протекающей по плодородным землям Ломбардии[5], встретились солдаты трех армий. Французы в союзе с жителями Пьемонта пришли сразиться с австрийцами за освобождение Италии.

Франко-итальянские войска заняли позицию в глубокой низине, где рисовые поля чередовались с оросительными каналами, а в воздухе пахло сыростью и перегноем. Великолепие природы потрясало даже самых равнодушных солдат. В хрустально-чистой воде каналов отражалась яркая синева итальянского неба. Красные черепичные крыши отдельно стоящих ферм проглядывали сквозь листву и довершали очарование пейзажа. Но прелесть этой пасторали[6] таила в себе и опасность. Каналы представляли собой естественные преграды, а поля, зеленеющие виноградники, фруктовые сады, колючие кустарники роз могли служить укрытием противнику. Забаррикадированные же со всех сторон дома стали настоящими крепостями, откуда неприятель вел огонь из пушек.

Австрийцы, численностью превосходящие противника, использовали рельеф местности, чтобы помешать проведению блестяще задуманной операции.

Накануне союзники приняли все меры предосторожности для успешной переправы армии через реку. На левом берегу пьемонтская дивизия заняла город Палестро[7] и оттуда руководила наведением понтонов, а засевший в лощине полк зуавов должен был отразить первую атаку.

Однако солдаты неприятеля, прекрасно знавшие местность, сумели пробраться незамеченными в укрытия за каналами, а оттуда — к реке. Пока сторожевое охранение французских пехотинцев вело беспорядочную стрельбу, главные силы австрийской армии поднялись вверх по течению. Пройдя через обводной канал Самирана, они без единого выстрела захватили мост и проникли на большую ферму Сан-Пьетро, расположенную на плато, откуда Палестро был виден, как на ладони.

Пьемонтская дивизия оказалась отрезанной от своих, отступать было некуда. На понтоны обрушился свинцовый ливень. Солдаты, крича от боли и негодования, падали в бушующий поток.

Командир Сорок третьего линейного полка полковник Дюамель вел коня под уздцы, когда ему снарядом оторвало голову. Началась паника. «Зуавы, черт бы их побрал! — вопили обеск ураженные солдаты. — Неужели они бросили нас тут подыхать! Давайте! „Шакалы“! Вперед!»

Появление австрийцев в коротких белых мундирах и кожаных киверах[8] было как гром среди ясного неба. Сталь штыков вспыхивала на солнце, ослепляя убегавших. Ненавистные тедески предвкушали победу. Уже слышались их хриплые крики: «Ура! Ура! Ура!»

Вдруг у обводного канала за деревьями прозвучали сигналы горна, от которых перехватывало дух и замирало сердце зуава:

Ту-ту… Пристанище!

Ты знаешь свое дело, «шакал»!

Полк зуавов перестраивался в атакующие колонны, готовясь к броску. Полковник на белом коне, с саблей наголо, отдавал короткие приказы. Три стрелковые роты уже выдвинулись по направлению к неприятелю.

Наконец командир поднялся на стременах и крикнул зычным голосом:

— Третий полк! Вперед, марш!

Зуавы, опережая офицеров, бросились в атаку. Солдаты бежали навстречу противнику через поля и виноградники, преодолевая каналы и овраги.

— Не так быстро! Не нарушайте строй! Ровнее! Атаковать парадным шагом! — отдавать приказы полковник.

Но в пылу атаки зуавы не слышали и не видели ничего. Под завораживающие звуки горна они неслись вперед и только вперед. Во главе войска бежал сержант-горнист Бодуан, герой Севастополя, по прозвищу Питух. За ним следовал капрал со своим отрядом. Саперы и барабанщики, капралы и сержанты, простые солдаты — все старались оказаться в первых рядах.

— Хорошо! Хорошо! — подбадривал капрал свою небольшую группу. — Эй, Обозный, скоро увидишь, что такое война.

— Да, господин капрал, — отвечал чей-то дрожащий голос.

— Ты что, боишься, толстяк?

— Еще как боюсь, господин капрал!

— И ты осмеливаешься произнести это вслух? Ведь ты — зуав!

— Я не люблю драться.

— Не обязательно, чтобы досталось тебе. Лучший способ избежать оплеух — бить самому. Это говорю тебе я, Франкур, твой капрал!

