Межзвездный скиталец

Ма, милая ма… Увижу ли я тебя когда-нибудь? Твои глаза с добродушной лукавинкой? Почувствую ли тепло твоих ласковых рук?..

Интересно, чем сейчас занимается ма? Возможно, наводит в доме порядок или терпеливо объясняет МАШу,[1] как приготовить папино любимое блюдо — вареники с вишнями. А может, закончив дела, смотрит новый импрессио-фильм; и Малыш, наверное, на ее коленях. Развалился черный жирный лентяй, мурлыкает и царапает твои руки, требуя, чтобы его гладили. Малыша, пожалуй, уже нет в живых — прошло ведь так много времени…

Ма, милая ма! Чем бы ты ни занималась, а беспокойство за своего «непутевого» (мало ему дел на Земле, так нет — звезды открывать захотел!) не покидает тебя ни на минуту.

Что ж, после случившегося… Впрочем, даже если это и не случилось бы… Ведь нас разделяют миллиарды километров — четыре световых года. За четырнадцать лет полета[2] многое могло произойти. Но случилось это!

Помню. Хорошо помню последние дни перед стартом. Их я провел дома.

Теплый апрельский вечер. Окно открыто. В саду оживленно «беседуют» коты. Малыш задает тон. И чудные, пьянящие запахи: набухающих почек, весеннего ветра, влажной земли…

Придется ли когда-нибудь еще ощутить это?..

Ма хлопочет на кухне. За нею тенью следует МАШ. Он копирует мамины движения и охает глухим и скрипучим голосом. Они готовят прощальный ужин — заливное из осетрины, пахучий плов и пирожки с капустой…

Сейчас я особенно часто задумываюсь — на это, увы, есть время, — что заставило меня выбрать профессию звездолетчика. Я же прекрасно знал, на что иду: быть заключенным, на многие годы, в металлической коробке летящего звездолета. Экипаж небольшой — два-три человека, И однообразная, до одури, но крайне опасная работа. Шанс на возвращение из межзвездного рейса расценивается примерно как пятьдесят на пятьдесят. Разочарование в жизни? Нет. Неудачная любовь? По правде говоря, я еще не успел кого-либо полюбить. Так что же? Просто до банальности: как в средневековую пору Колумб шагнул на палубу хрупкой каравеллы, чтобы открыть путь в Индию — быть первопроходцем, так и я. Жажда видеть, знать больше, чем дано прочим. Стремление первым взглянуть и даже, если удастся, ступить на безжизненную поверхность чужого и враждебного Мира.

Моя мечта сбылась. Чужой мир, чужая звездная система нами исследована. Мы возвращаемся домой? Нет — возвращение отменяется! Мы никогда не вернемся домой и не увидим…

— Слышь, Петро! А у нас под Киевом вишня цветет. Сады как молоком облиты. Девчата гуляют…

Не один я в эту минуту вспоминаю оставшееся за световыми годами пути. Вот и Семен: «Девчата гуляют…» Мы с ним учились вместе. Он на квантомеханическом, я же на астробиологическом отделениях. Семен — двухметровая глыба, добродушный и невероятно выносливый человек. Никто в училище лучше него не переносил нагрузки при испытаниях. С тебя сойдет семь потов, а он небрежно смахнет капельки влаги и затянет: «А кто ж, мине молодую, тай до дому доведе!..».

Думы о прошлом овладели всем экипажем. Наверное, я не прав. Наш капитан… Для него рев аварийной сирены и гонг на обед звучат одинаково. Его эмоциональный индекс ЭмКУ равен 12 баллам (У меня же всего 9). Среди десятимиллиардного населения Земли людей с таким индексом ЭмКУ насчитывается единицы. За семь лет полета я не слышал от него раздраженного выражения, не замечал на лице и тени задумчивости. Иногда мне казалось: это не человек, а робот. Так неужели и ему не тяжело от сознания того, что Земля, Родина — потеряны? Не верю! Правда, единственный раз за полет Капитан несколько оттаял. Это случилось совсем недавно…

Гонг могучей волной прокатился по звездолету. Задание выполнено! Исследовательский полет к системе двойной звезды Альфа Центавра закончен.

«Домой!» — звал гонг. «Домой!» — ревели дюзы. «Домой!» — забилось, защемило сердце.

Последний прощальный поклон-разворот звездам-сестрам, и звездолет ложится на курс: Альфа Центавра — Солнечная система.

Капитан пригласил меня и Семена в кают-компанию. Молча подошел к сейфу, где хранилась документация звездолета, открыл его и достал бутылку звездного шампанского.

— Сегодня знаменательный день, — сказал Капитан. — Мы закончили исследование и возвращаемся домой!

В старину, когда океанские корабли пересекали экватор, каждого новичка, по традиции, представляли богу моря Нептуну. У нас, звездолетчиков, таким экватором является конец исследования и возвращение домой. Боги нам не нужны — сами находимся дальше любого бога. Этот день, единственный за полет, мы встречаем с бокалом вина в руке.

— Первый тост, — Капитан замолчал (невероятно!), нахмурился, на лице появилось задумчивое выражение. — За тех, кто не вернулся домой! — взволновано закончил он.

