Василевич Алена
Как я был доктором
Алена Василевич
Как я был доктором
Перевод с белорусского Б.Бурьяна И В.Машкова
Собираясь на работу, мама повторила ещё раз:
- Вова, ровно в двенадцать часов закапаешь Наташе глаза. Альбуцид в шкафу.
- А-ай... - готовая вот-вот раскиснуть, сморщилась моя любимая сестрица.
- Не "ай"! - строго оборвала её мама и в который уже раз напомнила мне: - Вова, запомни - по две капли в каждый глаз.
Мама знает, кому давать ответственные поручения, но всё-таки не сдерживается:
- И, пожалуйста, не перепутай ничего.
Сначала я хотел обидеться, да передумал - ведь не девчонка же я на самом деле, чтобы дуться из-за всякой мелочи. Подумаешь, разные там напоминания: всё равно ведь мне мама доверила лечить Наташку. Исподтишка дёрнув сестру за косу, я постарался заверить маму:
- Не волнуйся, мамочка, ровно в два часа я закапаю ей по двенадцать капель в каждый глаз.
- Я так и знала! Ты уже сейчас, не успела я порог перешагнуть, всё перепутал... Не по двенадцать капель, а по две! И не в два часа, а в двенадцать... Да смотри, в школу не опоздай!
- Не опоздаю, мамочка, что ты! Иди на работу, а то сама опоздаешь. Я уже хорошо запомнил: в двенадцать... по две...
Легонько подталкивая, я проводил маму к двери и выслушал ещё раз, уже напоследок: "Смотри же, не забудь и ничего не перепутай". Наконец с какой-то весёлой отчаянностью повернул ключ в замочной скважине.
Заложив руки за спину, я наклонился вперёд и, будто на коньках по льду, побежал в комнату, где была Натка - моя больная, или пациентка, как говорит наш сосед, доктор Бобрович.
Натка сидела на диване и, насупившись, листала кипу "Мурзилок". Собранные за несколько лет журналы были сшиты толстыми нитками: это папа заставил меня подшить их по годам.
Я посмотрел на Натку: тоже мне грамотейка нашлась! Разрумянилась, и на голове бант розовый!
Мне никогда ещё не удавалось пройти мимо сестры, чтобы я не дёрнул её за эти косы.
Так я сделал и на этот раз.
- Пусти, а то как дам!
Хотя Натке идёт всего седьмой год - мне осенью исполнится целых одиннадцать! - и дома у нас она слывёт ужасной плаксой, "сдачи" давать она умеет. На нашем дворе её побаиваются все малыши. Так ведь то малыши, а я...
Я выпучил глаза, вытянул вперёд подбородок и уставился на Наташку, гипнотизируя её. Приближаюсь к ней и шепчу:
- А я тебе закапаю не по две, а по двенадцать капель альбуцида в каждый глаз! Ага...
И я захохотал тем противным смехом, который мы слышали в театре кукол на спектакле "РВС" Аркадия Гайдара. Так смеялся махновец.
Я не сразу понял, что больше напугало Натку - мой страшный вид или двенадцать капель альбуцида, - но только она вдруг пронзительно взвизгнула и вспрыгнула с ногами на диван.
- Не буду! Не хочу! Я маме всё расскажу, как придёт!..
До маминого прихода было далеко: мама ещё только на улицу успела выйти. А все эти "не буду" и "не хочу" меня не пугали: я был старшим в доме, наделённым неограниченной властью.
Чтобы не оглохнуть от визга и плача, я решил перейти к "холодной" войне.
- Ладно, не хочешь - не будешь, но тогда ослепнешь! - тоном, от которого, как мне казалось, должна была застыть кровь в жилах, пригрозил я.
Натка сразу притихла и недоверчиво посмотрела на меня, прикусив кончик указательного пальца. Это могло означать одно из двух: либо она начинает хитрить, либо и впрямь перепугалась.
Теперь у меня почему-то пропала охота дразнить сестру. Но поскольку я чувствовал себя хозяином положения, я не мог и не хотел первым начинать переговоры. Первой должна была заговорить она.
Сестра насупленно молчала.
Тогда, чтобы подчеркнуть силу моей власти, я направился к шкафу, где стояла наша домашняя аптечка, достал с полки пузырёк с альбуцидом, приблизил его к правому глазу, левый прищурил и поглядел на свет. Взболтнул жидкость и опять поглядел на свет. Затем, не торопясь, взял пипетку - такую стеклянную трубочку, с маленьким резиновым колпачком на конце, которой обычно закапывают глаза...
- А мама сказала в двенадцать закапать. А ещё двенадцати вовсе и нету... ещё рано... - словно сухой кленовый лист на ветру, прошелестел у меня за спиной дрогнувший Наткин голос.
Я расправил плечи и, не отвечая сестре, снова повторил свои упражнения: поднёс пузырёк с альбуцидом к глазу, поглядел на свет, взболтнул. Нажал несколько раз пипетку... Я видел, как это делают в поликлинике.
- Ещё не пора закапывать, - снова раздался у меня за спиной отчаянный шёпот.
Если говорить правду, то по натуре я не такой уж и зловредный, каким почему-то всегда стараюсь выглядеть перед сестрой. Властью своей я уже упился досыта, вдосталь насладился Наткиным испугом и слезами. Не повернув головы, я проговорил:
- А я и не собираюсь сейчас закапывать.
