Станислав Гагарин
Деревня Серебровка
Когда я был еще младенцем, отец мой погиб во время лесного пожара. Мать долго после того болела, да так и не выздоровела, умерла, оставив меня на попечение бабушки Дуни. А с пятого класса я перебрался в интернат районного села Бакшеева. Там закончил среднюю школу и в тот же год отправился на Дальний Восток.
Бабушка Дуня безропотно меня благословила.
– Подавайся, Витюшка, в большой мир. Тосковать буду по тебе – знамо дело… Да ты у меня вырос парнем душевным и не забудешь бабке Дуне письмишко черкнуть.
С тем и уехал я во Владивосток. Сдал экзамены в высшую мореходку и стал учиться на судоводительском факультете. А через пять лет закончил училище и остался в пароходстве. Год работал четвертым штурманом на ледоколе, потом послали меня третьим помощником капитана на контейнеровоз, так в свою деревню Серебровку и не мог больше вырваться ни разу.
Однажды ночью на пароходе из Мельбурна в Нагасаки, когда готовился сдать вахту второму штурману, мне показалось, будто меня позвала бабушка. Грустным таким голосом: «Витю-ша… А, Витюша! Ты слышишь меня?» Я даже оторвался от карты, на которой готовился нанести точку – место нашего судна на момент сдачи вахты, – поднял голову и ясно услышал вдруг, как кто-то рядом со мною вздохнул.
В эту ночь мне приснилась бабушка… Стоим мы с ней на берегу нашей Уфалейки, у меня руки в карманах, вид праздничный. А у бабушки в руках удочка. Уйдет поплавок по течению, бабушка удилище вздергивает, червячка проверит и вновь закидывает в реку. Потом взглянет на меня лукаво и говорит:
«Не боись, Витюшка, счас мы ее изловим, золотую рыбку»… Сам сон меня встревожил. Наутро я дал радиограмму в Серебровку и тут же написал рапорт капитану об отпуске…
…От большака, по которому ходил из Каменогорска в Бакшеево автобус, до деревни нашей было километра два. И все чистым сосновым лесом… «Икарус» высадил меня рядом с указателем «Дер. Серебровка», я закинул на плечо японскую сумку с рисунком Фудзиямы, взял чемодан с заморскими подарками деревенским родичам и бодро зашагал по дороге.
Лес кончился метров за триста до высокого обрыва. Под ним тянулась долина, занятая избами Серебровки, а за деревней, у кромки синего заповедного бора, протекала речка. Я вышел из леса, пересек пространство, покрытое молодыми сосенками, – и взял влево, чтобы подняться на пологую скалу, нависавшую над обрывом. Со скалы открывался замечательный вид на родную деревню. Я задохнулся, поднимаясь на скалу, с грустью подумал о том времени, когда одним махом взлетал на верхушку. Мало приходится двигаться морякам. Из каюты на мостик, с мостика в кают-компанию… «Буду утром бегать по палубе», – мысленно сказал себе, одолевая последние крутые метры.
Огляделся с вершины и… не увидел Серебровки, подумал, что заблудился. Но скала была та самая, второй не существовало. Пригляделся и установил, что Уфалейка течет гораздо ближе к обрыву, чем прежде.
«Снесли Серебровку, – ахнул я. – Сейчас это модно – собирать всех в кучу на центральную усадьбу. Загнали мою бабку Дуню куда-нибудь на пятый этаж, и сидит она там, кукует на балконе…»
Я спустился со скалы на дорогу и остановился перед указателем, который безбожно врал, ибо там, куда направлял он путников, не было никакой Серебровки. И тут припомнилось, что в райцентре у меня двоюродный дядя, Паксеваткин его фамилия, дядя Вася, по отчеству Фомич, а по званию майор милиции и к тому же начальник райотдела. Кто же лучше его знает, где прописалась наша Серебровка…
Дядя Вася принял радушно, вызвался отвезти домой, даже не спросив, как это я попал в Бакшеево, которое лежит дальше Серебровки.
– Домой отвезти? – спросил я. – А куда деревню дели?
Василий Фомич остолбенело воззрился на меня.
– Что с тобой, парень? – спросил он. – О чем говоришь?
– Нету больше Серебровки, – пояснил я неуверенным голосом, – на прежнем месте нету. Куда ее перенесли? И бабку Дуню тоже…
Я увидел, как рука начальника милиции потянулась к виску, чтоб изобразить известное движение, но на полпути остановилась и медленно опустилась на зеленое сукно стола.
– Давай по порядку, Витя, – сказал он. – То ли ты путаешь, то ли я перетрудился на этой «тихой» службе.
Когда я закончил рассказ, дядя Вася вздохнул и, не произнося ни слова, потянулся, к телефону.
– Алена, – сказал он, – соедини с Серебровкой.
Тут он выразительно глянул на меня и проворчал, прикрыв трубку ладонью:
– На прежнем месте они все проживают, дорогой товарищ штурман! Конечно, здесь не Тихий океан, здесь и заблудиться можно, опять же и приборов у тебя с собой никаких, не так ли, племяш?
Я молча пожал плечами.
– Что? – громко спросил дядя Вася. – Не отвечает? Нет связи?.. А почему? Обрыв на линии? Уже третий час? Ладно…
Он положил трубку и странно посмотрел на меня.
