Кирил Бонфильоли

Эндшпиль Маккабрея

Не тычьте в меня этой штукой

Все эпиграфы сочинены Робертом Браунингом, кроме одного — осязаемой подделки.

Это не автобиографический роман: это книга о каком-то другом дородном, беспутном и аморальном не первой молодости торговце искусством. Остальные персонажи тоже сравнительно вымышлены, в особенности — миссис Спон; однако большинство мест действия реальны.

Трилогия Маккабрея

Toм I

ГЛАВА ПЕРВАЯ

История стара — но рассказать ее не лучше?

КОГДА СЖИГАЕТЕ СТАРУЮ РЕЗНУЮ И ПОЗОЛОЧЕННУЮ РАМУ от картины, она приглушенно шипит в камине — испуская нечто вроде благовоспитанного ф-фух-х, — а сусальное золото окрашивает пламя в изумительную павлинью сине-зелень. Я самодовольно наблюдал этот эффект в среду вечером, когда меня навестил Мартленд. Он прозвонил в звонок три раза и очень быстро — властный человек в большой спешке. Я его более-менее ожидал, поэтому когда мой личный головорез Джок, воздев причудливо брови, просунул голову в дверь, я оказался способен вложить несколько апломба в реплику: — Вкатывай!

Где-то в той макулатуре, которую Мартленд читает, он выискал, что тучные мужчины перемещаются с поразительной легкостью и грацией; в результате он скачет повсюду, как пышный эльф в надежде, что его подцепит лепрекон. Вот он вспрыгнул в комнату, весь такой безмолвный, кошачий и нелепый, и ягодицы его бесшумно колыхнулись.

— Не поднимайтесь, — оскалился он, увидев, что я и не намерен. — Я угощусь, не возражаете?

Проигнорировав более соблазнительные бутылки на подносе с напитками, он безошибочно цапнул из-под низу пузатый графин «родни» [1] и плюхнул себе непристойное количество того, что считал моим «Тэйлором» 31-го года. Уже одно очко в мою пользу, ибо графин я наполнил портвейном «Инвалид» невероятной мерзотности. Мартленд не заметил: мне два очка. Он, разумеется, всего лишь полисмен. Вероятно, теперь уже — «был» им.

Мартленд опустил свою массивную корму в мое изящное «Режанс фотёй» [2] и учтиво почмокал губами над кармазинной гадостью у себя в бокале. Я почти слышал, как он нашаривает в мозгу искусную легкую реплику для начала разговора. Этакий штришок Оскара Уайлда. У Мартленда имелось всего две ипостаси — Уайлд и Иа-Иа. Невзирая на это, он весьма жестокий и опасный полицейский. Или, вероятно, «был» им... или это я уже говорил?

— Мой дорогой мальчик, — наконец изрек он. — Какая рисовка. Даже дрова теперь у вас позолоченные.

— Старая рама, — ответил я напрямик. — Решил вот сжечь.

— Но какое расточительство. Прекрасная резная рама Людовика XVI...

— Вам чертовски хорошо известно, что это отнюдь не прекрасная рама никакого не Людовика, — прорычал я. — Это чиппендейловская репродукция с узором из  оплетающей лозы, изготовленная где-то на прошлой неделе одной из тех фирм, что на Грейхаунд-роуд. Она от картины, которую я как-то на днях купил.

Никогда не знаешь, что Мартленд знает и чего не знает, но по вопросу антикварных рам я был вполне уверен: даже Мартленду не удалось бы пройти по ним курса.

— Но было б интересно, если б она оказалась Людовика XVI, вы же признаёте; скажем, где-то 50 на 110 сантиметров, — пробормотал он, задумчиво глядя в камин на ее догоравшие остатки.

В этот момент вошел мой головорез и разместил на ней фунтов двадцать угля, после чего отбыл, одарив Мартленда культурной улыбкой. Культурную улыбку Джок представляет себе так: подкатить часть верхней губы и обнажить длинный желтый клык. Мне, к примеру, страшно.

— Послушайте, Мартленд, — ровно сказал я. — Если б я спер этого Гойю  [3] или перехватил бы его у скупщика, неужели вы, боже упаси, всерьез полагаете, что я бы принес его сюда прямо в раме? И после этого стал бы жечь эту раму в собственном камине? Ну то есть я же не тупица, правда?

Он заиздавал растерянный и возмущенный бубнеж, словно у него и в мыслях не было царственного Гойи, чья кража из Мадрида не сходила с газетных страниц последние пять дней. Звукам он помогал легким трепетом рук, от коего некоторое количество сомнительного вина пролилось на близлежащий коврик.

— А вот это, — твердо сказал я, — ценный ковер «савонри». [4] Портвейн для него вреден. Более того, под ним может оказаться хитро спрятанное бесценное полотно Старого Мастера. Портвейн для него очень вреден.