Оглушительный залп прервал речь командира отряда. Несколько горнистов упали как подкошенные. Из восьми солдат четвертого отряда пятеро лежали на земле. Питух кричал изо всех сил: «Вперед! Вперед!», Франкур хрипло вторил ему.

Солдат, которого называли Обозным, чудом остался в живых. Некоторое время он стоял оглушенный и ослепленный взрывом. Приказ командира вывел его из оцепенения. Решительно выставив вперед штык, зуав побежал дальше.

Командир отряда Франкур был среднего роста, худощавый, но мускулистый и широкоплечий молодой человек. Его бледное лицо выражало одновременно и решительность и лукавство. Над верхней губой пробивался легкий пушок, большие серые глаза светились умом. В свои двадцать два, может быть, двадцать три года он уже стал капралом.

Приятель и подчиненный Франкура, по прозвищу Обозный, являл собой полную противоположность — большой, грузный юноша, с круглым, румяным, почти всегда веселым лицом. Добродушный и сильный крестьянин из Боса[9] Леон Сиго мало знал и мало видел на своем веку и всему наивно удивлялся. На призывном пункте его по ошибке записали в зуавы. Никто не собирался исправлять допущенную оплошность, и молодой человек отправился в Алжир для службы в транспортном подразделении. Прибыв к месту назначения, юноша спросил напрямик:

— Здесь, что ли, находится полк обозных солдат? — Ответом был взрыв хохота. Прозвище «Обозный» так и осталось за толстяком. С тех пор Леон Сиго потешал однополчан своей неуклюжестью и наивностью.

Пять месяцев спустя его перевели в Италию. По дороге он пережил все ужасы морского путешествия, но не стал проворнее. Даже нося форму зуава, юноша не мог избавиться от походки крестьянина, шагающего за плугом, а феску натягивал на уши, как обычную шляпу.

Когда парижанин Франкур в шутку предложил ему свой головной убор, добряк Обозный ответил как всегда невозмутимо:

— Мне не нравится… Падает все время.

Леон Сиго любил своего командира и добродушно сносил его шутки и колкости.

— Давай! Давай! — кричал капрал.

Впереди показался широкий канал. Питух обернулся и, посмотрев на колонну, протрубил атаку.

— Чертова лягушачья страна, — проворчал Франкур, решительно направляясь к обрыву.

— Я дальше не пойду, — пятясь, проговорил Обозный. — Не хочу утонуть.

Капрал сильно толкнул солдата в спину и прыгнул сам. Оба оказались по пояс в воде. Остальные последовали за ними, поднимая в воздух мириады брызг. На другом берегу кипел бой. Французам предстояло сразиться с сильным и умелым противником.

Франкур рассмеялся и ударил кулаком по воде. Тысячи мельчайших капелек с шумом взметнулись вверх.

— Как выражается наш повар, мы сделаем из них котлетки…

Горнисты не переставали играть:

Воодушевленные маршем, зуавы быстро выбрались на высокий берег и, перескочив через дорогу, оказались в гуще вражеских войск.

— Коли! Коли!

Скрежет металла перекрывали яростные крики наступавших и душераздирающие стоны умирающих. Австрийская колонна на протяжении ста метров оказалась выведенной из строя. Зуавы рубили саблями направо и налево, сбрасывая неприятельских солдат кого в канал, кого в реку. Десятитысячная дивизия Бурбаки[10], сосредоточенная на правом берегу Сезии, была спасена.

Но Пьемонтской дивизии, засевшей в Палестро, угрожала вторая австрийская колонна. Радуясь первому успеху и все более распаляясь, зуавы двинулись на помощь союзникам. Франкур, шагавший рядом с сержантом-горнистом, произнес:

— Знаешь, мне сегодня полагается медаль.

Питух остановился, чтобы перевести дух.

— Рад за тебя, земляк!

— И я получу ее, если только австрияки не свернут мне шею.

— Что ж, давай. А я исполню ригодон[11] в твою честь.

— Думаю, за это надо выпить.

— У меня есть вода и кофе, что тебе больше по душе?

— Фу, шляпный сок… В моей фляге есть кое-что получше — водка… Молоко тигра! Держи, свистун!