Вернер Бергенгрюен
Два гренадера
В Пирмасенсе, в гренадерском полку, под командой ландграфа Людвига фон Роденштайна служили два закадычных друга, оба крестьяне родом из Оденвальда — Карл Йонас из Штирбаха, капрал, И Хайнрих Шубкель из Кнодена, рядовой. Ионас пошел в солдаты по своей охоте, так как был в семье младшим сыном и не мог ужиться с братом, хозяйничавшим в отцовской усадьбе… Что касается Шубкеля, он был человеком зажиточным, которого вербовщик ландграфа подпоил в Дармштадтской корчме и засунул в военный мундир. Поговаривали, будто, подобно многим своим землякам, он сведущ по части колдовства, однако вот уже полтора года тянул солдатскую лямку, а его умение так и не помогло ему избавиться от этой напасти.
И вот, когда однажды зимним воскресным вечером приятели сидели за кружкой пива в пустой корчме, кноденец придвинулся поближе к штирбахцу и сказал:
— Послушай, Йонас, я хочу унести отсюда ноги, и ты должен мне помочь.
Такое предложение не пришлось капралу по вкусу, ибо он знал, что кара за дезертирство ждала не только беглеца, но и его пособников. Но так же хорошо ему было известно, как ландграф бережет своих солдат от соблазна: по его приказу город был обнесен высокой стеной, к которой не дозволялось пристраивать никаких домов, и день и ночь напролет, внутри и снаружи, сменяя друг друга, должны были разъезжать гусарские патрули.
Так что капрал выколотил свою трубку и буркнул:
— Ты спятил, Шубкель.
— Пока нет, — возразил ему товарищ, — но если побуду здесь еще немного, уж точно рехнусь.
— Ты что же собираешься с помощью своих колдовских штучек перелететь через стену?
— Эх, была бы это обычная стена, ей Шубкеля не удержать — только б меня и видели! Но ландграф наложил на нее заклятье, так что мое искусство тут не поможет…
— Тогда кончай болтать. Пей лучше свое пиво да имей терпенье. Не ты один тянешь эту лямку — я вот сам служу здесь уже восьмой год.
Но Шубкель уперся и стоял на своем.
— Тебе нечего бояться, Йонас, — убеждал он приятеля. — Тебя это никак не затронет, потому что я решил бежать во время командировки.
Тут надо заметить, что закон велел карать любого офицера или унтер-офицера, в чьем подразделении служил дезертир, но если этот грех случался, когда солдат, так сказать, выпадал из поля зрения своего командира, начальник его оставался безнаказанным, а вся вина падала на того, в чье распоряжение дезертир переходил во время командировки.
— И кто же тот бедолага, кому придется держать ответ? — недоверчиво хмыкнул Йонас.
Шубкель ухмыльнулся.
— А ландграф! Не прикажет же он самого себя бить фухтелями или разжаловать. Самое большее — посидит трое суток под домашним арестом, так что весь гарнизон, включая майоров и генералов, скажет мне спасибо.
Йонас и помыслить не мог, что Шубкель говорит всерьез, а потому заметил с усмешкой:
— Да уж точно: всем будет радость, если старик на три дня уберется с глаз долой.
— Послушай, дружище, — продолжал между тем Шубкель. — Я прошу самой малости — во имя нашей дружбы. Дошло до меня, будто в четверг утром предвидится маленькая поездка…
— Почем ты знаешь? — насторожился Йонас.
— Да так, мизинчик шепнул, — ответил кноденец с неопределенной ухмылкой. — Короче: сейчас черед нашего капральства выделять ландграфу караульного. Это может быть только Георг Фогель, Петер Дингельдайн или я, потому как мы трое — самые старослужащие. Ты должен устроить, чтобы тех двоих услали на заготовку фуража — тогда фельдфебелю придется назначить меня.
Йонас вытаращил глаза.
— И во время этой поездки ты намерен ускользнуть у старика из-под носа? Ну нет, ты точно спятил!
На это Шубкель, который все хорошенько обмозговал, возразил:
— Говорю же, тебе не о чем беспокоиться. До сих пор, из дружеского расположения, ты защищал меня от назначения в караул, а теперь — опять-таки из дружеского расположения — я прошу тебя это устроить. Тебе ничто не грозит, а я буду по гроб жизни благодарен и обещаю оказать любую услугу, какой ты от меня потребуешь.
Теперь Йонас сообразил, что Шубкель не шутит, и его даже пот прошиб.
— И ты думаешь, будто из дружеского расположения я помогу тебе подвести себя под прогнание сквозь строй?
— Ничего не поделаешь, дружище, я должен отсюда убраться. Исполни мою просьбу — не будет беды ни для тебя, ни для меня. А если откажешься, придется искать другой, ненадежный путь — тогда, может статься, меня схватят и впрямь прогонят сквозь строй, и этот грех падет на твою душу.
Шубкель продолжал уговаривать приятеля, а у капрала делалось все тоскливее и неуютней на душе, потому как он думал, что лишится друга. Но в конце концов он не мог больше противиться и скрепя сердце обещал Шубкелю исполнить его просьбу.
