Мариан Брандыс

Племянник короля

Первая встреча

Знакомство мое с героем этой книги произошло в начале пятидесятых годов, когда я путешествовал по Италии в качестве корреспондента краковского журнала «Пшекруй» и некоторых варшавских газет. На обратном пути из Рима домой я остановился на день во Флоренции с дерзостным намерением за несколько часов осмотреть все исторические места этого города-музея. Сопровождал меня местный скульптор, которого мне еще в Риме порекомендовал как человека, отлично знающего Флоренцию и, помимо прочего, интересующегося всеми польскими достопримечательностями этого города. Гид выдержал экзамен на пятерку. Вскоре выяснилось, что, кроме названных достоинств, он обладает еще одним, о чем скромно умолчали мои римские знакомые: он был мировым рекордсменом в пешем хождении по родному городу. Несколько часов в его обществе были для меня такой «школой», с какой мне, пожалуй, не доводилось сталкиваться со времен моей службы в офицерском пехотном училище, где я обучался до войны. В конце этого культурно-познавательного марафона, когда я был уже еле жив от усталости, неумолимый чичероне затащил меня в отдаленный и мало посещаемый туристами собор святого Марка. В примыкающем к собору монастыре доминиканцев я увидел чудесно сохранившиеся фрески Фра Анжелико и келью Савонаролы такую же мрачную, как и ее давний обитатель. Но самая большая неожиданность ждала меня в соборе. В одном из боковых нефов я буквально вздрогнул от слов проводника: «Вы стоите перед гробницей князя Понятовского, племянника последнего польского короля».

Сначала я подумал, что скульптор что-то поднапутал в истории Польши, так как до того времени я твердо был убежден, что у Станислава-Августа Понятовского был только один племянник – знаменитый Юзеф Понятовский.[1] И этот романтический герой похоронен в подземелье краковского Вавеля. Тут у меня промелькнула сюрреалистическая мысль, что гроб князя Юзефа мог быть эвакуирован в Италию во время последней войны, но я отбросил ее как чисто абсурдную.

Нет, проводник ничего не напутал. Во флорентийском соборе святого Марка я впервые узнал из надписи на роскошной гробнице, что у последнего польского короля был, кроме князя Юзефа, еще и старший племянник – князь Станислав Понятовский.

Скульптор немного смог рассказать мне об этой особе. Он знал только, что князь эмигрировал в Италию еще до падения шляхетской Речи Посполитой и что был известен во Флоренции как филантроп и собиратель произведений искусства. Куда больше можно было бы узнать из жанровых сценок на княжеской гробнице, но, не зная биографии князя, я не смог их в то время должным образом расшифровать.

В тот же вечер я уехал из Флоренции прямо домой, в Польшу. Длительное путешествие, потом работа над книгой «Итальянские встречи» изгладили из памяти воспоминания о неизвестном князе Понятовском.

Вторая встреча с князем Станиславом произошла несколько лет спустя в Париже. На этот раз сообщил мне о нем пожилой поляк, постоянно живущий там, страстный коллекционер и знаток польских достопримечательностей во Франции. Этот пожилой господин как-то увлек меня в длительную прогулку по парижским кварталам, куда редко попадают иностранцы. Когда мы очутились на улице старинных дворцов – на рю Бертон, мой спутник указал мне на особняк под номером 17. «В этом доме, – произнес он благоговейно, – наверняка хранится много документов, которые могли бы пролить свет на историю Польши периода разделов. Но архивы эти пока недоступны для исследователей. Семья ревниво стережет свои тайны». Я узнал, что дворец на улице Бертон 17 принадлежит одной из самых аристократических и избранных семей Франции князьям Понятовским ди Монте Ротондо, прямым потомкам знакомого мне по Флоренции князя Станислава.

Но и это открытие не повлекло пока что никаких последствий. Из Франции я отправился в качестве репортера в экзотическое путешествие, и какие-то другие дела вытеснили из головы неизвестного королевского племянника.

Третья встреча с ним произошла уже в Польше. Работая над одной статьей, я довольно долго занимался творчеством Адольфа Новачинского, польского драматурга и сатирика, умершего в 1944 году. В одном из литературных набросков этого блистательного эрудита я обнаружил краткое упоминание о темпераментном принце крови, который, обидевшись за что-то на римского папу, учинил ему во время аудиенции такой бешеный скандал, какого Ватикан не знал со времен нашествия Аттилы. Задиристым принцем был не кто иной, как князь Станислав Понятовский.

