Адамацкий Игорь

Утешитель

Игорь Адамацкий

Утешитель

Повесть

1

...день завершен он в памяти задвинут как угол мебелью нагроможденье дел стихов пролитых на бумагу лужица блужданье вечера и забытье ночное назавтра снова дни недели годы улыбки девушек и пьяниц хохoт дорог распутица и звонкость зимняя порыв весны дорог и чувств распутица и запах таянья и тонких рук касанье вопрос готовый с губ сорваться и смысл слов и смутных мыслей шорох и быт извечное терзание поэта а взглянешь в глубь веков давно минувших слои столетий шевелятся жутко и отшатнешься от усмешки желчной безмолвной мумии в раскрытом саркофаге я жил не раз я начинался снова в пещерах замках на больших дорогах алхимик я искал намек на тайну и сфинкс вещал о суете сует горел в кострах я искупал пылая круговращение земли и неба идей вражду времен текучесть добро и зло переплетенье судеб я был сознанья гранью над которой канатоходец на гнилом канате играл со смертью в жмурки а внизу шут разглагольствовал о бренности и Боге я шляпой был и после представленья в меня бросали медные монеты зеленые от старости и редко во мне сверкала сытость серебра я апельсином зрел под щедрым небом для жаждущих я наливался соком меня срывали и вонзали зубы и горькие выплевывали зерна я был галерой на меня ссылали убийц контрабандистов патриотов был шпагой и не раз ударом я отвечал на клевету и ложь галеркой пестрой я кипел восторгом когда актер за горло трогал зал выламывал булыжник и кареты переворачивал и строил баррикады вином игристым пенился в бокалах и булькал в глотках тучных королей и донкихотом трясся по дорогам и с ветряными мельницами дрался тоской по родине печалью детства по горным тропам крался гулким эхом потом дробился тысячью осколков и прорастал в расщелине тюльпаном зрачок в зрачок наедине со смертью на эшафоте был не раз казнен я но появлялся снова в этом мире над палачами от души смеясь пиратом с черным и веселым флагом с ватагой шлялся по морским просторам и торгашей подвешивал на реях и нищим раздавал свои богатства я был от счастья отлучен ханжами метался в поисках следов своей любви в разрывах туч мечтал увидеть ночью лицо печальное печальной марсианки и вот сижу уже в своем двадцатом день завершен он в памяти задвинут как угол мебелью нагроможденье дел потомок дальний ты от пыли очищая деяний наших суть будь справедлив мы не успели многого понять но чашу нашу до конца испили...

2

Бессолнечным серым утром примчался мокрый вихревой ветер. Он гонял себя безлюдными улицами, вылетал из-за обшарпанных углов, пытаясь хоть кого-то застать врасплох, с веселой злобой разбрасывал клочья газет, конфетные бумажки, останки сигарет и воздушных шаров, швырял в окна скупым крупным колючим снегом. Часа два он бесновался и затем, устыдившись беспричинного безобразия, выскользнул из ущелистых улиц, взметнулся над крышами, раскрутил и погнал на запад грязные безотрадные тучи. Стало спокойно, и тогда выглянуло солнце.

К. М., человек неопределенного возраста и неясных видов на будущее, сидел на скамейке в сквере, в частоколе молодых, по-весеннему обнаженных зябких деревьев и улыбался. Своевольная, переменчивая улыбка, осторожная, подвластная собственной прихоти, скользила по лицу, едва удерживаясь, чтобы не упасть на влажную землю, высвечивала в глазах, подрагивала пугливым отблеском. Он улыбался, думая о дожде и солнце, о слезах и улыбке. Дождь - состояние, солнце - свойство. Слезы - одинаково горестны и скучны, улыбка - эхо бессмертной души. Красивость, думал он, это сестра сентиментальности. Унылый скарб береженых состояний оставь убогим дальним берегам. Бе-бо-бе, рассмеялся он, ты, раскованный вольноотпущенник, пытаясь вспомнить собственный язык, влекись, перепоясан пророчеством, без ветрил и руля по морю духа к той гавани, где плен и тягостней и жесточе, но краткий миг прекрасен, краткий миг.

К. М. поднялся, прошел сквер, решительно рассек туннель улицы и проник в невысокое, казарменного типа здание. Оно было похоже на многие другие, как и нужная дверь, обитая по местной моде фиолетовым дерматинчиком. К. М. потянул дверь на себя и оказался в комнате, оформленной под кабинет. Яркое солнце любопытствовало в окно, и глаза не сразу рассмотрели обстановку - четыре кресла, шкаф у стены, стол, и за столом - человек. К. М. отодвинулся от солнечного потока, посмотрел на лицо человека.

С первого взгляда лицо вызывало приязнь, со второго - доверие. Лицо было ни толстым, ни худощавым, без сытого равнодушия и хитрой жадности, лоб ни низок, ни высок, но за ним можно предполагать высокие мысли о низких предметах, что все-таки лучше, чем низкие мысли о высоких предметах; губы нормального мужчины, знакомого с мясом, вином и дурными словами.

- Здравствуйте, - произнес К. М. звучным голосом.

- Доброе утро, - приветливо отозвался сидевший за столом и указал на кресло перед столом. - Присаживайтесь. Чем могу быть полезен?

- Гм, - сказал К. М., садясь в удобное кресло и откидываясь на спинку. Вы, очевидно, и есть начальник. Тот самый...

- Тот самый, - улыбнулся сидевший за столом, не отводя внимательного взгляда от лица К. М.

- Если так, тогда именно я могу быть вам полезен.