Ландграф, который был человеком въедливым и педантичным, строго различал большой и малый выезд. При большом он выезжал в карете, в сопровождении эскорта из гусар и приличного числа верховых офицеров. Но поскольку была зима, он отдавал предпочтение малому выезду: то есть ехал один в санях, где на козлах, рядом с кучером сидел только его гайдук. Однако сзади, на подножке, стоял гренадер с ружьем на караул, и так как в этом положении должен был он оставаться при самом жестоком морозе зачастую по многу часов, не имея возможности ухватиться за что-нибудь, когда сани подбрасывало на ухабах или при поворотах швыряло из стороны в сторону, он был пристегнут под коленями к двум железным ручкам — изобретение, которым ландграф очень гордился. Во время поездки он то и дело оборачивался, дабы удостовериться, что солдат не позволяет себе никаких вольностей, и если ловил беднягу в непредусмотренной церемониалом позе, то бил его собственноручно, будучи таким же ревнителем устава, что и король прусский, у которого он научился военному ремеслу. Так что солдаты ландграфа боялись назначения сопровождающим в поездках пуще любой другой службы.
В четверг рано утром сани ландграфа выехали из городских ворот, и Шубкель стоял на запятках с ружьем на караул, перебирая в памяти все необходимые к соблюдению предписания, которые ландграф изложил в 32 параграфах своей «Инструкции касательно поведения при малом княжеском выезде». Был ясный день, и морозный воздух струился вверх, точно золотой дым.
Они отъехали не очень далеко от города, когда его светлости понадобилось выйти по нужде. Он крикнул: «Стой!», сани остановились, и гайдук спрыгнул с козел. Ландграф, повернувшись, скомандовал: «Ружье к ноге!» — и Шубкель с такой силой стукнул прикладом о запятки, что сани все задребезжали. Гайдук стоял в снегу у подножки, вытянув руки по швам, пока ландграф не отдал очередную команду: «Правый — отстегнуть! Левый — отстегнуть!» Теперь гайдук должен был отстегнуть гренадера от удерживавших его ухватов, и поскольку его закоченевшие пальцы действовали недостаточно проворно, ландграф заставил его повторить эту процедуру не менее дюжины раз. После этого Шубкель промаршировал на правую сторону, но с ружьем на караул — вопреки инструкции. Гренадер получил увесистую оплеуху, и только теперь ландграф вышел из саней, где, отойдя на несколько шагов по заснеженному полю, совершил то, что положено было совершить, строго регламентированными движениями и с военной точностью. Прежде чем снова усесться в сани, он имел обыкновение с головы до ног осматривать стоящего на карауле солдата. Так было и в этот раз.
— Какой роты, молодец?
— Первой, Ваша светлость!
— А как тебя звать?
— Шубкелем, Ваша светлость!
Тут ландграф открыл свою объемистую записную книгу, полистал на букву «Ш» и сказал:
— Ты из Кнодена, верно?
— Верно, Ваша светлость!
— Солдат телом и душой?
— Точно так, Ваша светлость!
— Готов за меня в огонь пойти?
— Только прикажите, Ваша светлость!
— Ну, ступай! На плечо! Вперед — марш!
Шубкель снова промаршировал вокруг саней, встал на запятки, крепко пристегнулся — и поездка продолжалась.
Ландграф хотел посетить недавно возведенный мост, под которым намеревался устроить крюйткамеру. Он приказал осадить лошадей перед самым мостом, повернулся и скомандовал: «К ноге!» Однако Шубкель не шелохнулся. При виде такого вопиющего нарушения устава ландграф разинул рот и глаза у него полезли из орбит. «Ружье к ноге!» — заорал он. Гренадер стоял неподвижно, как вкопанный. Ландграф побагровел и, схватив свою трость, что было сил огрел его по голове. От удара трость переломилась, но Шубкель не шевельнулся. У ландграфа язык отнялся, он позабыл все команды, только прохрипел: «Отстегнуть… свинья!» — и выскочил из саней. Гайдук трясущимися руками отстегнул ремни — и Шубкель во весь рост грянулся на снег, точно подрубленное дерево, так и не выпустив ружья. Но когда ландграф и гайдук бросились к нему и начали тормошить, их пальцы ощутили пустой мундир, из которого высыпалась горстка пепла.
За мостом лежала деревня. Ландграф велел гайдуку сбегать туда и привести священника, а сам повалился в сани, и зубы у него стучали от ужаса. Наконец он овладел собой настолько, что смог вытащить из кармана «Инструкцию касательно поведения при малом княжеском выезде», и погрузился в спасительное чтение. Это его немного успокоило, хотя ни в одном из тридцати двух параграфов не было предусмотрено действий на подобный случай.
Между тем гайдук воротился с пастором — рослым здоровяком лет тридцати, у которого не было даже времени надеть парик и сутану. Ландграф потребовал объяснений.
— Как человек ученый, вы должны в этом разбираться, — заявил он, указывая на пустой мундир — все, что осталось от Шубкеля, гренадера первой роты.
Увы, под гневным взглядом ландграфа пастор повесил голову, будто сивая лошадь перед кузницей. Бледный и растерянный, он пробормотал что-то о возможном оптическом обмане и кознях злого духа, а затем добавил, что с потерпевшим могла приключиться неизвестная смертельная болезнь.