Это было уже слишком для моего репортерского любопытства. Я решил раз и навсегда отделаться от наступающей мне на пятки особы из восемнадцатого века. На какое-то время я погрузился в энциклопедии и исторические труды. Это дало мне немного. Оказалось, что князь Станислав способен дразнить иностранных журналистов, но историков заинтересовать не сумел. Из всех толстенных томов мне удалось выписать всего две-три странички. И ничего любопытного. Ничего, увлекающего воображение. Только неоценимые библиографии Эстрейхера и Финкеля вывели меня на нужный путь. Благодаря им я нашел французские «Souvenirs» – воспоминания князя Станислава, продиктованные им во Флоренции за два года до смерти и опубликованные с рукописи в 1891 году в «Revue d'histoire diplomatique»[2] доктором Юзефом Коженевским, директором Польской библиотеки в Париже. Оттиск этих воспоминаний привез в Польшу и подарил Варшавской национальной библиотеке известный литератор Зенон Мириам Пшесмыцкий.

Яркие, живо написанные воспоминания князя Станислава страшно меня увлекли. Именно такой материал я и разыскивал. И просто не мог надивиться, что ими до сих пор не занялся ни один компетентный исследователь.

Потом в рукописном фонде библиотеки «Оссолинеума» во Вроцлаве я напал на польский манускрипт «Дорожного журнала кн. Станислава Понятовского, веденного в путешествии, мая 11-го дня 1784 года в немецкие земли предпринятого», источник почти девственный – его даже не касалась рука историка.

Позднее я познакомился со Станиславом Шеницем, страстным любителем рыться в архивах и автором нескольких отличных исторических книг. Шениц уговорил меня обработать материалы о князе Станиславе и помог отыскать еще несколько любопытных сведений для его биографии, рассеянных по старым изданиям, библиотечным и городским архивам. В результате этих любительских поисков досье неизвестного князя Понятовского разрослось до внушительных размеров.

К сожалению, это далеко не полные материалы. В них много досадных пробелов, которые мне нечем было заполнить. До сих пор неизвестно содержание семейного архива князей Понятовских ди Монте Ротондо в Париже. Не удалось мне получить доступ пи к архивам городов Рима и Флоренции, ни к старым итальянским газетам конца XVIII – начала XIX века.

Но что делать? Я всего-навсего репортер и у меня нет ни того времени, ни того терпения, что у историков. В конце концов и того, что я собрал, достаточно, чтобы составить представление о Станиславе Понятовском, который почти во всем был отличен от своего кузена князя Юзефа, но был личностью столь же интересной и характерной для своего времени. Поэтому я и согласился с Шеницем, что портрет князя Станислава, пусть даже и бегло набросанный, заслуживает того, чтобы представить его читателям.

Принц Речи Посполитой

Отцом Станислава Понятовского был самый старший брат последнего польского короля, Казимеж, прославленный кутила и мот, тот самый, который «тридцать лет был великим коронным подкоморием[3] и ничего не делал, а потом отказался от титула и до самой смерти звался князем экс-подкоморием». Историки по-разному отзываются о четырех братьях Понятовских. На короля Станислава-Августа возлагают ответственность за разделы Польши, но в общем восхваляют как реформатора, покровителя наук и искусств, а также создателя «Станиславского стиля» в архитектуре. Князя-примаса[4] Михала Ежи Понятовского осуждают за его закулисные переговоры с врагом во время осады Варшавы, за необузданную алчность и отнюдь не духовный образ жизни, но усматривают в нем редкую для Понятовских силу характера и не оспаривают его заслуг в области народного просвещения и развития промышленности. Третьему брату – князю Анджею ставят в вину то, что он совсем «обавстриячился» и был абсолютно равнодушен к Польше, признавая, однако, за ним выдающийся военный талант, который унаследовал от него сын – прославленный Юзеф Понятовский. И только экс-подкоморий не удостоился ни одного доброго слова у историков. Крупнейший польский публицист и политический деятель Юлиан Урсын Немцевич (1757–1841) видит в князе Казимеже «сладострастнейшего человека и величайшего бездельника эпохи». Обычно сдержанный, историк Валериан Калинка считает его «одним из элегантных прохвостов, задававших тон в великосветской жизни». А биограф князя-подкомория Юлиан Бартошевич определяет его сущность несколькими бесцеремонными фразами: «Это был чужеядец, ни богу, ни людям ненадобный. За восемьдесят лет жизни он не отличился ни мыслью, ни делом, а если и оказывал какое-либо влияние, то влияние оное всегда было пагубным для окружения. Жил только для себя и своих любовниц».

Жизненная карьера Казимежа Понятовского началась с громкого и неоднократно уже описанного скандального поединка с популярным среди шляхты люблинским воеводой Адамом Тарло. Поединок закончился смертью Тарло при довольно таинственных обстоятельствах, и Понятовский вышел из этого дела скомпрометированным, с клеймом труса и убийцы из-за утла. Впоследствии, достигнув одной из высших должностей в государстве, он дебютировал как мировой посредник и политик на сессии трибунала[5] в Пётркове. Там он столь блистательно осрамился, что навсегда закаялся заниматься политической деятельностью на государственном уровне. И все же эта двойная компрометация ничуть не повредила ни его общественному, ни материальному положению. Он принадлежал к верхушке влиятельной политической парт