- Мама говорила, чтобы мы убрали в квартире, - как бы предупреждая новые мои выдумки, сказала Натка.
- Ты что будешь делать? - снисходительно, как это и следует мужчине, спросил я. - Берись пыль вытирать, а я пойду половики вытрясу...
- Я тоже хочу вытрясать половики! - заявила Натка, но тотчас спохватилась, вспомнив, что она подчинена мне, и покорно согласилась: - Ну ладно, давай сделаем, как ты хочешь... Я протру везде, а ты половики...
Я так хочу!.. И это говорит моя сестра, которая никогда в жизни никому ни в чём не уступала: "Как ты хочешь!" Вот что значит власть!
Я перепрыгивал через две ступеньки и тащил за собой ковровую дорожку, словно огромный хвост дракона. Мне было весело. Я даже запел "Барабанщика":
Однажды ночью на привале
Он песню весёлую пел,
Но, пулей вражеской сражённый,
Допеть до конца не успел...
Через час нашу квартиру нельзя было узнать. Уж если мы с Наткой возьмёмся, то умеем порадовать маму. Даже пол вымыли, хотя сперва и не собирались этого делать. Правда, размахались тряпками и не заметили, как забрызгались и перемазались, но - не беда!
Пока мы с Наткой убирали квартиру, потом чистили одежду и сушили её на батарее, время пролетело незаметно. Только я переоделся в школьную форму, как вспомнил про свои докторские обязанности. Я взглянул на часы: половина первого...
- Натка! - закричал я. - Быстренько ложись на подушку, я тебе глаза закапаю...
Натка опять сморщилась, но всё-таки послушно устроилась на подушке, подложив под неё две вышитые "думки", чтобы было повыше. Я подбежал к шкафу, схватил пузырёк с каплями, пипетку и приступил к самой главной операции этого дня.
- Ты на охотников смотри! Смотри на охотников! - нервно приказывал я сестре, которая никак не могла раскрыть глаза. У нас над диваном висит картина художника Перова "Охотники на привале".
Натка глянула на охотников, и я в тот же миг капнул ей в глаз одну каплю.
- Ой-ёй-ёй! - застонала Натка. - Холодно!
- Где холодно? - удивился я, собираясь капнуть вторую каплю. Но глаза у Натки будто зашили. Она ёрзала по дивану и всё приговаривала:
- Ой, Вовочка, холодно! В глазу холодно!
От нашего соседа, доктора Бобровича, я слыхал, что больные требуют вежливого и ласкового обращения, даже когда они говорят глупости и городят всякую несусветную чепуху.
- Да это тебе только кажется, - как можно ласковее произнёс я, хотя мне не терпелось дёрнуть её как следует за косу. - Ты смотри, Наташа, на охотников...
Натка поверила мне и на какое-то мгновение открыла глаза. И в ту же секунду я капнул ей вторую каплю.
- Ой, помираю, ой, холодно! - голосила она на всю квартиру.
Я знаю, второй такой притворщицы, как наша Натка, во всём мире не сыщешь! Я даже слыхал, как об этом говорили мама с папой. И поэтому не очень-то обращал внимание на её стоны и плач. Если уж она подцепила этот конъюнктивит - так назвал Наткину болезнь доктор Бобрович, - то нужно как-то от него избавляться! Потом, когда глаза перестанут болеть, можно будет и рассчитаться с ней, надавать как следует. Но пока что, хорошо усвоив, как доктор должен обращаться с больными, я ласково уговаривал сестру:
- Вот и всё! Вот и хорошо! Видишь, один глаз уже закапали. Теперь давай второй... Смотри на охотников...
Однако Натка качалась по дивану и бормотала сквозь слезы:
- Ой, холодно! Ой, в нос потекли капли!
Этого уже я понять не мог. Мне самому не один раз закапывали глаза альбуцидом, но я никогда не мёрз и никогда капли не текли мне в нос. С такой пациенткой я наверняка мог опоздать в школу, не говоря уж о том, что, конечно, мне не удастся позавтракать и придётся мчаться на занятия голодным.
- Ну, знаешь, некогда мне тут с тобой нянчиться! - Всё же голос у меня перестал быть ласковым. - Смотри на охотников!
Как и всякая, даже самая дерзкая, девчонка, Натка боялась настоящего мужского тона: она испугалась, моргнула, и я тут же ловко капнул ей капельку в другой глаз.
- Ай, Вовочка, миленький, больше не надо!
Что ещё за глупости! Осталось капнуть всего одну каплю...
- Смотри, пискля! - дольше выдерживать вежливый докторский тон я не мог. - Вот я закапаю эти капли себе, хотя у меня нет никакого конъюнктивита...
Я даже не лёг, как Натка, на подушку, только откинул голову и - раз, два! - закапал сперва в один глаз! Раз - в другой!..
Мгновенно ослепнув, я на ощупь поставил пузырёк с лекарством на стол, положил пипетку и бросился на подушку рядом с Наткой.
- Ну, что? - простонала Натка, протирая глаза марлей.
- Ни-ничего, сей-сейчас пройдёт...
- Тебе не холодно?
- Хмы... Вроде бы холодновато... У тебя не проходит?
- Не-ет, - заплакала Натка. - Дальше в нос потекло...
Потекло в нос и мне. Потекло что-то пахучее, резкое, холодное. А главное, глаз не раскрыть!
- Ну, тебе уже лучше? - спросил я.