- Логично. - Начальник выдвинул ящик стола, извлек обширную черную папку, настоящий бювар, как в прежние времена у столоначальников, и любовно погладил тисненную золотом надпись "Личное дело".

- Ого! - удивился К. М. - У вас все серьезно.

- А вы как думали? - притворно вздохнул начальник. - Наши дела и большинство чужих в конце концов оказываются все теми же "личными делами". Итак? - Он с иронической торжественностью открыл совершенно пустой бювар. - Вы пришли наниматься на работу?

- Откуда вы... - удивился К. М.

- Профессия обязывает, - с сожалением развел руками начальник. - Пока вы меня рассматривали, я разглядывал вас. - Он выдержал паузу и, сложив на груди могучие руки, продолжал: - Узнал, что на вашу судьбу выпадали горестные осадки...

- Это у всех...

- Да, но по-разному, - уверенно продолжал начальник. - Дурак и страдает по-дурацки, а умный и ненавидит по-умному. Далее. Узнал по форме морщин на лбу и вокруг рта, что самых важных проблем вы так и не разрешили. Что в школе вы носили синий мундирчик со стоячим воротником и сменными целлулоидными подворотничками. Отсюда получаем, что учились вы в раздельной школе для мальчиков и уберегли нормальное отношение к жизни и к женщине. Что если вы станете сочинять стихи, то вашими любимыми размерами окажутся двусложные...

- Потрясающе! - привстал К. М. - Как вас величать?

- Величать не надо, - улыбнулся сидевший за столом и животом вдавил открытый ящик стола так ловко, что К. М. вытянул шею посмотреть, как подобная манипуляция происходит. Сидевший улыбнулся еще шире, так что уши отодвинулись к затылку. - До величия мне еще толстеть и толстеть. Чуть позже. Когда мы с вами обозначимся в контакте и утвердимся в контракте, я доверю вам свое имя. Под большим секретом. Простите, эта моя мальчишеская слабость к секретам...

- Помилуйте! Я и сам не прочь...

- Спасибо. Лично я убежден, что без секретов вся наша жизнь, да и ваша тоже, давно стала бы, пардоньте, рвотным средством... Итак. Если вы не против - вы ведь тоже, надеюсь, пришли под псевдонимом? - если вы не против, давайте подберем для меня какое-нибудь прозвище. Кликуху. Что-нибудь удобопроизносимое, чтоб и мне уши не резало, и вам язык не щекотало. Думайте, думайте!

- Вас можно назвать убедительно и честно - шеф. С большой буквы. Внушительно. Заманчиво. Гордо. Презентабельно.

- Не пойдет! - хихикнул сидевший за столом. - Буква "ф" настраивает на игривость, а мне полагаются монументальность и мономентальность. Быть человеком одной мысли, одной страсти и одного псевдонима. Для вас.

К. М. задумался.

- Составить анаграмму из имени и отчества?

- Господь с вами! Анаграммы подозрительны по форме и провокационны по содержанию. А тайна прячет скуку за пазухой. Тяжелую, как камень. Никаких анаграмм. Думайте дальше.

- Будем звать "начальник"! Подойдет?

- Дорогуша! - ласково упрекнул сидевший за столом. - Откуда у вас тюремный акцент? Бывало?

- Никак нет! - испугался К. М. - Бог миловал... Давайте попробуем называть вас "товарищ начальник". Или сокращенно - "товнач".

- Это интересно... Хотя при дефектах речи может прозвучать как "толмач". Переводчик. Я же и своего-то языка не знаю толком.

- Все в наших руках, - ободрился находкой К. М. - Переставим слова и получим - "начальник-товарищ". Через дефис. Улавливаете? Вроде бы еще "начальник", а уже, смотри-ка, - "товарищ"!

- Запанибратства тут не будет?

- Никак нет, - уверенно сказал К. М. - Запанибратства случаются в исполнении, в тоне голоса, в жесте. Если я ехидно назову вас по имени и при этом стану похлопывать по плечу, вы ведь обидитесь?

- Еще бы! Приду в ярость и долго не уйду оттуда.

Они помолчали несогласованно.

- Ну, хорошо, - нашелся К. М. - Давайте сократим. Получим приличное слово - "Начтов". В нем есть динамика, достоинство, гармоническая завершенность. В этом слове и секрет сохранится, и тайна не раскроется.

- Прелестно, - серьезно кивнул сидевший за столом. - Что же вы мне голову морочите? Моя фамилия как раз и есть - Начтов.

К. М. только руками развел.

- Итак, - сказал Начтов, - вы хотите у нас работать?

К. М. кивнул, придав кивку всю силу убедительности. Голова дернулась, и шляпа сползла на брови.

- Не вибрируйте, дорогуша, - поморщился Начтов. - Энтузиазм настораживает. Все жулики - энтузиасты. Как вы узнали, что у нас есть работа для вас?

- Дедуктивно, - нагло признался К. М.

- Любопытно! - Начтов откинулся на стуле и снова скрестил руки на могучей груди. - Выкладывайте. Только без вранья.

- Непременно без вранья, - прежняя своевольная улыбка скользнула по губам К. М. - Без вранья это выглядит так. - Он помолчал, сдвинув брови, будто вглядываясь в далекое прошлое и пытаясь рассмотреть свои благотворные поступки. - Продолжительная жизнь убедила меня: люди страдают, или им кажется, что они страдают, или страдают оттого, что им кажется, будто они страдают, чаще всего по причинам внутреннего разлада... Знаете, когда идеальные мечтания сталкиваются с практическими делами, тогда рождается истерика. Та трещина мира, которая, как уверял поэт...