Дмитрий Ачасоев
Хэллоуин
Я построил Машинку. В ней много замечательных колесиков, деловитых шестеренок, сверкающих стеклышек и прочих штуковин. Она жужжит, как здоровенный жук, когда движется вперед, она шелестит бабочкой на пути назад, на поворотах она скрипит, как сверчок. На ее левом боку я написал: «Сепаратор турбо», а на правом — «Чик-чик тарантул». Она и вправду чем-то похожа на шустрого паука-сенокосца, хотя в ней есть сходство и со скорпионом. В общем, она очень красивая, моя Машинка. Только вот Джин испугалась и сказала: «Это какое-то твое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится». Мне понравились эти слова и я написал на Машинке спереди: «Мое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится».
Когда я был совсем маленьким, я очень хотел попасть в Корею. Мне не повезло. Война там кончилась, когда мне было восемь лет, и в утешение отец купил мне роскошный механический конструктор (Fiftееn вucks, sir!) Тогда же я и построил свою первую Машинку, жалкое подобие муравья, которая издохла на третьей минуте жизни, но я не унывал. Мне удалось сэкономить на школьных завтраках, и через два года я купил себе второй, куда более шикарный конструктор (Forty вuсks, sir!). Еще через восемь лет я, окрыленный своими первыми удачами и юношеской наглостью, приехал в Бостон, поступать в Массачусетский технологический институт, куда, к сожалению, без особых усилий поступил. Там же, в Бостоне, я познакомился с Элен. Оценив ее по достоинству, я ринулся в бой. Три года ушли на покупку букетов, сочинение пламенных писем и прочую любовную чушь; кончилось все тем, что я надоел ей до крайности и обычно уравновешенная и дипломатичная Элен заявила, что не может любить человека, жесткого, как жужелица. Не успел я по-настоящему расстроиться, как подоспела Вьетнамская война, благо в тот год я уже был выпускником МТИ. В отличие от Кореи, во Вьетнам я уже не рвался и частенько, трясясь в вертолете над утомительной зеленью тропических джунглей, жалел, что не получаю от этого ни малейшего удовольствия. Тем более не доставил мне удовольствия вьетнамский пулеметчик, который сбил нас однажды над дельтой Меконга. С горем пополам удалось посадить вертолет и мы, по колено в болотной жиже, приняли бой. Я — плохой пехотинец, и если бы не Бак Стенли, мой приятель еще по МТИ, гроза университетских баскетболистов, интеллектуал и сердцеед, то Америку я увидел бы только из уютного цинкового гробика. Благодаря же Стенли, я выжил и вернулся.
Говорят, после Вьетнама я постарел на десять лет. Не знаю, не знаю. По крайней мере, поумнел я на все двадцать, но и это не помогло. Элен вышла замуж за героя Вьетнамской войны Бака Стенли и, в конечном счете, это было справедливо. Все-таки Бак скрутил за меня не одну узкоглазую башку и я, не держа обиды — по крайней мере на поверхности — явился к ним на свадьбу, где и произошел один забавный инцидент. В разгар веселья я встал и, дождавшись тишины, произнес тост. Я предложил выпить за мою эволюцию. Конечно, это было не скромно, зато имело определенный смысл. Никто, правда, ни черта не понял, но захмелевшим гостям было плевать, и они, в очередной раз обозвав меня большим чудаком, все-таки выпили. Элен презрительно пожала плечами, а Бак отозвал меня в сторонку и, похихикивая, от всей души пожелал мне успехов в эволюции. По-моему, это была идиотская шутка.
Бак не знал, что в шесть лет я стремился в Корею. Да и в противном случае ничего, кроме парочки добродушных, но нелестных замечаний он бы не обронил. А зря. Я ведь не собирался мотаться по грязным, вонючим джунглям только из желания пострелять. Я вообще ни в кого не хотел стрелять. Война была лишь предлогом попасть в волшебное царство жуков и бабочек из «Иллюстрированного атласа насекомых». Поначалу инсекты завлекали меня своей красотой, затем — экспансивностью и, в конце концов, потрясали своей живучестью. Ночная бабочка живет на булавке трое суток, человека же моментально убивает одна-единственная пуля. Смешно, да? Мне тоже было смешно. Я смеялся так заразительно, что все кругом улыбались. Но я не только смеялся. Тысячи хитиновых душ и десять лет жизни я принес в жертву своим экспериментам. Кое-что получалось, кое-что — нет. Я учился. Потом, уже в институте, я в первый раз в жизни влюбился. Кстати, Элен оказалась на редкость проницательна; сравнив меня с жужелицей, она была близка к истине. Окончательно я понял это во Вьетнаме. Там не нашлось ни жуков, ни бабочек. Может быть они испугались войны, но скорее всего я их просто не заметил. Мне было плевать. Покидая Сайгон, я чувствовал, что знаю об инсектах все. Больше, чем они сами. Да я и сам был инсектом.