Вино выпито. Капитан включил иллюзиофон, и кают-компания наполнилась звуками тысячи труб. Они гордо и горько пели:

— Не все вернулись из космической звездной дали!.. — затихли траурные звуки.

— А теперь за тех, кто возвращается домой!!!

С того знаменательного дня прошло 15 суток. Звездолет закончил разворот и набирает скорость. Впереди семь однообразных и опасных лет полета. Но мы об этом не думаем, а мечтаем и в своих мечтах представляем возвращение на Землю.

Будет голубое-преголубое небо и горячее, щедрое родное Солнце!

Будет музыка. Океан горланящих, аплодирующих людей! Будут торжественные речи и будут слезы…

Бортовые датчики сообщают об увеличении плотности пространства. Луч лазера-разведчика ничего не обнаруживает.

Опасность? Нет. Очередной эпизод борьбы с космосом.

Звездолетом управляет биокомпьютер — «Мозговой центр». От силового оборудования, от каждого прибора и каждого наружного квадратного метра поверхности звездолета к «Мозговому центру» идут нити квантопроводов — нервно-сигнальной системы. По ним передается информация обо всем, что происходит как в звездолете, так и снаружи. Звездолет имеет также автономную периферийную следящую систему, которая дублирует и подстраховывает работу «Мозгового центра».

«Мозговой центр» — полноправный член экипажа. «ОН» — так почтительно называем его мы.

На семнадцатые сутки «ОН» сообщает:

— Плотность пространства увеличивается. Впереди обнаружены сгустки космической пыли.

И опять причин для тревоги нет. Звездолету уже не раз приходилось проходить сквозь пылевые облака. Для этого он достаточно энерговооружен.

— Впереди плотное пылевое облако, пересекающее трассу звездолета под углом в 78 градусов. Скорость облака 750 км/сек. Собственная скорость 12 000 км/сек. Включаю носовые мезонные пушки!

Пыль превращается в крупу. Перегрузка: 2,6 «ж». «ОН» несколько гасит скорость. Включена аварийная вихревая антиметеоритная защита. Космические тела уже достигли величины горошины. Облако движется очень широким фронтом.

— Экипажу занять антигравитационные кабины! Включаю экстренное торможение и разворот вдоль метеоритного потока!

Вибрация. Гул — двигатели работают на пределе. Стремительно растет перегрузка: 5; 8; 10 «ж»…

Неожиданно перегрузка спадает. «ОН» сообщает:

— Перегрузка достигла предельной величины! Дальнейшее торможение смертельно!

— Продолжать торможение! — командует Капитан.

— Не могу!

— Это приказ!

— Он не может быть выполнен! Торможение — смерть!

— Внимание! Управление звездолетом беру в свои руки! — командует Капитан. — Включаю автоматическое торможение и разворот!

Вибрация, от которой, кажется, не только звездолет, а и ты развалишься на куски. Перегрузка стремительно растет. Сплошной, рвущий барабанные перепонки гул и… полная темнота.

Тихо. Непривычно тихо. Звездолет идет с ничтожно малым ускорением. В центре экрана круглого обзора пылает звезда, рядом еще одна, менее яркая: Альфа Центавра «А» и «Б».

Семь лет звездолет «Земля-2» рвался к этой звезде. И она, словно в отместку за столь долгое ожидание гостей из Солнечной системы, решила не отпускать их домой.

Альфа Центавра «А» — копия Солнца: тот же спектр «Ж», но ее масса несколько больше солнечной. Альфа Центавра «Б» на 2000 градусов холодней первой и меньше в диаметре. Если звезда «А» желтой масти, то «Б» — красной.

Пристально вглядываюсь в эту яркую и, как мне кажется, нагло полыхающую звезду и думаю: «Узнают ли на Земле о нашей участи? Ведь — 4,3 световых года, 40000 миллионов километров…»

Вошел Капитан. Стоит, молча разглядывая экран. Затем говорит, словно ни к кому не обращаясь:

— Наружная броня головного отсека похожа на пористую губку. Вся источена метеоритами.

«Если бы только броня?» — думаю я.

— В каком состоянии твое хозяйство? — Оранжерея не пострадала, — отвечаю я. — Биоцикл функционирует нормально.

— Хорошо хоть это. У Семена хуже: ионизирующая камера испарителя первого двигателя работает асинхронно. Это поправимо. Но к тому же расстроилась фокусировка второго двигателя. Так что критическую скорость развить не удастся.

— А «ОН»?

— Канал «Службы Солнца» и периферийная слепящая система работают несогласованно.

— Если учесть, что к тому же расстроилась фокусировка второго двигателя, — добавил я. — Значит дело в «Мозговом центре».

— Видимых повреждений нет. Отсек «Мозгового центра» имеет двойную защиту.

— В чем же дело?

В ответ Капитан лишь пожал плечами.

— «ОН»-то, что говорит?

— «Уста-ал! Хочу отдо-охнуть!»

От этих слов мне стало не по себе. Когда такое говорит человек — понятно. Но машина, пускай совершеннейшая из совершеннейших, хотя и частично с живыми клетками, а все же ма-ши-на!