Бэд Кристиан

Апокалипсис откладывается

Коричневый жирный дождь снился Вениамину. Отвратительный, медленный дождь. Капли ползли по оконному стеклу, и кто-то невидимый тряс его за плечо и кричал в ухо: «Кровь, кровь! А все говорят, что машина, матрица! Но вся матрица – в крови!»

И тут Вениамин проснулся.

Было самое обыкновенное утро.

И никакого дождя.

Мне кажется, эту историю следует начать с того, как я умер. Я умер.

Случилось это на операционном столе под чутким руководством хирурга, ковырявшегося в моей печени. Сначала я, как и все, окружавшие меня, не осознавал происходящего, лежал безмолвно, и был подобен бревну, недоеденному на обед кворстром. Кстати, о кворстрах… О, простите, я постараюсь не отвлекаться.

Итак, пока садист-хирург, не желая признавать, что он по колено в дерьме, пытался заштопать дырку, просверленную в моей печени, я вдруг пришел в себя.

Это было как бросок из черного мрака в красный. Мне показалось, будто в меня вместо крови, вкачали пять литров свинца. Глаза не открывались. В ушах – дум-дум – наяривали в барабаны дикари. Сердце растягивало вены, пропихивая в них свинец. Казалось, оно вот-вот лопнет от натуги. Еще немного, и я наверно, сошел бы с рельсов или разлетелся на тысячу осколков, но вдруг все кончилось. Я открыл глаза и увидел себя как бы со стороны: лежу весь белый от простыней и потери крови, а красномордый хирург целит в меня блестящими ножницами. Я поднялся еще выше, чтобы охватить взглядом всю панораму событий и лишь тут понял, а ведь это душа моя отделилась от тела и сейчас вроде как озирает окрестности. Растерявшись, я завис где-то под потолком и снова глянул вниз. Надо мной уже суетились мымры в белых халатах, и что-то орал разлученный со скальпелем хирург. Голосов я не слышал, и слава Богу. Иначе золотая мысль о свободе пришла бы мне в голову значительно позднее. Нет, вы понимаете, я был свободен! Они все остались там: и садист, и мымры, и фараон под дверью палаты. Ведь, честно говоря, в больницу-то я попал прямо из академии: только не той, где учат, а той, где лечат – от болезни присваивать чужие деньги.

Однако вернемся с грешной земли на небо. Мысль о свободе наполнила меня такой легкостью, что я взмыл через потолок. Но как только я потерял из виду свой труп, меня вдруг со страшной силой закрутило, небо разверзлось, и я оказался в серо-прозрачной трубе на манер канализационной. (Слава богу, запахов я не чувствовал). Впереди замаячил свет, и какой-то бородатый мужик в распашонке выплыл из него. Если у меня и было сердце, тут оно окончательно ушло в пятки. Мужик протянул ко мне руки и сказал, но не голосом, хотя губы зажевали под усами:

– Заблудшая душа, – сказал он, – забудь все, что было с тобой, и кем ты была раньше. «Да с удовольствием, – подумал я. – Однако что же ты хотел этим сказать?»

Мужик взял меня за то место, где раньше была рука, и повел к свету. Труба, оказывается, выходила в огромный застекленный вестибюль, утыканный такими же трубами. Вдруг одна из труб напротив нас с мужиком засветилась, и оттуда вышел другой бородатый тип в распашонке, увлекая за собой нечто бледное, мутное и полупрозрачное. Я понял, что выгляжу сейчас примерно так же, и машинально сделал такую же тупую и довольную рожу, как у моего собрата по положению. Почему я так поступил, сам не знаю. Наверно, сказалась моя природная склонность к надувательству. Торчал я с этой глупой физиономией все время, пока меня просвечивали, обмеряли и взвешивали эти самые бородатые мужики.

Потом один из них, толстый, в чепце и слюнявчике, сказал губастому и костлявому:

– Боюсь, это душа неисправимого мошенника и вора. Пошлем ее на Аволон, чтобы дать ей последний шанс исправиться.

– На Аволон мест нет, – солидно чмокая неожиданно толстыми губами сказал костлявый, перебирая бумажки.

– Как, – удивился толстый, – ведь еще сегодня утром…

И тут они начали спорить. Конечно, я не понял и половины их бюрократических хитростей, но и так было ясно, что костлявый как-то надул толстого.

– А по акту-то, по акту? Кто проводил регистрацию? – возмущался толстый. – Вот же два места!

– Льготники, – беззастенчиво врал костлявый.

– А на оставшийся двенадцатый дубль два? – толстый потел.

– Проходящие по дубль два места отдаем только очередникам, – костлявый ловко подменил листы. – Только из уважения к вам могу поставить на льготную очередь. Дадим в течение трехсот лет.

– Совести у тебя нет, – сдался толстый.

– По миллиону ждут. Костлявый хмыкнул и стал собирать разбросанные по столу документы:

– А пока пошлем его на Карастру.

– Пошлем на Карастру, – согласился машинально толстый. Но потом до него вдруг дошло: – Куда?! – взвился он.

– Не понимаю, что вас не устраивает? Климат вполне подходящий. Есть, правда, еще вакансия на Идород.

– Нет уж, лучше на Карастру, – сдался толстый.

«Ладно, – думаю, – на Карастру, так на Карастру. Это, в смысле, на сколько лет?» Но спросить боюсь. Стою с глупой рожей. А они подводят меня к двери и – бац, как в угольный мешок.