Признаюсь, после свадьбы Элен я поступил весьма не оригинально. Я завел знакомство с институтскими интеллектуалами-неудачниками и, кочуя с ними из кабака в кабак, напивался вдрызг, в угоду тяжелой депрессии и тайно взлелеянному мазохизму. Умышленно бездействуя, я ждал событий. Конечно же, я не знал, что один слишком сообразительный генерал уже давно интересуется моей институтской работой «Инсектированная механика», в которой я рассматривал свои знания о насекомых с точки зрения технической применимости. Мне был дорог сам принцип ожидания, это было чем-то вроде маленького перемирия между мной и теплокровными. Я не бросал им никакого вызова, я вел себя, как мертвый сверчок, но они начали первыми. Однажды в нашу компанию затесался симпатичный шатен, назвавшийся Х. Смит. Он порол весьма сносную чушь. Он восторгался Ницше и восхвалял Фрейда, он злобно ругал военных, поносил атомную бомбу и консерваторов. Короче говоря, Х. Смит затрагивал темы, которые, по мнению ФБР, являются традиционными в нашей среде. Эти излияния он сопровождал щедрой выпивкой за свой счет. Когда я как следует нализался, он вызвался отвезти меня домой. «Удачная мысль», — сказал я ему и нырнул.
Вынырнув на следующее утро среди белых стен, я услышал ласковый голос:
— Ай-ай-ай, мистер Фарвуд. И зачем же было так напиваться, а?
— Идите к черту, — простонал я и лишь затем рассмотрел обладателя ласкового голоса. На нем был мундир, на мундире погоны, а на погонах целые россыпи генеральских звезд. И еще в петлицах у него я заметил значки танкиста.
— Десять тысяч долларов плюс надбавка за то, что вы не будете больше посылать меня к черту, — сказал генерал.
— И все? — спросил я, пытаясь вложить в эти слова максимум иронии.
— Почти все, — невозмутимо ответил генерал. Иронию он услышать не пожелал. «Почти все» — это пустыня Смоки, штат Невада, секретный объект «сто семь», чугунные рожи охранников и работа над проектом «Dеvil's рuррit».
Пентагон хотел сразу всего и побольше. Чего хотел я сам, сказать невозможно. Я просто работал, получал и готовился рано или поздно встретить Элен. Работать было противно. Три года кряду я ругался с военными, заигрывал с машинистками и до хрипоты спорил с Кохом-старшим, своим заместителем. Он метался по лаборатории и обзывал меня самозванцем, невеждой и мальчишкой. Он злился и брызгал слюной, но поделать ничего не мог, ведь я был любимчиком руководителя проекта — того самого танкового генерала. Он приказал во всем слушаться меня, даже не заметив, что я уже был на следующей ступени.
Многие спорят о том, как мы погибли. Одни говорят о гигантском метеорите, другие — о глобальном похолодании, третьи во всем обвиняют вспышку сверхновой. Я много думал об этом, еще будучи инсектом, но сейчас я твердо уверен — это не главное. Нет смысла говорить о причине нашего вымирания, значительно важнее то, что мы существовали. Особенно сейчас, когда на Земле возродился последний из нас. Он помнит все, о чем знали мы: и брачный восторг весенних ночей, и лунные блики на влажной шкуре, и великий раскол континентов, и мышиную возню первых приматов под ногами.
Теплокровным вряд ли было бы приятно узнать, с каким удовольствием мы, как будто случайно, давили их далеких пращуров. И мне нечего больше делать в этой дыре, настало время идти дальше.
В один прекрасный день все умерли, а я пропал без вести. Дело в том, что летом 1973 года наша работа была завершена. Мы наконец-то построили штуку, о которой мечтал Пентагон. Она была хороша всем, за одним исключением: никого, кроме меня, и ничего, кроме своей дурьей прихоти, эта штука не признавала. В первые пять минут полигонных испытаний она заглушила во всей округе радиосвязь, нарезала в лапшу армейских наблюдателей и навсегда заткнула глотку Коху-старшему. Генерала с ласковым голосом эта штука послала от моего имени к черту и расстреляла шрапнелью. В течение последующих двух часов она лязгала, громыхала, плевалась огнем, баловалась с реактивами в лаборатории и пускала ракеты по казармам охраны. В конце концов, она добралась до складов горючего и устроила небольшой фейерверк на зависть любому голливудскому пиротехнику. Когда на объекте «сто семь» не осталось ни одного теплокровного, я поблагодарил ее за услуги. Эта штука тихо отошла в сторонку, блеснула вспышка, волна горячего воздуха прокатилась по вертолетной площадке и мне стало легко и весело. Вертолеты стояли, как новенькие — все, кто пытался к ним добраться, были изрешечены из автоматических пушек моим беспокойным детищем, но на самих машинах я не увидел ни единой царапины. Я выбрал себе темно-зеленый «сикорски» армейского образца (на таких мы воевали во Вьетнаме) и через несколько минут уже держал курс на юго-восток.
«Вообще-то, они сами виноваты, — бормотал я себе, набирая высоту, они ни за что в жизни не отпустили бы меня с объекта, не построй я им эту чертову куклу. И Кох-старший сам виноват — нечего было цепляться ко мне со своими дурацкими замечаниями. И к тому же, какого черта я тратил нервы во Вьетнаме? И, кстати, почему меня не отпустили в Корею, я ведь так хотел!»
Я был сильно взвинчен, но решил не огорчаться по пустякам, тем более, что впереди уже виднелась трава — я подлетал к южной границе пустыни Смоки.