– Ты когда был там?
– Около двенадцати местного. Примерно без четверти.
– А сейчас ровно два чеса. Поехали!
Волнение и беспокойство, столь явственно проступившие на лице начальника милиции, передались и мне, но реакцию вызвали обратную. Меня вдруг охватила слабость, и я продолжал сидеть. Дядя Вася тряхнул меня за плечо:
– Чего же ты?! Поехали!
За руль он сел сам. Гнал быстро. Скоро мы увидели указатель и свернули на дорогу, ведущую через сосновый лес. Промчали пару лесных километров, выскочили по дороге на обрыв и внизу увидели деревню Серебровку.
А потом все было, как полагается в таких случаях: плачущая от радости бабушка, набежавшие родичи, это самых близких у меня одна бабка Дуня, а дальних – добрая половина деревни. Был и праздничный стол, за которым дядя Вася сидел почетным гостем.
Перед тем как ехать домой, дядя Вася отвел нашу соседку – секретаря сельсовета – в сторону, спросил:
– Что у вас с телефоном, Семеновна?
– Да ничего вроде, Василий Фомич, телефон исправно работает.
– Это сейчас работает… А днем? Я вам звонил, не было связи с Серебровкой.
– И в два телефон в исправности состоял. Помнится, я сама в райисполком звонила. Это уж ты с телефонисток ваших спрашивай.
– Это верно, – поугрюмее, проговорил начальник милиции. – Только какой с них спрос, они больше о женихах мечтают.
С тем он и уехал.
На второй или третий день я перестал думать о странной истории. Помогла этому встреча с Клавой Ачкасовой. В школе я совсем ее не замечал, а теперь подивился: в красавицу преобразилась Клава. Раньше она была просто девчонкой, хоть на мальчишеский взгляд и толковой – не ябеда, хныкать не умела, плавала хорошо. Но все одно – существо не нашего племени. Девчонка… Но теперь я смотрел на отношения полов иными глазами, и было мне по душе, когда баба Дуня сообщила, что «соседская-то Клавдия вернулась с городу после ученья и служит врачихой в Заборье».
…Мы сидели с Клавой в нашей избе у раскрытого окна, и я рассказывал ей все, что знал о медицинской службе в Японии и Австралии. В самый разгар беседы на улице показался велосипедист. Ехал он со средней скоростью, а когда поравнялся с сельсоветом, оторвал от руля правую руку и помахал нам с Клавой.
– Послушай, Клава! – воскликнул я. – Так это же Антон… Он что, тоже здесь отдыхает?
С Антоном мы жили вместе в интернате. В школу он пошел на год раньше меня, потом болел, отстал, и в пятом классе мы сидели уже за одной партой. Не по возрасту сильный, выше любого из нас на голову, Антон был безобиднейшим существом. Трогать его боялись – мог ненароком пришибить задиру, но в игры, боевые мальчишеские игры, Антона принимали с неохотой. Он не умел разозлиться, а какая же война без злости…
Школу Антон закончил с золотой медалью и уехал учиться на физический факультет.
– Что же не сказала ничего о нем? – укорил я Клаву. – Старый корешок ведь в деревню приехал!
– Сказать нечего, Витя… Антон – наша общая печаль.
Клава рассказала мне, что Антон приехал в академический отпуск по болезни. Устроился сельским почтальоном, гоняет на велосипеде. С виду – здоров и работает исправно. Но ведь в физики ладил парень! Год прошел, а возвращаться Антон вроде не собирается. Все считают: перенапрягся Антон…
– А ты, доктор, что думаешь?
– Не верю я в эту болезнь. Светлая у него голова, у Антона. Ты бы посмотрел, какую он лабораторию у себя оборудовал!
– А чего же он мне не объявился? И ты молчала…
– Говорила ему… Просил подождать. Не готов, говорит, к этой встрече, когда смогу, сам приду.
Назавтра была субботе. У Клавы нашлись дела в райцентре, и я, конечно, увязался с нею. В Бакшееве мы навестили Клавиных родственников и остались на концерт, а после него едва успели на последний автобус… Хорошо, что я захватил с собою фонарик. Он нам пригодился, когда двинулись от большака лесом. Медленно брели мы сквозь строй едва угадываемых в темноте сосен. Порой я включал фонарик, луч света выхватывал песчаное полотно дороги.
Мы подходили уже к самому обрыву, когда неясное предчувствие охватило меня. Догадывался, что сейчас произойдет, но заботило прежде всего, как уберечь от потрясения Клаву.
Еще несколько шагов к обрыву – и мне уже видно, что внизу деревни Серебровки нет. Хотя и поздно, но на главной улице должны гореть фонари. Да и других огней в деревне полно…
– Мы заблудились, – сказал я, – пошли обратно.
Мы отошли не больше двухсот метров, как вдруг услышали металлический лязг, глухой удар и болезненный вскрик. Бросились назад. В свете фонаря я увидел велосипед с мешком или сумкой на багажнике, лежащий на боку, а рядом силившегося подняться огромного человека. Клава первой подхватила его, а когда он поднял голову, я узнал в незадачливом велосипедисте Антона Мезовцева… Велосипед его наскочил на придорожный камень и был вполне целехонек, а вот седок сильно разбил колено.