Мартленд мерзко усмехнулся, зная, что я могу, весьма вероятно, говорить правду. Я застенчиво осклабился в ответ, зная, что правду и говорю. Из теней дверного проема мой головорез Джок сиял своей культурнейшей из возможных улыбок. Случайному взгляду мы все показались бы счастливыми — окажись такой взгляд где-либо во владениях.

На данном этапе, пока никто не подумал, что Мартленд — никчемный остолоп (или был оным), мне лучше вас немного просветить. Вне всякого сомнения, вам известно, что, за исключением крайне чрезвычайных обстоятельств, английские полисмены никогда не носят с собой оружия, если не считать старой панч-и-джудской деревянной дубинки. Вы также знаете, что никогда, никогда не прибегают они к физической недоброжелательности: даже не осмеливаются теперь шлепать по попкам мальчишек, пойманных за воровством яблок, ибо опасаются обвинений в разбойном нападении, служебных расследований и «Международной амнистии».

Все это вы знаете наверняка, поскольку ни разу не слыхали о Группе Особых Полномочий — ГОП, — являющей собой причудливую разновидность внеполицейского подразделения, измышленного Министерством внутренних дел в припадке осознания реальности после Великого Ограбления Поезда. [5] ГОП была порождена «Королевским Указом в Совете» и обладала такой штукой, которая называлась «Запечатанным Мандатом» Министра внутренних дел и его государственного гражданского служащего — персонажа из тех, кто не так быстро увольняется. Говорили, что мандат этот покрывает пять страниц канцелярской бумаги и его надлежит подписывать заново каждые три месяца. Вся тяжесть песенки его [6] сводится к тому, что в ГОП следует набирать только самых милых и уравновешенных ребят, но едва это исполнено, им должно спускать с рук даже убийство — это по меньшей мере, — если только они гарантируют результаты. Больше не может быть никаких Великих Ограблений, даже если для этого потребуется — свят, свят — замесить парочку мерзавцев, не притянув их сперва к дорогостоящему суду. (На защите по назначению таким образом уже сэкономили целое состояние.) Все газеты, даже владеемые австралийцами, заключили с Министерством внутренних дел соглашение, по которому они получают свои сенсации непосредственно из канализационного отстойника в обмен на то, что отцеживают нюансы о применении огнестрельного оружия и пыток. Очаровательно.

ГОП — или, как ее называли при мне, ГПУ — не нужен больше никакой натуральный товарообмен с Государственной гражданской службой за вычетом одного насмерть перепуганного человечка в Казначействе; а ее Мандат инструктирует — инструктирует, будьте так любезны, — Комиссаров полиции предоставлять членам группы «любые административные возможности без всяких дисциплинарных обязательств или канцелярских формальностей». Нормальная полиция, естественно, эту деталь просто обожает. ГОП подотчетна лишь Первому министру Ее Величества в лице его Особого поверенного, который является титулованным графом и членом Тайного совета, а по ночам ошивается у общественных уборных.

Подлинным же исполнительным руководителем группы служит бывший полковник парашютно-десантных войск, который учился со мной в одной школе и носит причудливое звание Главного экстра-суперинтендента. Очень способный парень, фамилия Мартленд. Ему нравится делать людям больно — очень.

Ему явственно хотелось бы поделать мне больно здесь и сейчас — как бы прощупать почву, — но за дверью маячил Джок, время от времени притворно-застенчиво порыгивая, дабы напомнить: если потребуется, он всегда под рукой. Джок — эдакий анти-Дживс, немногословный, находчивый, даже почтительный, если на него находит стих, но вообще-то как бы все время в подпитии и очень любит крушить людям физиономии. В наши дни изящными искусствами заниматься без головореза невозможно, а Джок в своем ремесле — один из лучших. Ну, сами понимаете, — был.

Представив вам Джока — его фамилия как-то вылетела из памяти, но, полагаю, должна быть по матушке, — я, наверное, лучше перейду к некоторым фактам о себе. Я — Чарли Маккабрей. Я не шучу — меня действительно окрестили Чарли; так моя мама, вероятно, каким-то неявным способом отыгралась на папе. И ярлыком «Маккабрей» я очень доволен: штришок древности, намек на еврейство, душок морального упадка — ни один коллекционер не сможет устоять и скрестит шпаги с торговцем по фамилии Маккабрей, будьте любезны. Я сейчас в самом соку, если это вам о чем-нибудь скажет, едва среднего роста, прискорбным образом выше среднего веса и обладаю интригующими остатками довольно блистательной привлекательности. (По временам в приглушенном свете и с подоткнутым брюшком я готов чуть ли не ухлестнуть за самим собой.) Мне нравятся искусство и деньги, грязные шутки и выпивка. Я сильно преуспевающ. В своей недохорошей второсортной частной школе я обнаружил, что почти любой может одолеть противника в драке, если готов большим пальцем выдавить ему глаз. Большинство не может подвигнуть себя на такое, вы это знали?