Очнулся – в глазах муть, кости болят, и чувствую, кто-то меня тащит. Я глазами хлоп-хлоп, руки поднять не могу. Кое-как пригляделся – матушки мои! Склонилась надо мной такая рожа – во сне не приснится! Зубищи – во! Глазами треугольными вращает… Я как заору. А из горла – верите, нет, рев, как у динозавра из познавательной программы про мезозойскую эру. Я так и обмер. Чую, хана мне. В глазах почернело, но как-то я все-таки от страха не помер.

Очнулся во второй раз. Огляделся немножко… Лежу, скажем так, в гнезде. Вокруг меня этакие овальные шары. Только я с пейзажем пообвыкся, вдруг – крак – шарик треснул, а из шарика: морда зеленая, зубы – во, и тут опять сверху рожа: «угук, угук» и этого из яйца тащит. А второе яйцо – кряк.

Тут изловчился я, посмотрел на свою руку и все понял. Лежу я сам зеленый среди таких же зеленых, и шарахаться мне от них, в общем-то нечего. Вспомнил я, как мамаша говорила мне в детстве что-то про душу. Вот оно, значит, как. Душа-то и вправду бессмертная получается. Только никакого рая нет и ада нет. А лежу я сейчас – тьфу, – мерзость зеленая.

Тут мамаша ко мне: «Фыр, фыр». Поди, тоже себя за разумную считает. Ну, и я ей: «Фыр, фыр». А она радуется, зубами щелкает, лапами когтистыми плещет, а крыльев нет у нее – даром, что яйца несет. Я на лапы встать – не слушаются лапы. А тут и папаша пришел. Голова между ног болтается. В гнездо сунулся – все сучья поразнес. Ну, ясно с папашей. Пьяный папаша пришел. Корешков каких-то местных нажевался.

Потом я узнал, что есть такая планета – на ней озера, моря – все из спирта. Местные только и живут тем, что прикладываются. А тут… То ли в генах что-то остается? В общем, мама на папу, я – на лапы: ходить учиться надо.

Месяцев через шесть я уже и язык их изучил, и по пещере шнырял. Скучная, скажу я вам, пещера – даже украсть нечего. Все пропивал папаша. В гости тут ходить не принято, но я влез как-то раз. Вот живут – пол ровный, сучья каждый год меняют, а знаете, почем сейчас на барахолке сучья? Ну, это я увлекся.

В общем, пошел я учиться. Школ тут нет. Поступаешь сразу в вуз. Перед поступлением – конкурс. Набирают, допустим, 40 ящериц. Претендентов 100. Ну, и по конкурсу проходит тот, кто больше даст на лапу. Так что по милости папаши о престижной профессии я и мечтать не смел. Все соседи, конечно, устроились – кто сучьями для гнезд торговать, кто-то сразу сдал на зав. по алкогольным корешкам…

Выбрал я самую доходячую специальность – называется «инженер по обмеру звездных волков». (Кто такие «звездные волки», я, кстати, так и не узнал).

Учатся там так – первую взятку даешь при поступлении – проходит она типа аукциона. Допустим, первое место, начальная цена 10 ганей, кто больше… (Ну, у нас-то цены, конечно, были пожиже). Затем взятки давать нужно 2 раза в год. Это зимняя сессия и летняя. Ну, а все остальное время ты ищешь, чем бы эту взятку дать. Не уложился, не дал в сессию, и прощай вуз. А без специальности и вообще хана. Один путь в тайгу. Бесплатные лекции туземцам читать, пока с голоду не подохнешь.

В общем, закончил я кое-как. Дало мне государство местечко и гнездо, хоть и плохонькое, но свое, без папаши. Одно худо: на работу придешь – обязан свои 8 часов в сутки спать и ни к кому не лезть. А я с этой учебой такой нервный стал – ну, не спится, и все. Сослуживцы, твари зеленые, в суд на меня подали: мол, дисциплину трудовую нарушаю. И присудили мне исправительные работы на срок до двух лет в качестве экскурсовода по инопланетным специалистам. Я вначале не понял, почему до двух лет. Но потом…

Надо сказать, что у нас, карастрян, есть национальная черта такая: непереносимость внешнего вида гуманоидов. Я как-то сначала с ними не столкнулся – возил разумных удавов по соляным копям. И вот месяца через два приводят ко мне экскурсантов – головенки круглые, розовые, мерзкие, губы вывороченные, цвета сырого мяса, пальцы, как черви, шевелятся. В общем, как увидел я их, зашел за угол, обрыгал стенку. Но работа есть работа. Вернулся. Кожа тонкая, как бумага, белая… Бр-рррр. Вожу я их день, вожу другой… Есть ничего не могу.

Один у них был толстый такой, вечно везде лез. Привели его на завод по переработке информации… Государство наше выписывает с других планет массу газет. (12 миллионов наименований). Все они поступают на такого типа заводы, где из них делают свежую туалетную бумагу. Причем, качество новостей играет очень важную роль. Газеты с выборами президента, войнами, переворотами идут исключительно на нужды правящего гнезда. Я, значит, объясняю всё этим лысым осьминогам, и тут тот толстый тошнотворный тип протягивает кишащее червями щупальце, хлопает меня по плечу, сдирая мох, который растет между пластинами внешнего скелета, и говорит: